Капитан флагмана - Фогель Наум Давидович - Страница 73

Препараты, если Вы позволите, я оставлю себе: такие опухоли – тема моей докторской диссертации. Надеюсь, Вам не нужно говорить, как дорог в таких случаях каждый препарат. И еще – попросите кого-нибудь снять копию с истории болезни Бунчужной и, пожалуйста, пришлите мне. Буду весьма обязана.

С глубоким уважением Шумилина».

Багрий снова, уже стараясь не спешить, прочитал письмо. Во рту пересохло. Сердце сначала замерло, потом забилось быстро, беспорядочно. И – боль. У него такая боль – впервые, но он узнал эту боль. Нет, он не боялся смерти, но только не сейчас. Надо бы нитроглицерин. Позвонить на станцию «скорой помощи»? Нет.

Он подошел к буфету, налил рюмку коньяку и тут же, стоя у буфета, выпил. Прислушался. Боль медленно отступала, и страх прошел. Глянул в зеркало. Оттуда смотрел незнакомый старик с бледным, покрытым мелкими капельками пота лицом.

Ничего, это сейчас пройдет. Вздохнул с облегчением – прокатило. Вытер платком лицо, вернулся к столу. Опустился в кресло. Долго сидел в глубоком раздумье, потом снял трубку, набрал номер Гармаша. Услышал голос Сергея, поздоровался:

– Простите, что раньше не позвонил, я только что вошел в дом. Что у вас?

– Одну минуту, я только дверь прикрою. – Багрий слышал, как он положил на стол трубку, потом через некоторое время снова взял ее. Заговорил вполголоса: – Нам бы надо поговорить с вами, Андрей Григорьевич.

– Я могу прийти, – предложил Багрий.

– Ну зачем же на ночь глядя?..

– Может, вы перестанете деликатничать?

– Дело не в деликатности. Просто я не могу оставить Галину, а ваш приход сейчас…

– Как она?

– Лежит и молчит. Смотрит в потолок и молчит.

– Чем закончился разговор с Будаловым?

– Я же сказал, она молчит.

– А вы с Будаловым беседовали?

– Нет, но я беседовал с юристом из коллегии адвокатов. Он сказал, что хорошо бы иметь заключение психиатра.

– О невменяемости не может быть и речи, Сергей Романович.

– Дело не в этом. Он говорит, что очень важно собрать как можно больше смягчающих обстоятельств. И еще он придает большое значение выводу экспертизы, что Валентина Лукинична болела неизлечимой болезнью. Он сказал, что лучше всего строить защиту на этом.

– Вывод экспертов будет совсем другим. Я только что получил заключение профессора Шумилиной. Она пишет, что опухоль была доброкачественной.

– Профессор Шумилина?.. Опухоль была доброкачественной?.. Неужели ваша лаборатория могла так ошибиться? Будалов знает уже?

– Еще нет.

– Впрочем, какая разница. Что же нам теперь делать, Андрей Григорьевич?

– Спокойнее, Сергей Романович, спокойнее. И ни слова Галине пока.

– Галине?.. Одну минуточку, Андрей Григорьевич, я сейчас…

Снова стукнула положенная на стол трубка. Потом звук шагов, скрип двери. Через короткое время снова шаги, быстрые. Потом встревоженный голос:

– Она ушла… Кажется, она все слышала, Андрей Григорьевич. Простите, я попытаюсь догнать ее.

Он положил трубку на стол. Прошло несколько минут, прежде чем Багрий снова услышал голос Гармаша. Сергей сказал, что ему не удалось догнать Галину. Он только видел, как она остановила такси и уехала.

– Подождем немного, Сергей Романович, – предложил Багрий. – Она вернется.

Багрий уже давно выработал в себе привычку ничего не делать наспех. Когда впервые заметил за собой эту привычку, горько улыбнулся. Появилась осторожность и настороженность – старость подошла. Старость всегда осмотрительна и осторожна… Снова просмотрел письмо Шумилиной. Значит, еще одна ошибка. То, что без них не обойтись, он знал, но горечь от этого никогда не становилась меньше. Он всегда задумывался над тем, почему дал маху и что нужно было сделать, чтобы этого «маху» не произошло. Многие боятся ошибок, они хотели бы всегда и все делать наверняка, чтобы жизнь превратилась в лотерею без проигрыша. Но такого не бывает. Остап Филиппович всегда говорил, что в медицине, особенно в хирургии, одна ошибка учит больше, чем десять успешных операций. Но она учит далеко не каждого. Дурак всегда станет искать оправданий. Для него самое главное – обелить себя в глазах товарищей и своих собственных. Иной так входит в эту роль, что сам начинает верить в свою непогрешимость. А между тем нет ничего опаснее такого заблуждения. Ошибка – это всегда погрешность, которой могло бы и не быть, если бы… Вот это очень важное «если бы» и надо найти. Так в чем же его ошибка здесь?

Он подошел к окну и широко распахнул его. И сразу же в комнату ворвался ночной шум города – веселый смех, молодой, беззаботный. Гул троллейбуса, звук мотора на реке. Город жил своей жизнью, сложной, бесконечно многообразной и в общем-то радостной. Конечно, в этой радости немало островков горя. Где-то кто-то умирает, кто-то плачет, оскорбленный и униженный, кто-то мечется в тоске. А некоторые, доведенные до отчаяния, стоят над пропастью, готовые ринуться туда…

Может быть, если бы повторно оперировать… Ей было всего сорок семь. А женщины по нынешнему времени живут в среднем семьдесят два года. Она могла бы еще прожить двадцать пять лет – это целая жизнь. Еще одна жизнь.

Сколько сложных больных видел он! Когда он идет по улице, его приветствуют десятки встречных. И среди тех, кто снимает шляпу или радостно вскидывает руку, немало таких, которых он спас. Когда он был молод, эти встречи волновали его, вызывали чувство гордости. Со временем вместо гордости пришла спокойная тихая радость: «Здравствуй, человек! Я рад, что ты живешь. Рад, что в этом есть крупица и моего труда, моего умения, что не пропали даром часы, проведенные у твоей койки, что не напрасными были бессонные ночи над книгами в раздумье о твоей болезни. Живи, человек! И большое спасибо тебе за ту радость, которую ты мне принес своим выздоровлением». Но были и огорчения. Были промахи, за которые люди расплачивались жизнью. Нет, не халатность была причиной этих промахов, а то, что один человек не похож на другого, что одна и та же болезнь одного валит насмерть, другого искалечит на всю жизнь, а третьего и тронуть не может, словно он заколдован. И еще потому, что есть очень много разных болезней, похожих друг на друга, как у Валентины Лукиничны, например. «Я всегда говорил, что нельзя терять надежды. У больного можно ампутировать руку, ногу, вынуть глаз, даже сердце вынуть и заменить его другим или протезом. Все можно отобрать у больного ради жизни; единственное, чего нельзя отобрать, это надежду. И врач не имеет права терять ее. Сколько есть болезней, которые веками считались неизлечимыми, а потом появлялась возможность… И кто-то был первым. И для него, и для его близких, и для врача это было чудом. Да, были промахи. Ошибки. Диагностические ошибки. Такие, как с Валентиной Лукиничной, например. Что ж, теперь нужно будет обсудить этот случай на городской научной конференции. Обсудить… Случай… Да нельзя такую святыню, как человеческая жизнь, втискивать в такое казенное слово. Нет, не в этом дело».

Будет время, когда медицина станет такой же точной наукой, как математика. И чтобы скорее наступило это время, надо быть беспощадным к себе.

Ему вспомнился разговор с Остапом Филипповичем после того, как он, Багрий, предложил сделать Валентине Лукиничне повторную операцию.

– На что ты надеешься? – спросил тот. – На сколько килограммов она похудела… На двадцать три?.. Тебя это не смущает?

– Она не ест из-за болей. Она почти ничего не ест.

– Почему ты сбрасываешь со счета заключение нашей лаборатории?

«Интересно, что он скажет, когда я покажу ему заключение Шумилиной? – думал Багрий. – Куда могла уехать Галина?..»

Багрий набрал номер Гармаша. Длинный сигнал. Один, второй, третий. Они всегда казались ему равнодушными, эти однообразные гудки, а сейчас они почему-то напоминали стон. Он долго сидел, прислушиваясь к сигналам, ожидая, что вот сейчас они оборвутся, раздастся щелчок и послышится голос Сергея или Галины. Но трубка только стонала.

«Без паники, старик. Надо позвонить Тарасу Игнатьевичу. Домой? – Он посмотрел на часы. – Нет, пожалуй, во Дворец культуры. Если собрание не закончилось, попросить к телефону».