Капитан флагмана - Фогель Наум Давидович - Страница 67

– А ты бы так смог? – запальчиво спросила Таня. – Скажи, ты смог бы так?

– Я бы не решился, наверное, заткнуть своим телом амбразуру, но из этого не следует, что поступок Матросова глупость.

– Пожалуйста, не пользуйся никогда таким приемом. Он недозволенный. В нем есть что-то от софистики.

– А я думаю, это логика, а не софистика.

– С каких это пор у тебя страсть к логике?

Он не ответил. Сел на табурет возле холодильника.

– Что же ты молчишь? – спросила Таня.

– Я ночью о ней стихи сочинял, – тихо произнес Григорий.

– О ком?

– О Галине.

– Ну и что?

– Наверное, я плохой человек.

– Опять самоуничижение?

– Понимаешь, хороший человек должен испытывать злость к убийце. В нем все должно протестовать, а у меня к ней – жалость. Какая-то нестерпимая жалость.

– Давай не будем об этом, ладно? – попросила Таня.

– Ладно.

Они стали завтракать. Гриша ел медленно и молча, все время напряженно думал о своем.

– О чем ты все? – спросила Таня.

– Ты сегодня когда освобождаешься?

– В два. А что?

– Мы после обеда пойдем в загс. Надо подать заявление.

– Я с тобой – потому, что люблю, – взволнованно произнесла она. – Остальное не имеет значения.

– После обеда мы пойдем в загс.

– В такой день?

– А что? Вторник. Хороший день. Нам давно это нужно сделать.

– Хорошо, если ты настаиваешь…

У газетного киоска стояла очередь. Гриша улыбнулся:

– Вот – проведали о поэме и спешат приобрести.

На самом деле людей привлекла сенсационная статья Шарыгина. Гриша раскрыл газету, пробежал статью. О своих стихах он забыл. Его вдруг охватило состояние, которое он сам называл состоянием «внезапно пойманной птицы».

В очереди горячо обсуждали происшествие.

– Ты растишь их, воспитываешь, себе в куске хлеба отказываешь, а они вон как благодарят…

– Таких надо привязывать к позорному столбу на площади, чтобы каждый в лицо плевал…

– Не жена ли писателя Гармаша?

– Она самая.

– Вот они, современные писатели, – произнес худощавый старик в изрядно поношенном синем пиджаке, стоявший в стороне с газетой в руках.

Гриша подошел к нему, взял за отвороты пиджака.

– Послушай ты, старая бородавка! Что ты знаешь о наших писателях? И вообще, почему ты до сих пор не сдох?

Старик посмотрел на него испуганно, совершенно ошарашенный неожиданным нападением. Гриша оттолкнул его, круто повернулся и пошел прочь.

– Хулиган! – плаксиво закричал ему вслед старик. – Твое счастье, что милиции близко нет.

Гриша направился было домой, потом остановился, сел на скамью в небольшом скверике и вторично, уже не торопясь, внимательно прочитал статью. Ему стало не по себе. Подпись «Вербовский» не оставляла сомнения в том, что это псевдоним. А стиль… Так написать мог только один человек – Романов.

Гриша снова прочитал статью, уже в третий раз. Да, это рука «дяди Вани».

Он поднялся и направился к центру города. Ему надо было видеть Романова. И сейчас же.

Романов для Таранца был всегда добрым гением. Это он заметил Григория на выпускном вечере. Это он заявил директору школы, что из этого парня будет толк, что нужно отправить его на семинар молодых поэтов, попросил преподавателя литературы, чтобы тот помог отобрать лучшие стихи для выступления.

Григорий запомнил этот семинар. Тут на молодого поэта обратили внимание. После выступления Романов затащил его в кабинет к директору Дома творчества:

– А ну-ка, парень, покажи свое досье.

Гриша положил перед ним толстую пачку стихов. Романов быстро просмотрел их, отобрал всего три, бережно разгладил листки и сказал:

– Вот это – поэзия. Остальное дерьмо.

Гриша обиделся: многие из этих забракованных Романовым стихов печатались в районной газете.

Иван Семенович услышал протест, улыбнулся:

– Поверь, все это – дерьмо. Через полгода прочтешь, самому неловко станет. А вот это, – он ребром ладони снова разгладил отобранные листы, – это жемчужины. Я постараюсь их тиснуть в нашей газете: там литературную страницу готовят. – Он щелкнул замками своего большого портфеля и спросил: – А почему бы тебе, парень, в университет не пойти? На литфак.

Таранец широко открыл глаза. В университет?.. С такими оценками, как у него?

– Можешь рассчитывать на мою помощь, – сказал Романов. – Химика или физика из тебя не выйдет. И педагога, боюсь, тоже не получится. Но ведь нам кроме педагогов, химиков и физиков нужны еще и лирики. Что у тебя по литературе?.. Пятерка?.. Не дал бы… С ошибками пишешь. Но все равно я тебе помогу. На вечерний. Там у меня – рука…

Через два дня на литературной странице областной газеты появилась подборка стихов Таранца. В своей статье, посвященной анализу творчества молодых поэтов, Романов больше всего внимания уделил Григорию Таранцу, пророча ему большую будущность. В тот же день на общественном смотре молодых дарований, организованном Домом народного творчества, Григорий прочитал только отобранные Романовым и напечатанные в газете три стихотворения. Ему бурно аплодировали. Просили читать еще. Грише очень хотелось уступить этим просьбам, но хватило мужества отказаться.

После смотра Романов потянул своего подопечного в ресторан. Угостил ужином с вином, попросил не откладывать с подачей заявления в университет. Там уже все договорено. Только нужно завтра же – на работу.

Он вынул блокнот, черкнул несколько слов на листке, вырвал и протянул Григорию.

– Бумажку в отдел кадров снесешь. Судостроительного. Фамилия там указана. Этот человек для меня все сделает. Важно, чтобы ты до поступления в университет числился уже представителем рабочего класса. На конкурсной комиссии по нынешним временам рабочий класс… Экзамены беру на себя. Но если ты будешь плохо учиться, я из тебя бифштекс сделаю почище вот этого, – ткнул он вилкой в ломоть дымящегося мяса, красочно обрамленного картофелем и яркой зеленью. – Ты сможешь работать и учиться. И работать хорошо, и учиться хорошо.

– Смогу.

– Ты мне нравишься, мой мальчик, – сказал тогда Романов, наливая себе еще вина. Уже охмелевший Григорий тоже потянулся к бутылке, но Иван Семенович отодвинул ее.

– Я хотел за ваше здоровье, – смутился Григорий.

– Ты уже пьян. И ровно настолько, насколько должен быть пьяным человек в твоем положении.

И потом Романов постоянно опекал его. Даже когда случилась беда и Григорий попал в тюрьму, Иван Семенович не оставил его. Выйдя на свободу, Григорий узнал, что и тут ему помог его добрый гений. И первым делом пошел в редакцию, чтобы поблагодарить Романова. Иван Семенович искренне обрадовался ему – обнял, крепко поцеловал.

– Подожди несколько минут, мой мальчик, я скоро освобожусь.

Спустя полчаса они уже сидели в ресторане. Принесли водку и закуску. Быстро захмелев, Григорий стал извиняться за беспокойство, благодарить, но Романов оборвал его.

– Ты это брось, дружище, – произнес он своим великолепным баритоном. – Я делал только то, что подсказывала мне совесть и товарищеский долг. Я ведь понимаю: орлам иногда приходится и пониже кур спускаться. Подумаешь, полгода тюрьмы. Японские психологи уверяют: чтобы приобрести абсолютный комплекс полноценности, нужно хоть немного побыть за решеткой. Я считаю, что талант на то и талант, чтобы идти по жизни отнюдь не гладенькой дорожкой. Но мой тебе совет: пора кончать с этим. Покуролесил – и хватит: за ум браться пора.

Григорий пообещал.

Да, Иван Семенович был добрым гением Григория Таранца, но то, что произошло сейчас…

Через пятнадцать минут он стоял уже у дверей его квартиры и звонил.

– А-а, Григорий!.. Заходи, брат, заходи, – обрадовался Романов. – Вижу, прочитал. Рисунок понравился? Я предложил. Решил, что такой больше всего подойдет.

– Я не читал своей поэмы, – сказал Григорий. – Я читал вашу статью.

– Какую статью?

– «Гуманизм или?..» С многозначительным вопросительным знаком и многоточием.