Капитан флагмана - Фогель Наум Давидович - Страница 53

– И хорошо, что дома нет. Нам с вами с глазу на глаз поговорить надо.

Они устроились на кухне. Каретников хозяйничал – поставил чайник на плиту, достал из шкафа чашки, ложечки, сахарницу, даже баночку с вареньем. Когда чайник закипел, Назар Фомич заварил свежего чая, налил гостю и себе.

Андрей Григорьевич пил молча, потом заговорил о вчерашнем приходе Бунчужного. Услышав о директоре, Каретников вспылил:

– Да пошел он…

– Напрасно вы так о нем. Разговор ведь о вас шел.

– С чего бы это! Бунчужный – и вдруг обо мне, мелкой сошке…

– Да не считает он вас мелкой сошкой, Назар Фомич. Он вас умельцем считает. И просил передать, чтобы завтра на работу вышли.

– Да не может быть этого. Бунчужный своих решений не меняет.

– Меняет, если надо. И напрасно вы с такой злостью о нем: ведь сами понимаете, что неправы. Согласитесь, Назар Фомич, нельзя на завод, да еще на такую работу, как у вас, в тяжелом похмелье являться.

– Что правда, то правда, – вздохнул Каретников.

– А если правда, значит, и на работу завтра. Однако мне еще и о другом с вами поговорить нужно.

– О моем пьянстве? Так мы об этом уже не раз говорили. – Он замолк. Угрюмо глядел в стакан, помешивая ложечкой. Стекло тихо позванивало.

Багрий понимал, что, если и дальше так пойдет, разговора, на который он рассчитывал, не получится. С этим человеком надо как-то иначе.

– Поймите, Назар Фомич, – начал он мягко, с трудом подбирая нужные слова. – Я не только сосед вам, я ведь еще и старый лекарь, много повидавший на своем веку. Есть люди, которые безо всякой причины пьют. Сдуру. А у вас – причина. И, чует мое сердце, уважительная. Знать бы ее, и помочь можно. – Каретников отрицательно покачал головой. Багрий тут же предупредил готовое вырваться возражение: – Можно, – твердо сказал он. – Нужно только знать, что вас гнетет. Многие вокруг вас уже и возмущаться устали. А мне вот искренне жаль вас. По-человечески жаль. Будто не с вами беда, а с родным сыном. И ребят ваших жаль – хорошие у вас ребята. И Сашу жалко. До боли в сердце. Вы вот на нее с руганью да с ножом, а она ведь любит вас. И вообще – она славная, добрая женщина. Все ее любят – и тут, и на заводе…

Багрий говорил неторопливо, тихим голосом. Теперь нужные слова приходили уже сами собой. И от этих слов, и от проникновенного голоса Багрия что-то дрогнуло в душе Каретникова. Никто никогда с ним так не говорил. Ругали, корили памятью отца, попрекали слезами жены и детей, но чтобы вот так…

Багрий вспомнил встречу с Будаловым, свои раздумья после этой встречи и рассказал Каретникову о том убийстве, когда отец, в пьяном дурмане, зарезал жену и детей, а сам повесился. Каретников слушал уже не просто внимательно, а сосредоточенно. Когда же услышал о детских следах на полу, лицо его болезненно исказилось. Он скрипнул зубами, ударил кулаком по столу и глухо произнес:

– А ведь он, этот полицай, и меня на то же самое подбивает, подлюга. «Нельзя тебе детей, Назарка, – говорил. – След на земле оставлять нельзя».

– Какой полицай? – спросил Багрий.

Каретникову уже давно хотелось рассказать кому-нибудь все, что таилось в душе, чем тяготился. Кому же и не рассказать, если не этому старому доктору, который сумел заглянуть ему в душу, понять его муку. И Каретников начал свой рассказ. Багрий слушал затаив дыхание. «Вот оно – еще одно эхо войны», – думал он. Чем дальше шел рассказ, тем с большим волнением слушал Багрий.

– Всю жизнь изуродовал мне этот Крысюк – прихвостень фашистский.

– Как вы сказали?.. Это фамилия полицая – Крысюк?..

– Его.

Багрий несколько секунд молчал, ошеломленный.

– Послушай, Назар Фомич, – наконец овладел он собой. – Я ведь знаю эту историю. Это не вы. Это Крысюк выдал мальчишек с Крамольного острова. Мне Сергей Романович рассказал. Он пишет книгу об этих мальчишках, знакомился в архиве со всеми материалами. Ведь там, в архиве, сохранились и донос Крысюка и протоколы допросов. Никого вы не предавали. Наоборот, вы с ними заодно работали, таскали им взрывчатку, а они уже действовали. И на виселицу вы не попали случайно, скорее всего по малолетству. Сергей Романович хотел с вами поговорить, но вы наотрез отказались. Теперь-то мне понятно почему. Этот Крысюк много бед натворил. Он и дочку Бунчужного загубил. У меня только третьего дня с Валентиной Лукиничной по этому поводу разговор был.

Каретников несколько секунд сидел молча, ошарашенный. Багрий тоже молчал.

– Ну, попался бы он мне теперь, этот Крысюк! – сжал кулаки Каретников. – Я бы из него душу вынул!

– Нет его, Назар Фомич. Еще в сорок пятом поймали, судили и расстреляли. Он давно сгнил, полицай этот. А видения ваши – от алкоголя. И нужно бросать его. Пока не поздно – бросать. Если трудно, я помогу. В больницу определим.

– На кой ляд мне теперь больница?! Да я теперь…

Прошло не меньше получаса, прежде чем Назар Фомич успокоился немного. Андрей Григорьевич стал прощаться. Все еще взволнованный Каретников крепко пожал ему руку, проводил до дверей и снова крепко пожал. Когда Багрий вернулся к себе, было уже около одиннадцати. Он решил все же позвонить в больницу. Сел за стол, пододвинул телефон и стал неторопливо набирать номер своего отделения. Ответила дежурная сестра.

– Ой, Андрей Григорьевич!.. Мы вам звонили, звонили… Беда у нас… Валентина Лукинична… – Она всхлипнула. – Я трубку Галине Тарасовне передам.

Багрий слышал, как сестра передавала трубку, потом дыхание Галины.

– Что с мамой, Галочка?

– Она умерла. Она больше не могла уже. И я ввела ей три ампулы наркотала.

Багрий почувствовал внезапную сухость во рту, потом стиснуло сердце. Он переложил трубку из правой руки в левую, помассировал грудь. Превозмог волнение и сказал первое, что пришло в голову:

– Ты не сделала этого, Галина.

– Я ввела ей три ампулы наркотала.

– Когда?

– Не знаю. Пятнадцать минут назад или двадцать.

– Посмотри внимательно: может быть, это глубокий наркоз. Надо вызвать бригаду по реанимации, а до этого… Нет. Передай трубку Наде.

– Я у телефона, Андрей Григорьевич, – сказала сестра.

– Слушай, Наденька, ты в отделении самая старшая сейчас. Надо немедленно… – Он стал перечислять, что нужно сделать, потом попросил прислать машину.

– Машина ушла за Вадимом Петровичем. Как только вернется…

– Ладно. Не нужно машины, – он положил трубку. Бегом спустился по лестнице.

Первое же такси хоть и было занято, но остановилось, когда он поднял руку. Шофер оказался знакомым. Багрий сказал, что ему надо срочно в больницу. Пассажиры – два парня и рыжая девица с каким-то диким начесом – стали было протестовать. Но шофер повысил на них голос:

– Вам в ресторан, а там человек, может быть, умирает. А ну-ка вылазь!

Пассажиры не вышли, потеснились молча.

В ординаторской было светло и тихо. Галина стояла у окна, спокойно глядя перед собой. Вадим Петрович сидел за столом, вертя на стекле три пустых ампулы.

– Ну что? – спросил Багрий.

– Экзитус леталис, – громко, даже, как показалось Багрию, слишком громко произнес Шарыгин; увидел, что Багрий часто дышит, вскочил и пододвинул стул: – Садитесь, Андрей Григорьевич, на вас лица нет.

– Что же это, друзья мои? – спросил Багрий, опускаясь на стул и глядя на тускло поблескивающие на стекле светло-коричневые ампулы.

– Три ампулы наркотала номер семнадцать, – сказал Шарыгин.

– Да замолчите вы, ради бога!.. Как же это, Галочка?

– Она больше не могла. И я – тоже. И так лучше.

«Я должен был это предвидеть, – с тоской подумал Багрий. – Ее нельзя было оставлять одну с матерью. Со вчерашнего дня ее нельзя было оставлять наедине с матерью…»

32

Тарас Игнатьевич вернулся из Благодатного поздно вечером. Позвонил в больницу. Узнал, что Галина возле матери, что Валентине Лукиничне немного лучше, чем утром, успокоился и лег спать.

Обычно он засыпал сразу, но сегодня, видимо, давала себя знать усталость. Не спалось. Он потянулся за книгой, но и читать не хотелось. Будоражили впечатления прошедшего дня. Утром он ехал, не торопясь, по асфальтовой дороге, брошенной от реки до моря серым полотном по широкой, буйно зеленеющей в этом году степи. Наконец показался дом отдыха корабелов. Он назывался, как и старое большое село, расположенное в трех километрах справа, «Благодатное». Только село от берега отделяла двухкилометровая полоса песка, а дом отдыха раскинулся у самого моря. Двести пятьдесят облицованных разноцветным пластиком коттеджей стояли несколькими рядами. Пляж, намытый тонким золотистым песком, был огражден с двух сторон бетонной дамбой. Здесь было все, что нужно для благоустроенного пляжа, – пестрые грибки, раздевалки и душевые установки. Легкая ограда их облицована керамическими плитками, собранными в украинский узор. На восточной окраине у самого берега – столовая. Просторная открытая веранда ее была сейчас пуста. Уборщица, перевалившись через барьер, вытряхивала скатерть прямо в море. Тарас Игнатьевич подъехал к столовой, поставил машину в тени развесистой акации, заглушил мотор, выбрался из машины и вдохнул полной грудью свежий морской воздух.