Баба Люба. Вернуть СССР (СИ) - Фонд А. - Страница 35

Когда мы позавтракали, я велела Анжелике помыть посуду. Ричарду дед Вася поручил копать за сараем червей. А мы с ним вышли на крыльцо. Любин отец, вытащил из кармана старый потёртый кисет и принялся чуть подрагивающими пальцами набивать трубку.

Раскурить у него с первого раза не вышло. Наконец, затянувшись ароматным дымом (насколько я поняла, табак Василий Харитонович выращивает сам), он спросил:

— Как оно жизнь, Любушка?

— Да у меня-то всё нормально, — развела руками я. — Правда из завода пришлось уйти. Они зарплату не платят и непонятно, будут ли платить.

— И где ты сейчас?

— Да на рынке работаю, — сказала я, умолчав о приключениях между переделом новыми и старыми хозяевами. — Овощи продаю. Да, работа неквалифицированная, зато живая копейка. Детей кормить-то надо.

— А как же пенсия потом? — забеспокоился старик и посмотрел на меня сквозь дым выцветшими от старости глазами.

— Это временно, нужно сперва долги за квартиру отдать, детей кормить надо, одевать, — вздохнула я. — Меня сейчас в ЖКХ приглашают, замначальником отдела по эксплуатации водопроводно-канализационного хозяйства.

— Ого! Звучит как! Хорошее дело! — обрадовался Любашин отец и довольно запыхтел трубкой. — У нас начальников в роду ещё не было. Ну кроме зятя.

Я сперва не поняла, что за зять. Потом сообразила, что это же он Тамариного мужа, Владимира, имеет в виду.

— Кстати, — решила не затягивать с неприятным разговором я, — с тобой уже Тамара разговаривала?

— Ты про дом, что ли? — спросил отец, пыхтя трубкой.

— Да.

— Так я уже разрешил Томке дом продавать. Ей надо.

— А ты тогда где жить будешь? — расстроилась я.

— Да как-нибудь оно будет, — он посмотрел на меня детскими чистыми глазами, и я аж задохнулась от щемящей грусти.

Да что за поколение такие! Они привыкли жить, выкладываясь по максимуму, пахать по-стахановски, поднимать страну! Они знают и верят, что государство их не обманет. Что за хорошую работу их похвалят. За результат отметят, дадут грамоту и приз. О них напишут в районной передовице. А о вывертах капитализма они представления не имеют. Тем более, если капитализм такой как сейчас, дикий. Когда в лицо тебе одно, а за спиной совсем другое. Как много таких наивных стариков и старух отправились в никуда после того, как СССР рухнул и бравые ребята, такие как Тамара и Владимир, принялись извлекать выгоду, в поисках легких денег.

Эх, время…

— Отец, пожалуйста, не соглашайся! — сказала я. — Ни к чему хорошему это не приведёт. Они вляпались в какую-то аферу.

— Это же моя дочь и я должен ей помочь.

Я слушала и не знала, что сказать. Посмотрела на любашиного отца-старика, на дом, добротный и крепкий, такой годами ещё стоять будет, десятилетиями, на сад, на лес вдалеке, за селом, и тут меня словно осенило. Слова, нужные и правильные, сами пришли на ум.

— Отец! — сказала я, — ты не можешь продать этот дом! Это же память о матери. Ты же её память предаешь. Нет, ты с нею прожил в этом доме всю жизнь…

— Его еще мой отец строил! — гордо сказал Василий.

— Вот видишь! — горячо воскликнула я, — память поколений! Труд твоего отца, моего деда, труд мамы! И как? Как жить и знать, что здесь ходят чужие люди? Вот возьмут и срежут вон ту берёзу. А её, я уверена, еще мой дед посадил.

— Нет, это мой дядька Митя посадил, когда на войну уходил, — пыхнул трубкой Василий. — Говорил тогда, мол, если берёза примется, я вернусь невредимым.

— И как?

— Вернулся, как и обещал, — хмыкнул Василий, — без одной ноги только, зато живой.

— Ну вот видишь, а чужим людям это значения не имеет. Срубят берёзу и всё, — безжалостно сказала я.

— Но ведь когда я умру, вы все равно избавитесь от этого дома, — грустно сказал старик.

— Почему это?

— Ну ты прошлый раз так сказала. И сказала, что нечего ездить огород садить. Мешок картошки и на рынке купить можно, — со вздохом посетовал дед. — А я так не могу. Привык к огороду за жизнь.

— Прости, отец, — покаялась я за дурость Любаши, — молодая была, глупая. Казалось, вся жизнь впереди и всё будет хорошо. А теперь время идёт и меня сюда всё больше тянет. Прошу тебя, не продавай дом. Мы будем на выходные и на праздники приезжать сюда. А как на пенсию выйду — вообще переселюсь с концами.

— Да когда там твоя пенсия ещё, — но видно было, что старик обрадовался.

— Не так уж и долго ждать, — подбодрила его я, — пару лет ещё туда-сюда и на пенсию.

— Я не доживу, — загрустил старик, но видно было, что грусть эта больше показательная.

— Ну как это⁈ — всплеснула руками я, — ты должен дожить! Я что, как сюда вернусь, одна буду? Нет. Я боюсь одна. Будем с тобой огород садить, я парнички разведу и большую клумбу хочу. Ты же разрешишь мне во дворе большую клумбу разбить?

— Валюшка моя тоже очень цветы любила, — смахнул слезу старик.

— Вот и мне теперь хочется, — сказала я, — по молодости равнодушно было. А сейчас прямо так душа тянется, сил нету.

Я не врала. Мне было жаль этого одинокого и потерянного старика. Я прекрасно понимала, что дальше жизнь будет только хуже и труднее. Ближайшие лет десять — это точно. И придётся мне переезжать в село. В селе выжить можно будет. Огород, куры, коза — еда будет. Излишки овощей и яйца можно продавать. До города хоть и далеко, но скоро по сёлам начнут ездить заготовители и пусть за бесценок, но скупать сельскохозяйственную продукцию — молоко, яйца, картошку. Чаще, конечно, на бартер — стиральный порошок, шампуни, крышки для закатки. Но тем не менее, те, кто в селе, выживут. Городским будет хуже. Особенно бюджетникам.

Когда мы шли сюда, я видела, что здесь и школа есть. В принципе можно будет Ричарду учиться (это если дети останутся со мной). Анжелика поступит в ПТУ или педучилище (или куда ещё она там захочет), будет жить в квартире с отцом, или же в общежитии. А на выходные ездить ко мне. Потому что не думаю, что он их обратно в Нефтеюганск заберёт. И тем более не думаю, что их мать заберёт в Америку.

Я сидела на тёплых ступенях деревянного крыльца, солнышко припекало. В воздухе с сердитым жужжанием уже деловито носилась какая-то заполошная пчела. Пахло расцветающей мать-и-мачехой, которая обильно заросла под забором по всему периметру двора. Где-то вдалеке закричал петух, за ним — второй, третий. Порыв сухого ветерка донёс с огорода запах прелой земли.

Красота. Покой.

— Мы пока сходим с Ричей на пруд, сейчас окуньки клюют хорошо. И щучка может, — с радостным блеском в глазах сказал дед Василий, азартно потирая руки.

Как я поняла, он был заядлый рыбак. Но в селе не приветствовалось, чтобы среди дня ходить на рыбалку. Баловство, считается. Работы по хозяйству много, некогда рыбу удить. Поэтому старик воспользовался тем, что у него гости, и под видом того, что нужно внуку показать, как ловить рыбу, ушел с ним на рыбалку.

Мы остались с Анжеликой одни.

— И что тут делать? — надула губы Анжелика, — Скучно же.

— О! Дел тут много, — с загадочнми видом сказала я. — Но главная наша с тобой задача — загореть.

— Что? — округлила глаза Анжелика.

— Ну, сама подумай, — ответила я, — сейчас ещё пару дней туда-сюда и придется короткую юбку носить. Тебе уж точно. А ноги-то белые. Некрасиво. И лицо белое. А сейчас, пока деда и брата нету, можно немножко позагорать. Когда ещё такая возможность будет⁈

— Так купальника нету, — скривилась Анжелика.

— А кто нас тут с тобой увидит, раз Ричард и Василий Харитонович ушли?

— Ой, и правда, — обрадовалась Анжелика, рассматривая свои руки.

— Сейчас пойдём с тобой на огород, будем заодно грядки разбивать. Загар в движении лучше пристает.

— Я не умею грядки.

— Это не трудно. И не тяжело. От тебя нужно будет только верёвочку тянуть, чтобы ровненько было. Я сама всё сделаю, — ответила я и тут же коварно добавила, — кроме того, это же бесплатная аэробика. Все нужные группы мышц равномерно качаются. Руки и ноги будут красивыми.