Кровь ниори - Минич Людмила - Страница 23

Они подошли к стойке, за которой управлялся, видно, сам хозяин, и тут Леки чуть было не расхохотался снова. Им елейно улыбался пресмешной маленький толстячок. Его розовая мордочка лоснилась, маленькие глазки навыкате заплыли жиром, нос, приплюснутый у переносья, но вздернутый на конце, уж больно напоминал пятачок, а уши, оттопыренные и заостренные, довершали сходство. «Уж не это ли сам „поросенок“? Ему бы в рот спелый плод айсинского акалита, и хоть сейчас запекай на вертеле», – пришла в голову глупая мысль. А толстячок тем временем проворно выкатился из-за стойки, схватил пухлой лапкой светильник, стремительно прокатился через зал и стал взбираться по лестнице. Оба спутника поспешили за ним.

Сказать, что комнатка была маленькой, значило ничего не сказать. «Комнатой» гордо именовалась небольшая конурка под самой крышей, где едва помещались две узкие короткие лежанки и небольшой деревянный ларь, который предполагалось, наверное, использовать не только для вещей, но и как столешницу. Выпрямиться во весь рост тут можно было только поодиночке, потому что покатая крыша срезала половину пространства комнаты над одной из «кроватей». На этом скате и располагалось единственное оконце, дававшее Днем каморке свет. Никакого подобия очага или другого источника тепла видно не было, и в комнате царил холод. Но все-таки теплее, чем на улице. Хозяин же, видя вытянувшееся лицо Леки и боясь потерять свои четыре бара, клятвенно пообещал, что сынок его, тот самый парень, что сейчас занимается их лошадьми, как только все сделает, так сразу и принесет им одеяла. Даже по два одеяла. У него есть очень теплые одеяла как раз для такой погоды. А если путники голодны, то у него как раз подоспело отличное жаркое, и если они спустятся вниз, то не пожалеют, потому что кухня у него просто превосходная. И сразу ретировался, боясь, как бы эти двое не передумали, оставил им лишь светильник.

– Ну и дыра! – в сердцах воскликнул Леки, когда хозяин выкатился. – И за это он хочет четыре бара! Жадная свинья!

– Поросенок, – поправил южанин, и его черты в первый раз за несколько дней тронула легкая улыбка. Это выбило Леки из колеи, его запал внезапно исчез. – И нам следует на самом деле спуститься вниз. Если у себя в тарелке мы хотим видеть жаркое, а не уверения хозяина в том, что оно было отличным, – сказал он, опуская свое снаряжение прямо на пол.

Они развесили влажные плащи на колках, торчащих из стены, заперли каморку и спустились в зал, где их опять охватил тяжелый спертый воздух и хор нестройных голосов. Поэтому Леки был рад, что южанин все-таки выбрал лавку около открытого окна – прямо перед ними ее покинула компания подвыпивших молодчиков, – хотя здесь было очень светло благодаря двум светильникам, закрепленным на столбе, подпиравшем этажные перекрытия. За эти дни Леки уже успел приметить, что спутник его не любит ярко освещенных мест. Даже трапезничая каждый вечер с благородным тэбом, он ухитрялся сесть так, чтобы лицо его очутилось в тени. Сегодня почему-то случилось иначе.

Жаркое, как ни странно, и на самом деле оказалось недурным, и мяса в нем было не много и не мало, а в самый раз. Но долго наслаждаться горячей едой не пришлось, спутник явно спешил, и его поспешность передалась и Леки. Не хотелось оставаться одному в этом зале, полном разношерстого люда из большого, просто огромного, по его меркам, – города. Кроме того, его беспокоило, что южанин покашливал во время еды. Может, захворал в дороге. Когда они начали подниматься по лестнице, Леки показалось, что Дэйи оправился от этой напасти, но уже наверху, в каморке под крышей, он разразился тяжелым и надсадным кашлем, одной рукой схватившись за грудь, а другой распахнув оконце.

Влажный и липкий не по-весеннему воздух ворвался в каморку, и Леки поежился. Однако для его спутника глоток свежего воздуха, видать, оказался лучшим лекарством, потому что кашель почти сразу утих. Он еще несколько раз вздохнул полной грудью и наконец захлопнул тяжелую раму.

– Ты болен, – сказал Леки.

– Нет, – ответил южанин, – я просто не выношу арахш.

– Но арахш – это ж обычное курево! Только крепкое.

Леки удивился. Раньше ему казалось, что Дэйи просто неуязвим! Или почти неуязвим. А тут арахш!

– Не обычное, – покачал тот головой в ответ, – и мое тело не выносит его. В Эгросе эту южную гадость почти не курят. Когда мы вошли в залу в первый раз, там не было арахша. Кто-то пришел, пока мы устраивались наверху.

Раньше Леки решил бы, что настал удобный случай для расспросов. Но он не первый день уже в дороге с Дэйи. Тот ничего не скажет, если не захочет, а сейчас он явно не расположен продолжать разговор.

– А что завтра?

– Завтра у меня дела. Возможно, меня не будет целый день. Ты можешь провести его, как хочешь. Если день окажется удачным, послезавтра наши пути разойдутся, – произнес он, как всегда, равнодушно, словно не было ему до Леки никакого дела.

– Но ты же меня с собой взять хотел! – воскликнул Леки, опешивший от неожиданности.

– Решил? – И Леки будто на стену наткнулся. – Ты можешь думать до моего отъезда из Эгроса, – сказал Дэйи, в который раз словно прочитав его мысли, и начал располагаться на ночлег.

Леки последовал его примеру. Но спать теперь не хотелось, несмотря на усталость. Что дальше-то делать? Эта мысль не давала покоя, мучила и терзала. Но было и еще кое-что, что не давало заснуть. С того дня, когда они повстречали тварей в лесу и спасли тэба Тандоорта, с того самого дня, а точнее, с той ночи, Леки начали донимать сны, странные, тревожные и такие же настоящие, как сама жизнь.

Он видел Дэйи в его черном плаще, распластавшегося на траве за кустами среди буйного подлеска, видел людей, продвигавшихся осторожно в его сторону, но не видевших южанина, людей с маленькими луками в руках, облаченных в одинаковую одежду, не иначе как солдатскую, но не кромайскую. Он видел, как эти люди упали почти одновременно, словно подрезанные серпом колосья пеллита, когда южанин взвился в воздух из своей засады. А потом он вытягивал из их тел длинные тяжелые ножи, как две капли дождя похожие на те, что он недавно доставал из тел «пиявок».

Видел он как-то раз и себя в колыбели, будто со стороны, и свою мать рядом с Ортом. Он видел ее лицо близко-близко, никогда не помнил его так отчетливо, как в этом сне. Орт что-то яростно ей говорил, а она лишь смотрела на него, оставаясь холодной и бесстрастной, как будто совсем не ей предназначалась вся эта брань. А потом Орт внезапно ударил ее по лицу наотмашь, и она упала. А потом Леки проснулся и долго лежал, ему не хотелось двигаться. Видел он и тэба Тандоорта, причем даже дважды – в пылу какого-то сражения и в окружении совсем незнакомых Леки, богато разодетых людей. Были еще и другие сны, отрывочные и неясные, они не тревожили Леки так сильно.

Этой ночью ему снова снилась мать, но, когда Леки проснулся, он не помнил, что именно ему привиделось. Он открыл глаза и увидал, что спутник его не спит. Он сидел на своей лежанке прямо напротив оконца на скате крыши. Луна стояла в нем, большая и круглая. Очевидно, облака наконец разошлись, и день предстоял по-настоящему весенний. Южанин не шевелился, уставив глаза в оконце и дальше, в ночное небо. Леки уже раз доводилось заставать Дэйи в таком оцепенении, так же очнувшись ночью после странного сна, только ночного светила тогда не видно было в небе. Той ночью Леки тоже долго лежал, наблюдая за южанином, но, как и сегодня, заснул, не дождавшись ни единого признака жизни от своего странного спутника.

Проснулся он рано, но Дэйи уже исчез из каморки под крышей. Он куда-то подался, даже слова не сказав. Зная, что загадочный спутник, быть может, не появится до самого вечера, и он сегодня предоставлен самому себе, Леки начал лениво перебирать, чем бы заняться. Тащиться никуда не хотелось… но ведь это же Эгрос! Столица королевства! А доведется ли когда еще тут побывать?

Он чувствовал себя утомленным, обессиленным их стремительным броском от Кобы до Эгроса. Все-таки он не очень-то привык к таким переходам. Сначала мысли в голове копошились медленно и лениво, показалось даже, что он снова засыпает… Усилием воли сбросив дремоту, Леки встал и, поспешно одевшись, пока не передумал, скатился по лестнице и выбежал на площадь перед «Поросенком».