Я знаю, кто убил Лору Палмер (СИ) - Баюн София - Страница 18

Потому что пока он пытается забыться, убедить себя, что все кончится — этот человек продолжает убивать. Скоро у Яны не хватит места для всех, кто ищет утешения в разделенной боли, песнях под гитару и лжи, записанной на VHS.

— Мне нужен отчет о вскрытии. Я знаю, вы забирали.

Надежда Павловна поморщилась, но встала, с отвращением погасив нетронутую сигарету в креманке с карамельками.

— Тебе могли бы дать копию, — процедила она, доставая из серванта темно-синюю пластиковую папку.

— Мне казалось, вы были против.

— А вы меня когда-то слушали?!

Он молча забрал папку.

— Мне еще говорили, — глухо сказала Надежда Павловна, — что Раду видели… скорее всего перед похищением. Ее видела женщина, которая выгуливала собаку. Сказала, что Рада помахала этому человеку, он подъехал, они немного поговорили и она сама села к нему в машину.

— Что за машина сказали?

— Белый «Ниссан», — с отвращением сказала она. — У Артура такой был. «Лаурель». Но я сразу сказала, что это чушь, и что Артур Раду не убивал. Мало ли «Лаурелей» по городу ездит. Да он, наверное, давно продал. Зачем ему машина…

Яр знал, что есть синий дом на улице, которая может и не называться Боровой. Знал, что Лем сегодня должен был отвести Яну к родителям, но куда-то пропал и что «его потеря иного толка». И еще знал, что отец Рады сбежал из тюрьмы, когда начались убийства, он ездил на белом «Ниссане» и что Рада писала ему письма, но ничего об этом не говорила.

Все это ничего не значило. Артуру, которого ищут как беглого преступника, не нужна заметная машина. Лем мог забыть или опоздать на встречу с Яной. Или просто не захотеть идти.

Но если сегодня и правда был последний теплый день года, то у Яра есть много месяцев на то, чтобы выяснить, в чью машину села Рада и кто плел проклятые венки.

Глава 7. Первая сказка Яны

Пришли холода и настала хорошая осень.

Октябрь был почти счастливым. Это был месяц рыжий, белый и синий. Месяц задумчивый и тихий, и он не требовал от Яны ничего.

Она ходила в прокат каждый день. Советовала фильмы, выдавала, принимала обратно. Складывала в кассу мятые купюры, ссыпала звенящую мелочь и никогда не пересчитывала. Зато проверяла кассеты. Чтобы не было царапин, отпечатков на коробках, надорванных уголков. Каждый вечер Яна закрывала прокат и шла домой. Дома она ссыпала деньги в коробку из-под обуви и прятала ее под кровать.

Она ни разу не осталась в прокате на ночь, не включала ни «Метрополис», ни «Горькую луну», не стучала в бубен и не говорила с мертвецами.

Лем приходил трижды в неделю. Приносил сигареты, печенье и яблоки, алые снаружи и белоснежные внутри. Приносил варенье, кассеты и диски с музыкой, разноцветные ликеры и коньяк в пластиковых бутылках. Иногда приходили другие — Володя, Алиса, Инна. Они приносили то сыр, то деревенские яйца, то шоколадные конфеты, а еще гитарный звон и голоса, которые пугали мертвецов, притаившихся в погасших экранах. Яна старалась не покупать продукты и есть только то, что ей приносят. Так она будто переставала быть человеком, становилась духом, мелкой нечистью, которую задабривают кефиром и алыми осенними перцами. Или проводницей, но не в мир духов — к грани, которая лишь немного дальше от реальности.

Подумав об этом впервые, она несколько минут смотрела в стену, а потом достала из серванта «Фасты» Овидия, нашла в середине нужные строчки и вырвала страницу. Оборвала все слова вокруг, а потом иголкой приколола желтый и мятый клочок бумаги на знак анархии в гостиной. Вот так. Теперь среди имен жертв, интервью, слов, которые однажды все забудут, которые некому хранить, появилась роль и для нее.

Божества Стикса отнюдь не жадны.

Рады они черепкам, увитым скромным веночком,

Горсточке малой зерна, соли крупинке одной,

Хлеба кусочку в вине, лепесткам цветущих фиалок:

Все это брось в черепке посередине дорог.

Яр приходил чаще других, и Яна всегда была ему рада. Ей нравился Яр. Он был спокойным. Таким спокойным, будто это один из ее старых друзей, для которых ничего не значат слова на стене в гостиной. Алиса много злилась, Володя и Инна тосковали, Лена суетилась, будто могла что-то исправить. И только они с Яром понимали, что произошло. Они с Яром, а еще Лем.

А сколько Яр пил — Яна никогда не видела, чтобы люди столько пили и потом еще могли разговаривать! Любой алкоголь в доме Яны превращался в поминальный. От поминальной водки не отказываются. Не отказываются от поминального пива и поминального амаретто. Яр мог выпить что угодно и в любом количестве. Даже допил весь чай из термоса Яны, когда она предложила. Яне те грибы принес Лем, и он говорил, что больше трех глотков лучше не делать. Яр выпил всю настойку, а через несколько часов сам ушел домой. И взгляд у него почти не менялся — спокойный. Темно-зеленый, как болотный мох.

Яр приносил коньяк. Еще чай, свежий хлеб и живых рыб в зеленоватой чешуе. Яна представляла, как он рыбачит во время выездов на ремонты, сидя на какой-нибудь ржавой балке, лапе уродливого механического зверя, названия которого она, конечно, не знала. Как он сидит и смотрит на темную маслянистую воду и блестящие спины рыб под ней.

Лена ничего такого не представляла. Она оглушала рыб ударом рукоятки ножа, чистила, а потом пекла расстегаи, а Яна ей страшно завидовала.

Яр сидел в зеленом кресле, читал книги из серванта, мало говорил и курил черную трубку с грушевым табаком. Яне нравилось сидеть рядом, на диване, держать на коленях раскрытую книгу, но не открывать глаза. Просто слышать, как дышит рядом уверенный и спокойный человек, знать, что мысли у него тяжелые, черные и холодные, как камни на дне городской реки. Знать, что именно этот человек однажды закончит эту историю.

Яр смотрел внимательно и внимательно слушал. Яр был спокоен, и у него были темные глаза.

Раз в неделю Лем оставался на ночь. Ночью он становился глупым, переставал гадко ухмыляться и отчитывать ее за деструктивность. По утрам варил ей кофе в медной джезве, жарил яйца — у него желтки никогда не растекались — и провожал ее в прокат. Иногда оставался с ней и даже соглашался посмотреть пару фильмов, обычных, вроде «Кошмара на улице Вязов». Таких, чтобы нельзя было выключить звук и впасть в транс.

Яна не представляла, с чего Лем взял, что ей нравится туда ходить, что она ищет повод снова увидеть, как скалятся отпечатанные на газетной бумаге лица. Ей гораздо больше нравилось лежать у него на коленях и смеяться над тем, как у Фредди Крюгера растягиваются руки. Если бы Яна могла — вообще никогда не прикасалась бы к бубну.

Нет, Яне не хотелось ничего менять. Она даже перестала ходить по мостам.

Лем говорил ей, что нужно чем-то заняться, может, пойти учиться, как она когда-то хотела, или найти нормальную работу. В местном университете открыли кафедру киноведения. Говорил, что она будет писать о фильмах в какой-нибудь газете и ее будут читать целых четыре человека, а с редактором пять, неужели ей не кажется, что это похоже на счастье. Яна смеялась, сообщала куда ему идти, и думала, что ничего Лем не понимает, потому что это совершенно точно и есть счастье.

Стоило уехать из города. Иногда она думала, что здорово было бы проиграть в казино квартиру, бабушкино наследство, ведь тогда ей придется выживать. Снимать комнату в общежитии. Работать в библиотеке или продавать на рынке помидоры. У нее появятся тривиальные цели, от которых некуда будет деться, и все мысли, наполняющие ее голову, наконец-то затихнут.

Она смеялась, думала о помидорах и близко не подходила к казино. Только однажды вечером зашла в салон с игровыми автоматами недалеко от проката. Заплатила взнос и дернула рычаг первого попавшегося автомата. Табло защелкало, в уши вкрутилась механическая мелодия, а потом появился первый лимон, жизнерадостный и желтый. За ним второй и третий. В лоток с частым звоном посыпалась мелочь. Яна стояла, криво улыбалась, глядя на серебристые чешуйки монеток и чувствуя на себе ненавидящие взгляды. Собрала деньги в платок, вышла на первый же перекресток, и когда зажегся зеленый свет встала посреди дороги и разбросала монеты — в черные лужи, на белые полосы разметки, под равнодушные колеса машин.