Человек с той стороны - Орлев Ури - Страница 27

Мы подошли к нашему дому, но перед тем как войти, я пропустил пана Юзека вперед и попросил немного походить перед домом, а минуты через две-три войти в подъезд, что слева у ворот. А я тем временем отвлеку привратника и его жену.

Я действительно зашел к ним и спросил, не видели ли они случайно утром Антона, потому что я забыл, что должен принести в школу письмо от родителей, и меня не впустили в класс. Они знали, что я озорник, и поверили мне, но ответили, что Антона не видели. Я сказал, что у меня как на беду нет ключа от квартиры, так что я, пожалуй, пойду, спрошу маму маленького Влодека — у нее когда-то был наш ключ, может, еще остался. Краем глаза я увидел, как пан Юзек входит во двор и идет к указанному подъезду. Я торопливо заговорил о восстании евреев, и хозяева охотно меня поддержали. Они начали рассказывать, что слышали от людей, а я не прерывал их и только старался не высказывать своего мнения. Выслушав то, что я и без них уже знал, я попрощался с ними и пошел в сторону подъезда, где жила мама Влодека. Оттуда я спустился в подвал, где меня уже ждал пан Юзек.

Было начало десятого утра, когда мы спустились в туннель. Пан Юзек сразу же поскользнулся. Он никогда не был в подобном месте. Поэтому я решил поначалу идти медленно-медленно, чтобы дать ему привыкнуть. Я вдруг оказался в роли Антона. Я вспомнил, как пришел с ним сюда в первый раз. Как я тогда волновался! Каким героем себя чувствовал! Совсем как те люди из книги Виктора Гюго, которые шли по подземным каналам Парижа. Пану Юзеку я, пожалуй, мог бы рассказать об этом, но не Антону — тот бы просто не понял, о чем я говорю. Он, наверно, сказал бы мне: «И всего-то дорога по вонючей жиже, при чем тут книги, да еще какого-то французского писателя, который давным-давно помер?»

Сегодня я понимаю, что считал Антона более примитивным, чем он был на самом деле. Но не исключено, что он сам хотел таким выглядеть. Потому что он хотел отличаться от моего отца. Не желал соревноваться с ним на одном поле и поэтому предпочел казаться совсем другим, примитивным человеком.

Мы дошли до первой «станции» и сели на доски. Но разговаривать не стали. Только пан Юзек сказал, что вонючие испарения его душат. Тут действительно было трудно дышать, особенно с непривычки. Мы сидели и прислушивались к тому, что происходило над нами наверху, на улице. Сейчас мы находились под той частью гетто, которая была очищена от евреев в ходе предыдущей большой депортации и передана полякам. Пан Юзек спросил, какое расстояние нам еще осталось пройти. Я помнил, что Антон как-то сказал мне, что отсюда до улицы Лешно примерно три километра. А от Лешно уже начиналось нынешнее гетто.

На второй или третьей «станции» я заметил, что в каналах непривычно много воды. Я сказал об этом пану Юзеку, и он высказал предположение, что немцы, возможно, решили постепенно затопить канализацию, чтобы евреи не смогли выбраться по ней из гетто.

Оказавшись под территорией гетто, мы перестали слышать шум автомашин и трамваев. Наверху царила тишина. Даже выстрелов не было. Пан Юзек глянул на часы и сказал, что уже половина одиннадцатого. Я сказал, что осталось идти час-полтора. Это потому, что мы шли медленно. С Антоном мы проходили всю эту дорогу меньше чем за два часа, даже с грузом на спине. Но мы с ним были уже натренированы.

И вдруг мы услышали наверху странный шум. Это не был шум от автомашин. Он приближался и нарастал. Мы стояли и слушали. А потом пан Юзек сказал:

— Это танк!

Я уже рассказывал ему о танках и броневиках, которые вошли в гетто. Но теперь пан Юзек сам, собственными ушами, услышал грохот танка. Он прошел буквально над нашими головами. А потом послышался шум второго. Или, может быть, это был броневик, потому что звук был немного иной. А потом еще. И еще. И снова наступила тишина.

Мы двинулись дальше, и пан Юзек вдруг сказал с какой- то странной радостью в голосе:

— Они воспринимают нас всерьез! Они посылают против нас танки! Они воспринимают наше восстание всерьез!

Он радовался, хотя, как и я, знал, что евреи не могут победить. Они могли только проиграть. И с приходом танков проиграть быстрее, чем без них.

А потом мы услышали над собой четкий стук солдатских сапог. Мы были уже под Лешно, а над нами шли в гетто немецкие солдаты. Шли с песней, в ногу, как на параде. Они промаршировали над нашими головами, и тут раздались два сильных взрыва. Пан Юзек на мгновение испугался, а потом начал смеяться как безумный, потому что наверху послышались крики. Крики раненых и проклятия по-немецки. И беспорядочные выстрелы. Стреляли из винтовок и пулеметов, а может, и из автоматов. Потом выстрелы затихли, и мы опять услышали перестук сапог, но теперь уже не в ногу и без песен. И откуда-то издали донесся вой сирен скорой помощи.

Мы опять сели отдохнуть. Прежде чем сесть, пан Юзек взял у меня фонарь и осветил доску. На ней была цифра семь.

— Сколько всего этих «станций»? — спросил он.

— Четырнадцать, — сказал я, — и Антон говорил, что это число остановок на пути страданий Иисуса.

И тут пан Юзек вдруг сказал странную вещь. Он спросил:

— Как ты думаешь, Мариан, что делал бы Иисус, если бы оказался сейчас в Варшаве? Решил бы вернуться и присоединиться к восставшим?

Я не знал, что ответить, а он продолжал спрашивать:

— Он пришел бы, зная, что его распнут вторично, как ты думаешь?

Мы сидели в темноте, чтобы сберечь батарейки фонарика, и пары канализации разъедали нам глаза. Я опять не знал, что ответить, и тогда он задал мне третий вопрос:

— По-твоему, Иисус смог бы простить немцев?

На этот раз я мог ответить, и я даже помню, что ему сказал. Такое действительно нельзя простить, и, по-моему, даже Иисус не смог бы. Но был еще один вопрос, который многие люди повторяли во время войны: «Где Бог и как Он позволяет, чтобы происходило такое?»

И я задал пану Юзеку этот вопрос.

— Мариан, — сказал он, — многие евреи тоже спрашивают: где же Бог? Но Бог не действует, как люди. Это люди считают, что за преступлением обязательно последует наказание и всякий грех влечет за собой воздаяние. Так им говорят их понимание и их логика.

— Что же, убийцы вообще не будут наказаны? — спросил я.

— Нет. Они будут наказаны, — ответил он, — но не так, как это представляют себе люди.

— А как можно наказать иначе?

— А ты представь на минуту, что второе поколение — их дети — в конце концов узнают, что их родители были палачами и убийцами. Может, это и будет частью божьего наказания.

На мой взгляд, это не выглядело наказанием. А может, их дети вообще никогда ничего не узнают. По-моему, наказание должно быть ощутимым. Например, если бы разрушили их страну. Конечно, при этом опять погибнут дети и вообще многие люди, совершенно не виновные в том, что происходило сейчас в Варшаве. Но то наказание, которое упомянул пан Юзек, показалось мне просто смехотворным в сравнении с тем, что сотворили немцы с евреями и с нами.

Впрочем, сейчас меня больше тревожил сам пан Юзек. Он тяжело дышал. И все чаще спотыкался. Я сидел и думал, можно ли уже вставать или дать ему еще отдохнуть. И тут где-то неподалеку за нами прогремел сильный взрыв, и взрывная волна швырнула нас обоих прямо в канал. К счастью, в последнюю минуту мне удалось поднять фонарь выше уровня зловонной жижи.

— Ты в порядке, Мариан?

Я был в порядке. Он тоже. Мы оба выбрались из потока.

— Это было в туннеле за нами, — тревожно сказал он.

— Да, ну и что?

— Мы должны вернуться и глянуть, что там случилось.

Я промолчал. Но я и сам думал о том же. Ведь если взрыв произошел в том туннеле, который мы только что прошли, а не в каком-то его боковом ответвлении, то у меня не было дороги обратно.

Пан Юзек пытался счистить с себя грязь. Я посветил ему. Но он только махнул рукой и сказал:

— Неважно. Пошли.