Любовь, смерть и роботы. Часть 1 (ЛП) - Миллер Тим - Страница 53

И всё же, я в одну секунду обменяла бы её, если бы смогла вернуть «Счастливую Тринашку» хотя бы на мгновение.

Marko Kloos. Lucky Thirteen (2021)

Перевод Александра Виноградова

Алистер Рейнолдс

Зима. Голубой период

Уже через неделю люди стали постепенно покидать остров. Зрительские трибуны пустели день ото дня. Большие туристские лайнеры один за другим рвались к звездам. Поклонники искусства, комментаторы и критики собирали свои вещи в отелях Венеции. Их разочарование висело над лагуной подобно туманной дымке.

Я оказалась одной из немногих, кто продолжал оставаться в Мюреке и каждый день возвращался на трибуны. Я готова была сидеть там часами, щурясь от дрожащего голубого света, отраженного от поверхности воды. Бледный силуэт Зимы вальяжно переплывал от одного конца бассейна до другого и при этом до ужаса походил на утопленника. Все это время я гадала, каким образом рассказать его историю и кому придет в голову ее купить. Все пыталась вспомнить название моей первой газеты, еще там, на Марсе. Конечно, они заплатят куда меньше крупных издательств, но мне каким-то образом казалась заманчивой идея вернуться в прежние места. Давно это было…

Я запросила AM[4], желая вспомнить название газеты. С той поры их переменилось немало… По моим прикидкам, сотни.

Тем временем пловец добрался до конца бассейна, повернул и не спеша отправился обратно.

Две недели назад солнечным полднем я сидела на площади Святого Марка, любуясь белыми фигурками, скользившими по белому мрамору башенных часов. Небо над Венецией было забито кораблями, припаркованными борт к борту. Их широкие днища были закрыты большими светящимися панелями под цвет неба. Вид напоминал мне работу художника периода Экспансии, специализировавшегося на режущих глаз трюках с перспективой и композицией: бесконечные водопады, прихотливо свившиеся ящерицы.

Прикончив кофе, я с дрожью душевной стала ждать счета.

Я приехала в этот беломраморный двойник Венеции, чтобы увидеть открытие последнего шедевра Зимы. Много лет меня интересовало творчество этого художника, и я надеялась договориться об интервью. К сожалению, та же самая идея возникла еще у нескольких тысяч поклонников его таланта. Впрочем, число конкурентов значения не имело: Зима отказывался общаться с журналистами и молчал как рыба.

Официант положил на стол сложенную карточку.

Все, что нам удалось услышать до сих пор, это просьба отправиться в Мюрек, пропитанный водой мир, о котором никто из нас раньше не слышал. Единственная претензия Мюрека на славу заключалась в том, что здесь находились сто семьдесят первый дубликат Венеции и одна из трех копий, целиком исполненная в белом мраморе. Зима выбрал Мюрек для показа своей последней работы: так сказать, прощальная гастроль.

Я с тяжелым сердцем взяла счет, чтобы оценить нанесенный ущерб. Но вместо ожидаемых цифр нашла маленькую голубую карточку с тонкой золотой надписью курсивом. Оттенок карточки был тем нежно-аквамариновым, что ввел в обиход Зима. Карточка адресовалась мне, Кэрри Клей, и, судя по всему, Зима хотел поговорить со мной о демонстрации очередного шедевра. Если мне это интересно, я должна ровно в два часа стоять на мосту Риальто.

Если мне это интересно.

В записке подчеркивалось, что я не должна иметь с собой никаких записывающих устройств, даже бумаги и ручки. В постскриптуме упоминалось, что счет уже оплачен. Я почти осмелилась заказать еще чашку кофе и записать ее на того же благодетеля. Почти, но не совсем.

Я пришла на мост раньше назначенного времени, но поверенный Зимы уже был там. Неоновые трубки изысканных форм пульсировали за эластичным стеклом тела робота. Помощник поклонился в пояс и очень тихо произнес:

— Мисс Клей? Поскольку вы уже здесь, можно отправляться в путь. Он проводил меня к лестнице, спускавшейся к самой воде. Моя AM следовала за нами, трепеща у самого моего плеча. Воздушное такси уже ожидало клиентов, плавая в метре над водой. Робот помог мне перебраться в заднее отделение. AM уже хотела было последовать за мной, но робот предостерегающе поднял руку.

— Это следует оставить здесь. Никаких записывающих устройств, помните?

Я поглядела на металлическую зеленую колибри, пытаясь припомнить, когда в последний раз обходилась без ее неусыпного присутствия.

— Оставить здесь?

— Это место вполне безопасно, и вы можете забрать ее отсюда, когда вернетесь ночью.

— А если я не соглашусь?

— Боюсь, в этом случае встреча не состоится.

Я почувствовала, что робот не собирается торчать тут весь день в ожидании моего ответа. При мысли о разлуке с AM кровь холодела в жилах, но я так нуждалась в этом интервью, что была готова на все.

Я велела AM оставаться здесь до моего возвращения.

Послушный механизм улетел прочь, поблескивая зеленым металликом. Мне казалось, что часть меня самой уплывает прочь…

Стеклянный корпус туго обхватил меня, и я ощутила резкий рывок.

Венеция под нами сначала наклонилась, а потом исчезла за горизонтом.

Я провела мысленное испытание, попросив AM назвать планету, где отпраздновала свой семисотый день рождения. Ответа я не получила, очевидно, такси уже успело унести меня за границы диапазона действия AM. Оставалось надеяться только на свою память.

Подавшись вперед, я спросила:

— Вы уполномочены объяснить мне, что все это значит?

— Таких инструкций я не получал, — отчеканил робот. — Но если вам в какой-то момент станет не по себе, мы немедленно вернемся в Венецию.

— Пока что все в порядке. Кстати, кто еще получил почетную голубую карточку?

— Насколько мне известно, только вы.

— А если бы я отказалась? Вы бы обратились к кому-нибудь другому?

— Нет, — ответствовал робот. — Но будем честны, мисс Клей, вряд ли бы вы отказались от такого предложения.

Мы мчались вперед, и ударная волна летательного аппарата прорезала за нами пенистый канал в море: казалось, кисть художника оставила след на мокрой краске, обнажив белоснежную поверхность мрамора, ранее скрытую этой краской. Я вынула приглашение Зимы и вытянула руку, стараясь определить, чему больше соответствует тон голубого — цвету неба или моря, но понять так и не смогла.

Зима голубой. Вот оно, самое верное определение на языке ангстремов и оптических плотностей. Будь вы художником, наверняка могли бы смешивать на палитре любые цвета и оттенки, согласно этому определению. Но никто никогда не использовал зима голубой, если только не собирался сделать вполне направленное заявление, касающееся самого Зимы.

Зима считался уникальным явлением еще до того, как представил свое творчество на суд публики. Он подвергся радикальным процедурам, давшим ему возможность выносить самые жесткие условия окружающей среды без защитного костюма. Зима выглядел настоящим атлетом, затянутым в тугое трико, но, подойдя ближе, вы понимали, что это кожа. Все его тело было затянуто в синтетическую ткань, которая могла принимать различные цвета и текстуру, в зависимости от его настроения и окружающего пейзажа. Если приличия требовали того, она могла даже напоминать одежду. Кожа могла держать давление, когда ее хозяину приходило в голову оказаться в вакууме, и отвердевать, когда требовалось защитить владельца от газовой среды гигантской планеты. Но, несмотря на все эти усовершенствования, кожа могла передавать в мозг целый диапазон сенсорных ощущений. У него не возникало необходимости дышать, поскольку сердечно-сосудистая система была заменена жизнеобеспечивающим механизмом замкнутого цикла. Ему не нужно было пить, или есть, или избавляться от отходов организма. Крохотные восстановительные аппараты сновали по его телу, что позволяло выносить дозы радиации, которые уничтожили бы обычного человека в течение нескольких минут.