Филарет – Патриарх Московский 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 8

— Зато ты храпишь за двоих. Тебя только в караул посылать. Сразу слышно, когда ты заснул. Как услышал твой храп, значит можно стан в мечи брать.

Сейчас Иван Васильевич позвал-позвал и понял, что Фёдюни нет.

— Сбежал, — вздохнул государь. — Не поверил, стервец. Вот так, Иван Васильевич. Дожился, млять. Даже ангелы тебе не верят.

То, что Федюня — ангел или, вернее, архангел, Иван Васильевич понял сегодня, когда увидел его над собой с копьём, поразившем его, аки змея Архангел Гавриил. Он лежал с копьём в чреве, боялся пошевелиться и молился Иисусу Христу, чтобы тот простил его, ибо понял, что пришла кара Божья.

Лицо «Федюни» поразило его тем, что не выражало ничего человеческого, кроме любопытства. И Иван Васильевич понял, что архангел не размышлял, а ждал Божественного решения. И Бог его простил.

Поэтому Иван Васильевич сразу поверил в слова «Федюни», что его, как он понял раньше, архангела прислали ангелы, дабы спасти его душу и уберечь от страшных дел, которые он натворит в будущем. Или казнить, не договорил архангел.

И вот Федюня сбежал. Он, конечно, архангел, но вселившийся в живого человек. А дел на земле у архангела выше шатра самого высокого храма, поэтому и архангел поостерегся потерять это тело, ибо дело превыше всего.

Свою миссию он, почитай, выполнил. Его, Ивана, предостерёг. А теперь будет со стороны наблюдать, как Иван исполняет волю ангелов, а значит Бога, и накажет тогда, когда увидит, что предостережение кануло в суе.

Он ведь наверное может поменять облик. Не даром когда-то Федюня говорил про англов-шпигунов, что надевают горбы и бороды и бродят по свету. Не даром все слова архангела.

То, что в Фёдора Захарьина сына Никитича вселился архангел, государь уже не сомневался. Не может вести себя так, как вёл себя с царём Федюня, никто из людей. Не встречал Иван Васильевич ещё таких. Даже Васька юродивый от нахмуренного царского лика ссался кипятком. А этот только вид делал, что боялся, а в глазах всегда стоял покой и синяя глубина неба. Детская безмятежность и непосредственность соседствовала с внимательной и снисходительной старостью. Иван Васильевич всегда ощущал себя с Федюней нашкодившим отроком.

И это не укоризна Адашева или Сильвестра. Это была Божественная терпимость и мудрость.

Поняв, что он потерял в лице Федюни царь едва не расплакался, но пересилил себя и сдержался. Ещё больше разболелось чрево. Он задрал рубаху и посмотрел на салфетку с ватой, приклеенную рыбьим клеем. Надо же. И перевязывать не надо было, как делают его, царёвы лекари. Пусть, пусть эти знания из будущего, но вместиться в одного человека они просто не могли, а значит, Федюня — точно архангел. И сейчас этого архангела: всё знающего и всё умеющего, рядом с ним, царём Российским, нет. Он напрягся.

Иван Васильевич не расплакался, что ещё секунду назад хотел сделать, а разозлился. Разозлился не на Фёдора Захарьина, а на себя. Да что же он за человек такой, что даже архангелы от него убегают? Архангелы, млять, боятся! А может так и надо жить? Чтобы даже архангелы боялись?

Царь Иван улыбнулся. Эх! Вскочить на коня, схватить копьё подлиннее и насадить всех: и Старицкого, и Адашева, и Сильвестра, и всех князей Ярославских. Хотелось пить. В горле и во рту пересохло.

Иван осторожно встал, подошёл к окну, на котором стоял разнос с кувшинами. И налил себе в кубок остывший взвар. В голове сразу зашумело. Царь засунул нос в кувшин, понюхал. Вином не пахло. Интересно, от спиритуса, что ли? Даже вино у Федюни особое, вздохнул царь. Он развернулся к кровати и увидел, что и шубы, постеленной Фёдором на пол в торце кровати тоже нет. Ну так правильно, не голому же Захарьину идти по дворцу. Ан нет, у него же своя шуба была! Значит надел две. Значит — точно ушёл совсем.

— Федька, мать твою! — крикнул царь ещё раз, не зная почему, и скривился от боли, пронзившей сычуг1.

Дверь отворилась и в проёме показалась голова Захарьина.

— Звал государь-батюшка? — спросил Попаданец.

Горбатый-Шуйский Александр Борисович ждал Никиту Романовича Захарьина в своём особняке в Белом городе. Никита Романович задерживался хотя обещал отобедать у тестя перед его отъездом в Ругодив2, куда его сослал государь после разгона ближней думы. Дело случилось ещё в мае, но Александр Борисович на свой страх и риск сказался не здоровым и остался в Москве, рассчитывая на помилование. И Адашева государь помиловал и вернул из ссылки (хотя и отправил в Кабарду), а про него забыл. Мало того, он ни с того, ни с сего вдруг уехал в Александровскую Слободу и находился там аж до ноября месяца.

Сейчас царь находился в Москве, но подойти к нему Александр Борисович опасался. Кого ни расспрашивал Александр Борисович, получалось, что государь просто забыл о существовании фамилии Горбатый-Шуйский.

Александр Борисович давно зазывал в гости зятя — мужа его старшей дочери Евдокии, но тот не шёл. Дело в том, что старший сын Никиты Романовича (пасынок его дочери), вдруг приблизился к царю Ивану. Да так приблизился, что получил боярство, минуя чин окольничего, уехал с ним в Александровскую слободу и получил в дар малый великокняжеский дворец.

Первый тесть Головин сказывал, что Федька был награждён за великие заслуги в организации учёта казённого имущества и разработки новой системы счёта. Что это за заслуги и что это за счёт, Александр Борисович толком не понял, но почувствовал, что есть надежда на то, что младший Захарьин сможет убедить царя его простить. Он ещё летом просил зятя съездить в Александровскую Слободу, но тот категорически отказывался. Почему-то старший Захарьин был обижен на своего сына.

Сейчас зять тоже не ехал и Александр Борисович уже потерял всякую надежду дождаться и попросил ключника принести из подвала крепкого вина (что тот и исполнил), а слугу налить ему чарку из четвертной бутыли. Чарки на столе стояли для мёда и пива, а потому, глядя как князь выпивает её не отрываясь, слуга испытал дрожь во всём теле. И тут пришёл Захарьин.

Пока зятя раздели и усадили за стол, Александр Борисович «поплыл» и от ощущения радости и благодарности стал жаловаться зятю на свою горькую судьбу.

1 — Сычуг — желудок.

2 — Ругодив — Нарва.

3 — Субсидия — поддержка (лат.)

4 — Резиденция — пребывание (лат.)

Глава 6

— Ты знаешь, Никита, как я к тебе отношусь. По-отечески. Во вторых воеводах ходишь, и у Серебряного, и у Мстиславского. А почему? Потому, что я там голова! Они меня оба слушаются. Во, где они у меня!

Тесть показал сжатый кулак.

— Опять же, в прошлом годе ты чин окольничего получил… А кто поспособствовал? И Федька твой в бояре вышел. Тоже ведь не просто так. Просто так и чирей не вскочит. Царь меня уважает. Осерчал немного, но ничего пройдёт опала. Видишь Федьку или он всё по баням с царём ходит? Девок ещё не мнет?

Горбатый гаденько захихикал.

— Может и Басманов с ними? Адашева-то и Сильвестра нет, не кому царя совестить.

— Ты, Александр Борисович, говори, для чего звал, а напраслину на моего Федьку не наговаривай. Мал он ещё для девок. А в содомии наш род замечен не был. Не бреши и сам не позорься. Ведь сродственники мы.

Горбатый удивился отповеди. Зять до сего дня и не такие издёвки от тестя терпел, а тут, — на тебе. Возгордился?

— Ты же знаешь, что про царя говорят? А…

— Хватит, говорю, — вставая возвысил голос Никита Романович. — Не стану терпеть. Вина, что ли, опился?

Горбатый понурил голову и скривил обижено лицо.

— Ты же не шёл. Вот я с расстройства и отпил слеганца от четверти.

Александра Борисовича раскачивало, даже сидя за столом.

— Пойду я тогда! Что с тобой зря лясы точить?

— Всё? Думаешь списали Горбатого? А вот им всем!

Он скрутил с помощью левой руки на правой кукиш и сунул куда-то в сторону. Если бы кукиш был направлен на Никиту, он бы сразу встал и ушёл, а так… Совсем рвать отношения, вроде как, повода не было.