Ратибор. Окталогия (СИ) - Фомичев Александр Игоревич - Страница 18

Могута от бешенства сначала покраснел, потом позеленел, потом снова покраснел. Хотел было привстать и что-то сказать, но рука Курьяна опустилась ему на плечо, и в наступившей тишине стали слышны тихие, как шелест опавшей листвы, слова: «Обожди, рано ещё! Ждан велел не трогать их до его прихода…»

В тот же миг «Хромая лошадь» опять наполнилась привычным гулом. Разбойники сделали вид, что ничего не произошло, и тихо принялись что-то горячо обсуждать, казалось, потеряв к троим гостям всякий интерес. Но это впечатление было явно обманчивым, да и актёры из них никакие. В воздухе трактира явно, практически осязаемо, висело напряжение. Назревала буря. Что-то будет. Не все сегодня доживут до рассвета — это понимал каждый человек, находившийся сейчас в «Хромой лошади», от самой глупенькой девицы лёгкого поведения (несколько наиболее храбрых или наименее смышлёных из которых вернулись в кабак на свой страх и риск) до щупленькой, старенькой кухарки Солохи, что драила дни и ночи напролёт в этой дыре полы да посуду. И не факт, что разными тряпками…

Меж тем народу разбойничьего стало в таверне практически битком. Под тридцать или около того их уже сидело в зале. Головорезы пили, ели, нарочито громко веселились и порой снисходительно поглядывали на отдыхающих после трапезы троих друзей. Они уже считали их покойниками.

— Похоже, всю свору решили собрать, — Мирослав внимательно из-под слегка приоткрытых век осматривал зал. — Двадцать девять тел насчитал… Во, уже тридцать два…

— Хорошо! — Ратибор довольно осклабился. — Пущай ещё подгребают!

Прошло ещё немного времени, и вот дверь отворилась и, наконец, появился тот, кого все и ждали. В зал «Хромой лошади» не спеша, можно даже сказать, вальяжно, в сопровождении нескольких разбойников вошёл человек в белоснежной шапке из зайца-беляка, глубоко натянутой по самые уши, отсутствие одного из которых из-за этого не было заметно. Был он среднего роста и среднего же телосложения. Одет богато, как боярин или зажиточный купец. В бордовом шёлковом кафтане, расшитом бисером, шёлковых же штанах да кожаных сапогах, что блестели так, как будто их неделю драили без перерывов на обед. На дорогом, богатом разнообразными узорами поясе висела в ножнах изогнутая сабля с позолоченной рукоятью, в её набалдашник были инкрустированы драгоценные каменья — явно не простого мастера работа, очень похоже, что у кого-то из пришлых купцов либо купленная, либо обмененная, либо снятая с уже бездыханного тела. Но всё же самым примечательным в новоприбывшем был его взгляд. Твёрдый, волевой, колючий, надменный и наглый. Этот человек явно не привык отступать. Всякий, кто сталкивался с ним взором, отводил глаза в сторону либо опускал их. Всякий — до сегодняшнего дня…

В таверне наступила гробовая тишина. Неторопливо осмотрев свои владения, вошедший нагло уставился прямо на наших приятелей, сидевших в углу зала, как бы оценивая их. И тут же встретился взглядом со всеми тремя по очереди. Никто из них не отвёл своих очей. Более того, Ратибор так вообще расхохотался и, совершенно не заботясь о том, что его слышат все присутствующие в заведении, громогласно произнёс, обращаясь к Мирославу и Яромиру:

— Не, вы гляньте, ну и петух! Ему бы ещё хвост от павлина прикрутить! Или лучше от порося! Для полноты шутовского карнавала будет в самый раз!

Ждан Заяц, а это был не кто иной, как он сам, собственной персоной, побледнел, потом позеленел и побагровел одновременно, но быстро взял себя в руки. Его лицо приняло безучастное выражение, когда он обернулся к своей шайке и повелительным взмахом длани велел им сесть и успокоиться, так как многие уже повскакивали с мест и схватились за оружие. Начавшийся было ропот тоже мгновенно стих.

За Жданом в харчевню вошли ещё человек восемь. Все они неспешно прошествовали к своим и сели за ещё один столик.

— Итого около сорока рыл, — Мирослав говорил тихо, но так, чтобы его слышали друзья за столом. — Будет жарко! И сам главарь наконец соизволил почтить нас своим присутствием…

Яромир подозвал к себе хозяина корчмы:

— Тот, в заячьей шапке, и есть знаменитый Ждан Заяц, не так ли?

— Он самый, — ответил Хвощ еле слышно. — А вместе с ним и вся его братия, как я и предупреждал! Послушайте доброго совета: падайте ему в ноги да молите о прощении! Авось повезёт вам и получится уползти отсюда живыми! Ну отрежут вам чего-нибудь… Уши там, носы, пальцы или ещё какую мелочь… Ну зубы все выбьют, но зато есть шанс, что смилостивится он…

— Ты чего, ишак плешивый, мелешь тут⁈ — Ратибор снова поперхнулся квасом от охватившего его возмущения. — Мы? На колени⁈ Перед этой коровьей лепёшкой с заячьими ушами⁈ Да ты, видно, умом тронулся, жук навозный! А ну, пошёл отсюда, пока я тебе по копчику не врезал!

Ратибор чуть привстал, но Хвоща уже как ветром сдуло. Только и успел бросить богатырям напоследок:

— И кто тут ещё умом тронулся! — для него они были уже мертвецами.

— Хвощ, тебя что, обижают эти наглые чужаки⁈ — визгливый вопль Курьяна звонко прорезал тихий гул голосов в таверне. — Хвощ — наш человек! Обидеть его — значит обидеть всех нас!

— Ну, слава богам, началось! А то я думал, что засну, пока они там так туго соображают… — Ратибор заметно оживился.

— Что ты там проблеял, ослиная морда? — хлёстко сказал он, обращаясь к Курьяну. — Что тебя всю жизнь закидывали навозными лепёшками соседские дети, как и всё то отребье, что тебя сейчас окружает?

По рядам разбойников прокатился возмущённо-гневный ропот. Все они выжидательно смотрели на своего атамана, пребывая в томительном предвкушении его отмашки. Поведение троих незнакомцев было для них в диковинку. Никто не смел с ними так разговаривать, тем более в их собственном логове! Всего три чужака пришлых, а как себя ведут! Что они себе позволяют? Ух, как они сейчас пожалеют о своих словах! Кровавыми слезами умоются…

— Плохо ведёте себя, — раздался вкрадчивый, полный скрытой ярости голос Ждана Зайца. — Нехорошо! Мне кажется, вы забыли, что вы гости тут⁈ А в гостях себя так не ведут! Это наша земля, наш город и наш кабак!

— Где-то я это уже слыхивал, причём совсем недавно, — Мирослав многозначительно покосился на Ратибора.

— И мы не позволим, — продолжал Ждан, всё больше распаляясь, — так вести себя каким-то пришлым растяпам в нашем доме! Чего — хотите, чтобы мы вас палками, как бешеных собак, погнали из города⁈

— Да, определённо я уже где-то это слышал… Не подскажешь, где бы это могло быть? — невинно поинтересовался Мирослав у ставшего пунцовым Ратибора.

— Зря вы сюда припёрлись, чужаки, ох, зря… — продолжал, злобно отчеканивая каждое слово, вещать Ждан Заяц. — И зря так нагло вели себя здесь! Можно бы было всё это вам простить, ибо вы наверняка не знали, с кем разговариваете так дерзко! Но прощение не входит в число моих добродетелей, к вашему глубочайшему сожалению…

В этот момент Мирослав, сидевший с краю, ближе всех к разбойникам, взял со своей тарелки обглоданную кость, что осталась от съеденного барашка, да несильно, этаким парашютом, запустил её в толпу головорезов. Кость попала одному из них, пухлому, лохматому детине лет тридцати, прямо в ряшку. Тот с проклятиями вскочил с лавки и немедля подлетел к русому мечнику, сжав кулаки:

— Ты что сейчас сделал, тварь⁈ — в бешенстве, брызжа слюной, проорал он прямо в невозмутимое лицо Мирослава. Тот медленно поднялся, не тронув свои клинки, и, не говоря ни слова, со скоростью молнии от души всадил правый апперкот в челюсть стоящего перед ним разбойника. Удар вышел что надо! Душегуба аж слегка подкинуло в воздухе, и, пролетев несколько метров, он упал в объятия своих товарищей, завалив нескольких из них, а заодно опрокинув и расплескав стоящие на столах кувшины да кружки с пивом, вином и медовухой. Бандиты, изрыгая проклятия, повскакивали на ноги.

— Вы, верно, в жизни своей разочаровались, — опять раздался вкрадчивый голос Ждана Зайца. — Так мы сейчас избавим вас от мучений, дабы вы больше не страдали, бараны! — при последних словах он не сдержался и таки перешёл на противный визг.