Артист (СИ) - Никонов Андрей - Страница 57

Генрих сперва молчал и на вопросы не отвечал, злобно глядя на Сергея, Травин сломал ему по очереди четыре пальца и надорвал мочку уха, прежде чем молодой человек заговорил.

Внутри, в бывшей усадьбе, оставались семь человек охраны, они присматривали за пленниками, а точнее пленницами, которых там было почти полтора десятка. Часть пленных держали в бывшем птичнике в клетках, а ещё пятерых в господском доме, в подвале — эти обслуживали хозяев. Зою за плохое, как сказал Генрих, поведение, отправили в птичник. Нападения никто не ждал, Генрих должен был отвезти Малиновскую заказчику, а потом сбыть машину и вернуться. Но вечером кое-что пошло не так, они с Гансом поругались, отец Генриха, Мартин, тот самый водитель, которому посекло лицо осколками, вступился за сына.

— Я его убил, — через слёзы хрипло засмеялся Генрих, — прирезал эту старую гниду, запер в комнате в флигеле, а остальным отец сказал, что он велел тех, кто в птичнике, сжечь. И кто в флигеле, тоже. Чтобы, мол, подчистить, эти дураки даже переспрашивать не стали, сразу принялись хворост таскать. Послушайте, мы можем договориться, у нас есть деньги, очень много денег, они в чемодане, возьмите всё. Там хватит надолго, их несколько лет копили. Нам ничего не надо, и я никому не скажу, что вы их взяли.

Горянский слушал, сжимая кулаки.

— К стенке сволочей, — прошипел он, разрубая воздух ладонью, — перестрелять, а то ведь просто в тюрьму посадят. Мы что, их в живых оставим?

— По возможности, — Травин легонько пнул ногой водителя. — Ты про ваши делишки всё знаешь?

— Да, — тот с готовностью закивал головой, голос у него был сиплый и низкий. — Я — Мартин Липке, начальник коммуны. Конечно, я знаю.

— Кто из вас больше людей прибил, ты или Генрих?

— Мы не убиваем людей, товарищ. Мы обычные коммерсанты, kaufleute.

— Бери обоих, — Сергей заткнул водителю рот кляпом, закинул его и Генриха на задний диван, проверил узлы, усадил на пассажирское место Малиновскую, которая вертела головой и что-то бормотала, бросил на пол отобранные у бандитов револьверы. — Если один будет упираться, второй всё расскажет.

Военный уселся за баранку, завёл заглохший двигатель. Студебеккер взревел, пытаясь выбраться из рытвины, Травин его подтолкнул, и автомобиль выполз на дорогу, унёсся по направлению к Пятигорску. Сергей проводил его взглядом, и направился к забору, окружающему постройки сельскохозяйственной коммуны.

Глава 24

Глава 24.

К вечеру Зоя немного пришла в себя, теперь присутствие Парасюка раздражало всё больше и больше. Мало того, что счетовод нагло пялился, когда она не вытерпела и всё-таки воспользовалась импровизированным «туалетом», но ещё и тон его сделался покровительственным. Он то замолкал на некоторое время, то начинал поучать девушку, как ей себя вести. Зоя пыталась не обращать внимания и не отвечать, но мужчину это не останавливало.

Сквозь щели между толстыми досками пробивался свет, и можно было угадать, день сейчас или ночь. К вечеру в тюрьме стало многолюднее, в каждом из отсеков появились обитатели, четверо женщин и двое мужчин, а позже привели ещё четверых женщин и мужчину. Вместе с Зоей, счетоводом и той пленницей, которая утром спала, получалось четырнадцать человек. Троих мужчин посадили в одну клетку, женщин тоже рассортировали по двое. Прибывшие почти не разговаривали, у всех были ссадины и синяки, одна из женщин сняла кофту, под которой ничего не было, её тело покрывали следы ударов кнутом или розгами.

На обед покидали по куску хлеба, а вот на ужин расщедрились, в клетки просунули деревянные доски с кусками жареного мяса, помидорами и варёной кукурузой. Зоя съела совсем немного, остальное умял Парасюк.

Он первый и забеспокоился, когда на улице основательно стемнело.

— Керосином пахнет, — авторитетно сказал счетовод. — Странно, зачем тут керосин. И доски не забрали, непорядок. Эй, товарищи, кто-нибудь знает, почему не забирают доски?

Никто не ответил, Парасюк замолчал и даже задремал, изредка рыгая, Зоя тоже закрыла глаза. Пленники тихо переговаривались, кое-где даже слышался смех. Вдруг снаружи кто-то закричал, совсем близко послышался выстрел, потом ещё один, по потолку кто-то пробежал. На ферме явно происходило нечто странное.

— Может быть, милиция, — громко произнесла одна из женщин, уцепившись за прутья, — нас спасут.

— Может и милиция, — Парасюк поковырял пальцем в ухе, — только вот что я вам скажу, скорее это ГПУ. Милиция жидковата сюда соваться, супротив оружия.

Трое мужчин, сидевших в одной клетке, разом вцепились в решётку, и пытались её раскачать, но та не поддавалась. Женщины громко переговаривались, одна начала кричать, звать на помощь, к ней присоединились и другие. Зоя поддалась общему порыву, она прижалась лицом к стене, пытаясь высмотреть что-то снаружи, но из-за темноты разглядела только какие-то тени. Глаз заслезился, девушка отодвинулась, втянула в себя воздух. К запаху человеческих нечистот и селитры примешивался ещё один.

— Дым, — сказала она.

Кольцова сидела за столиком в кооперативной столовой, положив ногу на ногу и выпуская папиросный дым через полусомкнутые губы. Перед ней стояла почти нетронутая тарелка с жареными перепёлками и фужер с красным вином. До революции столовая носила название «Звезда» и считалась рестораном, затем помещение несколько лет пустовало, а в двадцать третьем снова открылось. Интерьер и даже мебель остались прежними, обед здесь стоил два рубля, а ужин — по меню без ресторанной наценки, но всё равно дорого. Если не считать названия, то всё остальное ничем не отличалось от заведений высокого класса — еду подавали на фарфоровых тарелках, вино — в хрустале, в углу играли два скрипача и лабух за роялем фирмы «Петров», а официанты надевали белые рубашки и бабочки мышиного цвета. Располагалась столовая на пересечении Советского проспекта и улицы Анджиевского, соприкасаясь стеной с окротделом ГПУ.

Напротив Лены сидел инспектор Бушман.

— Так как вам Шолохов? — говорил он, отделяя котлету от косточки, — этот его первый роман, за такое, конечно, сажать надо, но хорош, очень хорош. Да и товарищ Горький, я читал его критику, очень хвалил.

Лена рассеяно улыбалась и отвечала невпопад, её мысли были заняты другими вещами. С того момента, как она рассталась с Травиным после визита к заговорщику Завадскому, за ней кто-то следил. Несколько раз на улицах и вчера, и сегодня она сталкивалась с одним и тем же человеком, если в первый раз Лена его просто не заметила, то потом намётанный взгляд фотокорреспондента выхватывал незнакомца из толпы. Тот был высок, худощав, с щегольскими усиками и сбитым набок носом. Женщина даже засомневалась, действительно ли это слежка, обычно для этого направляли людей неприметных, таких, что и в упор будешь смотреть, глазом не зацепишься, а незнакомец слишком выделялся. Каждый раз, увидев, что Кольцова его обнаружила, он улыбался и подмигивал, от этого Лене становилось ещё страшнее. Травин бы с ним быстро разобрался, но Сергея нигде не было — ни утром, ни в обед он так и не появился в гостинице, а поздним вечером, когда она зашла в «Бристоль» по дороге в ресторан, молодой человек уже куда-то уехал. Неожиданно она поняла, что уже некоторое время молчит, не отвечая на вопросы. Бушман тоже замолчал, внимательно на неё глядел.

— Что-то случилось, Елена Станиславовна? — спросил он, и голос его немного изменился, стал жёстче и требовательнее.

Она собиралась ответить, но тут к Бушману подскочил человек в форме, и что-то зашептал на ухо, тыча пальцем в сторону двери.

— Пельца вызвали? — особист поднялся, вытирая рот салфеткой, — извините, тут дела срочные.

— Послали, да он же уехал, — сотрудник ГПУ поглядывал на Кольцову, словно сомневаясь, следует ли при ней что-то говорить. — Мать у него больная.

— Понял, — в Бушмане от мягкого нерешительного интеллигента почти ничего не осталось, — Лена, можете с нами пойти?