Vita Nostra. Собирая осколки - Дяченко Марина и Сергей - Страница 3

Оба умны и талантливы, оба немного инфантильны. Вчера еще школьники, оба уже зачислены, один на первый курс политехнического университета, другой – на биофак. Оба мечтают будущим летом поехать куда-нибудь по отдельности, своей компанией, и уж точно не гостить в Торпе, где все мило и привычно, но до чертиков надоело, а ведь они уже взрослые; и еще кое-что роднит их. Внутри каждого, если присмотреться, есть отблеск, подобный запаху горячей канифоли. И звон, как от капли спирта на языке. Оба потенциальные Слова, орудия Речи. Их можно бы оставить в покое, тогда они останутся людьми, проживут свою жизнь и никогда не узнают правду об Институте. Так рассуждала Сашка ровно год назад, стоя у этого забора и глядя на этих мальчишек. Тогда она сказала себе – слишком рано, год у них еще есть…

Теперь было, пожалуй, слишком поздно.

Речь не терпит упрощения. Если институт в Торпе не выдаст новое поколение сильных, подготовленных выпускников – мир онемеет и перестанет существовать. И Сашка, создавшая этот добрый, умирающий мир, навеки повиснет в пустоте и одиночестве. И поделом же убийце реальности…

Она зашагала дальше – как раз в тот момент, когда с крыльца послышался веселый голос Антона Павловича:

– Обедать! Борщ, котлеты, ви-ишня! Ну-ка, руки мыть!

Сашка отошла на пару кварталов, опустилась на скамейку, белую от тополиного пуха, и закурила. Вытащила блокнот из полотняной сумки. Нарисовала, не отрывая руки, автопортрет – спираль раскрывающейся галактики и тень самолета, проходящего на фоне ядра. Крылатый силуэт, не имеющий ничего общего с авиастроением и вообще с материей; Сашка задумалась – и почувствовала, что рядом на скамейке кто-то сидит.

– Привет, – сказала, не поворачивая головы.

– Ты звала меня? – спросил он тихо.

Сашка покосилась; летнее солнце отражалось в его непроницаемо-черных очках. А в остальном он был такой, как прежде. Разве что старше.

– Я звала… – Сашка запнулась. – Ты очень на меня обижаешься?

– Нет. – Он запрокинул голову, в стеклах очков отразились ветки тополей и летящий пух. – Ты победила по-честному. Теперь не знаешь, что делать со своей победой.

– Я действующий Пароль, – сказала Сашка очень сухо. – Я разберусь. Может быть, не сразу.

– Ты разберешься. – Он снял очки и посмотрел на нее прямо. Глаза были совершенно человеческие, усталые и такие родные, что Сашка вздрогнула.

– Где он? – тихо спросил сидящий рядом.

– Он счастлив в семье, у него…

– Ты поняла, о чем я спросил.

Сашка, помедлив, протянула ему лист из блокнота. Он снова надел очки, отвел руку с рисунком от лица, как дальнозоркий. Разглядывал минуту, потом перевел взгляд на Сашку.

– Это исходная проекция. – Сашка прочистила охрипшее горло. – Отправная точка, где я прозвучала. Мир построен на идее, что самолеты никогда не падают. Но…

– Но жить – значит быть уязвимым, – процитировал ее собеседник когда-то сказанные слова.

– Теперь гармония рушится, – сказала Сашка. – Я это сделала. Я выбила имя Страха из несущей конструкции и не заменила ничем. Я рассчитывала, что Любовь как идея удержит общую структуру, но… Оказалось, что в мире без страха недостаточно и любви.

Ее собеседник снова посмотрел на рисунок – тень самолета, проходящего над ядром галактики:

– Ты рассчитываешь до него добраться?

– Там осталась часть меня, – сказала Сашка. – Осколок. Я должна его вернуть.

Прошла очень длинная минута.

– Я помогу тебе, – сказал сидящий рядом. – Можешь на меня рассчитывать.

– Спасибо, – выдохнула она и закашлялась. Сигаретный дым, смешавшись с летящим пухом, попытался снова сложиться в галактику – но Сашка махнула рукой, отогнала пух, затушила сигарету. – Спасибо, Костя.

Пока Сашка варила кофе, он молча вымыл пепельницы и вынес мусорное ведро, хотя она не просила. Сашка невольно оглядела комнату его глазами; да, она давно не наводила здесь порядок. Впрочем, еще вчера был октябрь, а сегодня июнь; движение времени вспять портит вещи, нагромождает мусор, оставляет войлок пыли на столешницах и половицах. У Кости тоже были периоды в жизни, когда внутри и снаружи громоздился лежалый хлам…

А потом она посмотрела его глазами еще раз, внимательнее. Костя, оказывается, помнил эту комнату однажды в январе – когда стояла новогодняя елка, горел огонь в маленьком камине, когда Сашка и Костя были здесь счастливы – одну ночь, несколько часов накануне экзамена, где за провал положена участь хуже смерти…

– Мне всегда казалось, что мир устроен по-дурацки, – сказала Саша, с усилием отвлекаясь от ненужных мыслей. – Пока я сама не взялась его обустраивать. Мне казалось, что будет этичный синтез водорода, беззлобное формирование галактик, славные вулканы, веселые амебы, искренний Мезозой и ласковое Средневековье и так далее. Великая Речь, думала я, зазвучит по-другому, но все так же совершенно. Я думала… – Она ненадолго замолчала, сдвинула брови. – Понимаешь, все миллиарды лет – это один слог, Костя. Один младенческий писк. Точка, продавленная карандашным грифелем. А настоящее время, история, развитие – здесь, в Торпе. И настоящий смысл тоже здесь.

Костя молчал, ожидая, когда она продолжит.

– Я увлекала их радостью творчества, – сказала Сашка. – Будила любопытство. Переводила учебный процесс в игру. Они любили друг друга, любили весь мир… и они ломались.

– Ты хочешь сказать, что знаешь, в чем ошиблась? – деликатно уточнил Костя.

– Я не ошиблась, я сделала что хотела. Но Пароль – такая же часть Речи, как имя предмета, союз или предлог. Я источник сущего, но я шестеренка в общем механизме.

Сашка закурила. Выдохнула дым, и еле различимая спираль Вселенной поплыла по комнате.

– Я могу изъявить материю в любом виде, – сказала Сашка. – Но Речь я не могу изъявить, я могу ее только построить заново. Садись пей кофе, а то ведь остынет…

– Оттуда сквозит, – с легким беспокойством сказал Костя, разглядывая спираль из сигаретного дыма.

– Брось, это просто картинка. – Сашка махнула рукой, рассеивая призрак галактики. – Садись.

Костя молча уселся за стол, но к чашке не прикоснулся. Сашка посмотрела сквозь стекло на вьющийся виноград. Костя ждал.

– Великой Речи нужны новые Слова, – начала Сашка глубоким, тусклым, немолодым голосом. – Но человек, даже одаренный, не способен стать Словом ради добра, красоты, любви, стремления к познанию и шоколадного ассорти в подарок. Я любила своих студентов, я предлагала им пряники на любой вкус… Теперь я хочу изъявить для них кнут.

– И отказаться от своей главной цели? Мир без… Фарита и того, что он несет с собой?

– Не отказаться. – Сашка взяла чашку с остывшим кофе, рука дрогнула. – Фарита здесь больше не будет. Но я должна сохранить Речь, выстроить для нее новый баланс… А значит, найти баланс внутри себя.

Она запнулась. Костя потянулся через стол, накрыл ладонями ее руки:

– Ты хочешь спасти Речь – или вернуть своего пилота?

– Это одно и то же, – сказала Сашка и осторожно высвободилась.

Глава 2

Валя стеснялся своего имени. Это было глупо, тем более что назвали его в честь отца, и отец всегда очень обижался, когда маленький Валя представлялся новым знакомым как Витя.

– Так зовут девочек, – говорил Валя в свое оправдание.

– Я девочка, по-твоему?! – возмущался отец.

– Ты уже большой, – с горечью напоминал Валя. – Над тобой не будут смеяться.

– Скажи мне, кто над тобой смеется, и я с ним разберусь!

– Никто. – И Валя отворачивался, чтобы спрятать лицо. Слезы у него в детстве набегали по любому поводу.

– Валик, – наедине говорила ему мама. – Ты можешь всем говорить, что ты – Валентин, это имя происходит из Древнего Рима, означает «сильный», «здоровый», «крепкий»…

Он кивал, чтобы не обидеть ее. Все детство до школы он провел в бесконечных болезнях, носил очки – у него было минус пять, по физкультуре имел тройку из жалости. К имени «Валик» в исполнении мамы он привык, даже полюбил, но потом узнал, что валик – это такая штука из поролона, чтобы красить стены. Или жуткий персонаж мультика про музыкальную шкатулку. Но сказать это маме он не мог, конечно.