Легенда о св. Юлиане Странноприимце - Флобер Гюстав - Страница 4

Жили они во дворце белого мрамора на мавританский лад, построенном на мысу, среди апельсиновой рощи. Цветочные террасы спускались до самого берега залива, где розовые раковины хрустели под ногами. За замком расстилался веером лес. Небо было неизменно синим, а деревья склонялись попеременно то под морским бризом, то под ветром с гор, окаймлявших горизонт.

Комнаты, полные сумрака, озарялись окладкою светлого мрамора стен. Высокие колонки, тонкие как тростники, поддерживали своды куполов, украшенных рельефами, наподобие сталактитовых гротов.

В залах били фонтаны, мозаика выстилала полы, сквозили резные перегородки, – тысячи архитектурных изяществ, и всюду такая тишина, что ухо различало шуршание шарфа и эхо вздоха.

Юлиан больше не воевал. Он отдыхал, окруженный мирным народом. Каждый день перед ним проходили толпы, преклоняя колени и по-восточному целуя руку.

Одетый в пурпур, пребывал он, облокотившись, в амбразуре окна и вспоминал свои прежние охоты. Ему бы хотелось преследовать в пустыне газелей и страусов, скрываться в бамбуковой роще, подстерегая леопардов, пересекать леса, кишащие носорогами, восходить на вершины неприступных гор, чтобы оттуда вернее метить в орлов, или на морских льдинах сражаться с белыми медведями.

Иногда во сне он видел себя праотцом Адамом в раю, посреди всех зверей. Простирая руку, он их убивал. Или они проходили перед ним попарно, согласно росту, начиная со слона и льва, кончая горностаями и утками, как в тот день, когда они вступали в Ноев ковчег. Из глубины пещеры он метал в них неотвратимые копья. Но появлялись другие звери – и так без конца.

Он просыпался, дико вращая глазами.

Друзья Юлиана, принцы, приглашали его на охоту. Он всегда отказывался, надеясь подобной епитимьей предотвратить несчастье, потому что ему казалось, что судьба его родителей зависит от умерщвления животных. Но он страдал, что не может видеть отца и мать, а его охотничья страсть становилась нестерпимой.

Чтобы развлечь Юлиана, жена его приглашала жонглеров и танцовщиц.

Она прогуливалась с ним в открытых носилках. В иные дни, возлежа у края ладьи, они смотрели на рыб, блуждающих в глубинах вод, ясных, как небо. Часто она бросала ему в лицо цветы; прижавшись к его ногам, играла на трехструнной мандолине; затем, положив руки на его плечи, робко спрашивала:

– Что же с вами, мой повелитель?

Он не отвечал или разражался рыданиями. Наконец однажды он признался в своих ужасных мыслях.

Она стала оспаривать их очень рассудительно: отец и мать его, вероятно, уже умерли; но если бы он их и увидел, то какими судьбами, чего ради совершит он столь гнусный поступок? Значит, его страх не имеет оснований, и он снова должен приняться за охоту.

Юлиан с улыбкой слушал ее и все-таки не решался удовлетворить свою страсть.

Однажды августовским вечером они были в опочивальне. Жена его только что легла, а он стал на колени для молитвы, когда услыхал брех лисицы и легкие шаги под окном; ему померещились в сумраке тени животных. Соблазн был слишком велик. Он снял свой колчан.

Жена его удивилась.

– Я тебе повинуюсь! – сказал он. – К восходу солнца я вернусь.

Тем не менее, она опасалась, что с ним приключится что-то недоброе. Он успокоил ее и ушел, дивясь переменчивости ее.

Немного спустя паж доложил, что двое незнакомцев, за отсутствием господина, желают тотчас же видеть госпожу.

Затем в комнату вошли старик и старуха, сгорбленные, запыленные, в холщовой одежде, опираясь на палки.

Приободрившись, они заявили, что принесли Юлиану вести о его родителях.

Она приподнялась, чтобы их выслушать.

Но, обменявшись взглядами, они спросили, любит ли он их еще и говорит ли о них иногда.

– О, да! – ответила она.

Тогда они воскликнули:

– Ну, так это мы! – и сели, потому что были слабы и разбиты усталостью.

Но ничто не доказывало молодой женщине, что ее муж был действительно их сын.

Они ей представили доказательства, описав особые знаки, которые он имел на теле.

Она соскочила с постели, позвала пажа, и родителям Юлиана подали ужин.

Хотя они были очень голодны, но ничего не могли есть, а она наблюдала в стороне, как дрожали их костлявые руки, когда они брали кубки.

Они задавали тысячи вопросов о Юлиане. Жена его отвечала на каждый, умалчивая о тех мрачных мыслях, которые касались их самих.

Видя, что он не возвращается, они покинули свой замок. Они странствовали уже много лет по смутным указаниям, не теряя надежды. Понадобилось столько денег на речные переправы, монастырские гостиницы, королевские пошлины и чтобы удовлетворить требования грабителей, что кошель их был пуст, и они жили теперь подаянием. Что за беда, раз они скоро обнимут своего сына! Они радовались его счастью, что у него такая милая жена; не могли на нее наглядеться и нацеловаться с нею.

Богатство покоев очень их изумило, и старик, осмотрев стены, спросил, почему здесь находится герб императора Окситании.

Она отвечала:

– Это мой отец.

Тогда он вздрогнул, вспомнив предсказание цыгана, а старуха подумала о словах отшельника, Несомненно, что слава ее сына только заря небесной лучезарности. И оба они сидели ошеломленные, в сиянии канделябра, освещавшего стол.

Они, должно быть, были очень красивы в молодости. У матери еще сохранились все ее волосы; их тонкие завитки, белые, как снег, спускались на щеки. А отец своим высоким ростом и длинной бородой напоминал церковную статую.

Жена Юлиана предложила им не дожидаться его. Она сама уложила их в свою постель, закрыла окно, и они заснули.

Наступал день, и за цветной оконницей уже начинали щебетать птички.

Юлиан пересек парк. Сильной поступью шел он через лес, наслаждаясь мягкостью травы и сладостью воздуха.

Тени деревьев тянулись по мхам. Местами луна бросала на лужайки бледные пятна, и он не решался ступить, принимая их за лужи воды или за поверхность стоячего болота, сливавшуюся с цветом травы. Всюду была тишина, и он не находил ни одного из зверей, которые недавно бродили вокруг его замка.

Лес сгущался, тьма стала глубже. Проносились порывы теплого ветра, полные расслабляющих ароматов. Он увяз в груде сухих листьев и прислонился к дубу, чтобы перевести Дух.

Вдруг из-за его спины прыгнула темная масса – кабан. Юлиан не успел схватить свой лук, и это его огорчило, как несчастье.

Выйдя из леса, он заметил волка, пробиравшегося вдоль изгороди. Юлиан пустил в него стрелу. Волк остановился, повернул голову, взглянул на него и продолжал свой бег. Он трусил, соблюдая то же расстояние, временами останавливался и, как только Юлиан прицеливался, снова начинал бежать.

Юлиан прошел таким образом бесконечную равнину, потом песчаные холмики и наконец очутился на плоскогорье, которое господствовало над большими просторами земли. Между полуразрушенными склепами были разбросаны могильные плиты. Он спотыкался о кости покойников. Кое-где сиротливо наклонялись сгнившие кресты. Но в неясной тени могил шевелились какие-то призраки. Это были гиены, перепуганные и дрожащие. Стуча по плитам когтями, они подошли его обнюхать и, зевая, обнажали десны. Юлиан выхватил саблю. Они разом бросились врассыпную, и долго длился их торопливый и хромой галоп, пока они не исчезли вдали в клубах пыли.

Час спустя Юлиан встретил в овраге разъяренного быка; наклонив рога, он рыл копытом песок. Юлиан направил копье в отвислые складки подгрудка. Копье разлетелось вдребезги, как будто животное было из бронзы. Юлиан закрыл глаза, ожидая смерти. Когда он их открыл – бык исчез.

Тогда его душа сжалась от стыда. Высшая воля разрушала его силу. Он снова пошел в лес, чтобы вернуться домой.

Лес был перепутан лианами; он их рубил саблей; вдруг куница скользнула у него между ног, пантера перепрыгнула через его плечо, змея спиралями поползла вверх по ясеню.

В листве сидела чудовищная галка и глядела на Юлиана. Здесь и там между ветвями появлялось множество искр, точно небосвод пролился на лес всеми своими звездами. Это были глаза животных – диких кошек, белок, сов, попугаев, обезьян.