Главред: Назад в СССР. Книга 3 - Савинов Сергей Анатольевич - Страница 8

Не знаю, откуда я все это знал и помнил, но всплыло вовремя. Впрочем, я же знаю ответ – мой предшественник являлся ярым партийцем, и такие вещи ему были прекрасно известны. Даже в подробностях.

– Казаки атамана Дутова, – вдруг добавил обозреватель Шикин, воспользовавшись паузой, – живьем закопали пленных красноармейцев на Оренбуржье. А перед этим другой отряд казаков совершил набег на горсовет. Ночью. Рубили спящих, даже женщин с детьми… Запишите это, Аркаша. Я, если что, вам помогу. У меня дед из Оренбурга, он многое рассказывал.

Снова повисла гнетущая тишина. Журналисты переваривали услышанное. Конечно же, многое они знали и раньше. Но сейчас, когда мы начали вспоминать и перечислять, еще и Пантелеймон Ермолаевич своего предка в пример привел, добавив трагедиям живости… Страшно это все было, конечно. Кровь лилась с обеих сторон, которые словно бы соревновались в жестокости. И я, Женя Кротов из будущего, прекрасно понимал, что нет в истории черного и белого. Вот только моя задача сейчас – остановить поток однобокой чернухи. Неважно, идет речь о чекистах в Питере или о сражавшихся против интервентов красных комиссарах. И когда люди в Андроповске – хотя бы тут! – научатся слышать и понимать друг друга, принимая чужие ошибки и собственную вину… Вот тогда можно будет поговорить объективно о том же красном терроре.

– У остальных задания прежние, – резюмировал я, разбивая тяжкую печальную муть. – Зоя, с вами мы еще поговорим по статье отдельно. Сейчас пока можете быть свободны. Все, кто готовит опровержения, при необходимости советуйтесь с Кларой Викентьевной по партийным вопросам. Расходимся и работаем!

– Вот тут еще есть статья о репрессиях, – все, кроме Бродова, принялись вставать и собираться. – Разве не стоит выпустить опровержение?

– Очень хороший вопрос, Арсений Степанович, – похвалил я одного из своих замов. – И очень сложный. Мы обязательно этим займемся, но не сразу. У нас и так на ближайший номер три сильных темы.

– Я думал, это наиболее важный вопрос, – настаивал Арсений Степанович. – Может, дадим четвертый материал?

– Это будет выглядеть как сплошное оправдание, – мягко, но уверенно ответил я. – Мы еще вернемся к этой теме, спасибо, что обратили на нее внимание.

Мой толстый заместитель вздохнул, помялся, хотел было что-то возразить, но передумал. Встал из-за стола, поправил сбившиеся подтяжки и побрел в сторону выхода. Нет, что-то я, пожалуй, перегнул.

– Арсений Степанович! – окликнул я толстяка.

– Я! – он тут же обернулся, с надеждой глядя на меня.

– Послушайте, – начал я. – Я предлагаю не спешить с темой репрессий по одной простой причине. Вернее, наоборот, по сложной… Здесь самая высокая вероятность наделать ошибок, дав оппонентам карт-бланш. Это уже политика, причем глубокая. Но! – я многозначительно поднял указательный палец. – Вы можете, если близка эта тема, начать готовиться. Зайдите ко мне попозже, мы обсудим текст «Правдоруба». А пока работайте над основным материалом.

– Хорошо, – Бродов расплылся в улыбке и вышел за дверь.

В кабинете остались только мы с Кларой Викентьевной. Она-то явно не спешила уйти. Странно только, почему во время нашего разговора она ни разу не вступила в дискуссию. Все-таки политические темы обсуждались… С другой стороны, она человек грамотный в таких делах, понимает, что партия пока дала мне добро.

– Разрешите на пару слов, Евгений Семенович? – Громыхина подсела поближе, когда я кивнул, соглашаясь. – Я не хотела это озвучивать при всех… Мне кажется, одним из авторов «Любгородского правдоруба» может оказаться кто-то из наших сотрудников.

Глава 4

Честно говоря, у меня самого мелькали мысли, что кто-то из наших причастен, но я гнал их от себя. Спасибо нашей парторгше – сама того не подозревая, прочистила мне мозги. В конце концов, зачем бежать от очевидного? Город у нас маленький, пишущих не так много. Я имею в виду, конечно же, профессионалов. Так что шанс обнаружить подпольщика в редакции «Андроповских известий» очень даже высок.

– Согласен, Клара Викентьевна, – я кивнул. – Спасибо, что не стали об этом говорить на планерке. И у меня просьба: даже если мы вдруг кого-то на этом поймаем… не будем действовать необдуманно. А пока наблюдаем, фиксируем и – самое главное – боремся с дезинформацией.

– Надеюсь, вы знаете, что делаете, – покачала головой Громыхина. – То есть я понимаю, конечно, что все это согласовано. Но не открываем ли мы тем самым ящик Пандоры?

– Не думаю, – уверенно ответил я. – Наоборот, если мы будем давить и преследовать инакомыслие, сделаем только хуже. А так – не отрицаем очевидное и аргументированно опровергаем очевидную ложь. Это если коротко…

– А если подробно?

– Mea culpa[6], Клара Викентьевна, – я улыбнулся. – Надо было заранее вас поставить в известность…

– Не помешало бы, – кивнув, сухо сказала Громыхина. – Я понимаю, конечно, что вы напрямую общаетесь с Анатолием Петровичем без моего посредничества… Однако я думала, что у нас с вами более доверительные отношения. Профессиональные, разумеется.

Мне стало по-настоящему стыдно. Или как минимум неловко. Клара Викентьевна, за которой ухлестывал мой предшественник, не забыла об этом, а даже наоборот – пристегнула сюда мою рассеянность. Мол, я ей не доверяю из-за не сложившейся личной жизни. А я-то просто закрутился и забыл, что она вообще-то парторг и еще главлит, то есть отвечает за идеологию в нашем издании. Да уж, теперь выкручиваться придется.

– Вы уж меня простите, – я не стал городить огород, а просто признался в собственной невнимательности. – Столько всего произошло, голова просто пухнет. Мы с вами настолько сработались, что мне уже казалось, будто и так на одной волне. Расслабился, извините.

– Понимаю, Евгений Семенович, – строгая парторгша растаяла. – Вы уж будьте собранным… Время сейчас непростое, нельзя распускаться.

– И не говорите, – серьезно кивнул я. – Так, давайте вернемся к «Правдорубу» и вашим соображениям.

– Конкретных соображений пока нет, – пожала плечами Громыхина. – Есть только предположения. В частности, я бы на вашем месте присмотрелась к Никите Добрынину. Его дед был местным священником. Служил в Успенском соборе, который уничтожили в тридцатые годы.

– И что? – удивился я. – У нас, конечно, светское государство, но иметь родственника-священнослужителя не преступление. Разве это аргумент?

– Это еще не все, Евгений Семенович, – снисходительно улыбнулась Громыхина. – Деда Никиты арестовали за антисоветскую деятельность – как раз из-за ситуации с храмом. Звали его Амвросий, в миру Кирилл Голянтов…

Знакомая фамилия, вот прямо сегодня ее слышал. Точно!

– Отец Вадима Голянтова, действующего священника, который считается неблагонадежным, – закончила Громыхина. – А это родной дядя Никиты по матери. Вы не знали?

– Как-то вот не довелось… – от неожиданности у меня язык начал заплетаться. – Наверное, забыл. Но ведь Никита, насколько я знаю, комсомолец?

– Совершенно верно, – кивнула парторгша. – Причем характеристики у него хорошие. Но в связи с открывшимися обстоятельствами… Вы понимаете, – Громыхина выразительно показала глазами на экземпляр «Правдоруба». – Всякое могло случиться в молодой горячей голове. Комсомол комсомолом, знаете ли, но тут семейная память.

– Я учту, Клара Викентьевна, спасибо, – сосредоточенно нахмурился я. – И если еще что-то узнаете… Сообщите, пожалуйста, мне. Разумеется, неофициально.

Громыхина кивнула в ответ, затем, довольная собой, встала, вышла и закрыла за собой дверь.

Рабочий день подходил к концу, но у меня из головы так и не шел разговор с парторгшей. Ее слова о Никите и его репрессированном дедушке… Могло ли это стать спусковым крючком и заставить парня участвовать в антисоветском самиздате? Теоретически – да. Но, если честно, причина, как любил говорить один мой друг из прошлой жизни, на тоненького. Сильно сомнительно, что юный пламенный комсомолец вдруг начнет мстить за репрессированного деда-священника.