Мой светлый ангел - Богатикова Ольга Юрьевна - Страница 8

– Ну же, продолжай.

Навроцкий не выглядел ни удивленным, ни рассерженным, скорее любопытным. Словно он что-то такое предполагал, но сам ни разу не видел.

– Я не знаю, как это назвать, – я снова сощурилась и попыталась лучше рассмотреть черных змей. – Похоже на густой темный дым. Только плотный и… скользкий, что ли? Как будто вокруг вас вьются толстые длинные змеи.

Он усмехнулся.

– Ладно, мне все понятно. А теперь объясни, как произошло это, – Владимир еще раз продемонстрировал мне свою перевязанную руку.

– Не знаю, барин, – пожала я плечами. – Со мной такое тоже случилось впервые. До вас я никого не обжигала.

Он посмотрел на меня скептически, кивнул.

– Значит так, Марья, запоминай. У нас с тобой вчера случился общий поморок. Тебе показалось, что у меня мертвые глаза и аура с черными всполохами, а мне показалось, что я обжегся о твою кожу. Поняла?

– Я никому не собиралась о вас рассказывать, – недовольно ответила я. – Мне никто бы не поверил, это слишком похоже на бред.

– Верно, – кивнул Навроцкий. – Но ты могла бы настраивать против меня своих господ, а это чревато глупыми взглядами и разговорами. Глупости же в этом поместье и так предостаточно.

– Так почему бы вам не уехать отсюда, барин? – оскорбилась я. Ишь ты, не нравится ему у нас. Можно подумать, его здесь силком держат. – Вам будет веселее, а нам спокойнее.

– Не забывайся, Марья, – холодно ответил Владимир Александрович. – Мне не требуется прикасаться к тебе самому, чтобы всыпать плетей за неуважительное отношение к благородному дворянину. И от случайного падения с лестницы тебя вряд ли что-то убережет, если начнешь болтать чепуху. Я уеду, когда посчитаю нужным. И еще – постарайся реже попадаться мне на глаза. Поняла?

– Да, барин, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно.

Он кивнул и ушел. А я упала на стоящую неподалеку скамейку и долго сидела, пытаясь унять внезапную слабость и дрожащие руки.

***

До наступления вечера я всеми силами старалась следовать приказу Навроцкого и не попадаться ему на глаза. Оставить беса без внимания я       все-таки не могла, поэтому приходилось наблюдать за ним из-за угла.

День они проводили активно. Павел Петрович изо всех сил старался развлечь гостя, и после обеда мужчины отправились рыбачить на озеро. Полинька, которая до сегодняшнего дня понятия не имела, за какой конец нужно держать удочку, пошла вместе с ними.

Местом для своего за ними наблюдения я избрала Прачкину заводь, где Татьянка со Степанидой обычно полоскали белье. Там на берегу росли густые кусты, на диво удобные для слежки.

Следить оказалось скучно, потому как ничего особенного с рыбаками не происходило. Они тихо о чем-то беседовали, Полинька то и дело заливалась веселым смехом, а Павел Петрович на нее шикал, чтоб, дескать, не пугала рыбу. Со стороны это смотрелось забавным: какая там сейчас могла быть рыба? Вот если б они ловили на зорьке – утренней или вечерней, тогда да, а так…

Навроцкий, правда, оказался на диво везучим – каждые десять минут он таскал из озера рыбину, причем не мелкую, а вполне приличную, которую и приготовить не стыдно. Барину нашему везло гораздо меньше, окромя пескарей ему на крючок никто более не попадался.

Внезапно озерная идиллия оказалась нарушена громкими криками. Раздались они совсем рядом со мной, поэтому пришлось выползать из засады, чтобы посмотреть, кого это так громко убивают.

Картина баталии заставила меня опешить: на берегу у мостков сцепились прачки. Это было так невероятно, что в первую секунду я не поверила своим глазам.

Таня и Степа, закадычные подружки, не ссорились никогда. Да что там, они даже голоса друг на друга ни разу не повысили. Если у них и возникали какие-то разногласия, то их всегда решали шутками и смехом. Теперь же девушки, злобно бранясь, таскали друг друга за волосы, бились кулаками, что есть сил лягались ногами. Словом, дрались так жестоко, будто являлись самыми лютыми врагами.

– Эй, кто там шумит!– крикнул Павел Петрович. – Немедленно прекратите!

Прачки же так были увлечены боем, что окрик барина не услышали, и продолжали друг друга мутузить.

– Эй! – крикнула я, подбегая к ним. – Сдурели вы, что ли?!

Куда там! На меня никто не обратил внимания, даже когда я схватила мокрую простыню из валявшейся неподалеку корзины, и начала ею охаживать обеих драчуний. Внезапно Татьянка, ловко подставив противнице ногу, повалила ее на землю, с громким «а-а-а!» прыгнула ей на грудь, а руками вцепилась в шею. Степанида захрипела.

Меня от ужаса прошиб пот. Она же ее убьет! Я кинулась к Татьянке и схватила за руки, изо всех сил стараясь оттащить ее от подруги. На успех особо не рассчитывала. А зря. Таня вдруг вздрогнула и сдулась, совсем как утром в людской Лукерья Ивановна. Руки ее ослабли, и я волоком стащила девушку с полузадушенной Степаниды.

– Танька, дубина ольховая, ты что делаешь?! – закричала я, с силой и вдохновеньем хлопая ее по щекам – от этого взгляд у прачки становился все более осмысленный. – На каторгу, дура, захотела?!

Убедившись, что обмякшая и потрясенная Таня в драку больше лезть не намерена, я бросилась к Степе. Та уже не лежала, а сидела, причем точно с таким же выражением лица, как у Тани – а ля «что это со мной произошло?».

– Жива? – спросила я у Степаниды.

Та кивнула.

– А теперь рассказывайте, из-за чего вы друг друга чуть не поубивали, – потребовала я.

Девушки переглянулись и уставились на меня, как две невинные коровы.

– Ну?!

– Я не помню, Маш, – растерянно прошептала Степа.

Таня сморщила лоб, словно что-то соображая.

– Кажется, я уронила корзину с бельем на дорогу, – неуверенно сказала она. – А Степка рассердилась, что простыни перестирывать придется, дурой безрукой меня обозвала …

– Да! – подхватила Степанида. – А ты мне по шее дала. Обиделась, верно…

– Так вы из-за белья? – изумилась я. – Из-за этой глупости вы дрались, как бешеные кошки?! Танька, ты бы Степку сейчас задушила! Насмерть! Вы в своем уме, идиотки?!

Они молчали и хлопали глазами.

– Поднимайтесь, пойдем обратно в дом, – велела я. – Будем лечить ваши боевые раны. Кр-расавицы! И белье подберите, негоже ему тут валяться.

Они подчинились и все так же растерянно побрели в усадьбу. Дорогой я украдкой на них посматривала. Хороши! У каждой в кровь разбиты губы и нос, под глазами наливаются синяки, волосы всклокочены, одежда в беспорядке, у Степаниды на шее следы от Танькиных пальцев. В людской девчонки произведут фурор.

Однако меня беспокоило другое. Вторая вспышка агрессии за неполный день. И какая! Не успей я оттащить Таню, Степа, верно, была бы мертва.

Дикость, просто дикость. Они же себя сестрами названными считали. И вдруг такое! Неужели это из-за Навроцкого? До его появления в Светлом ни о чем подобном и помыслить было нельзя. Случались у нас, конечно, и ссоры, и брань, но никогда не было такой откровенной ярости, такой жгучей злобы.

Господи, что же это?! Они ведь сцепились из-за пустяка. Ключница чуть не кинулась на приказчика из-за свечек, эти две клуши подрались из-за грязного белья…

Навроцкий говорит, что он не демон, а человек. Врет, как есть врет! Может, на нем проклятие какое? Чтоб сеять вражду и распри там, где он появится?

Но… Разве так бывает?

Вечером барин позвал к себе в кабинет обеих прачек и долго отчитывал за их драку. В людскую они вернулись поникшие, и сразу ушли спать. Степан с Федькой попытались над ними подшутить, но девушки выглядели настолько потерянными, что балагуры быстро отстали. Подробностей сражения ни я, ни сами Таня со Степанидой никому не рассказали.

Перед сном я со всей искренностью своего сердца просила Бога защитить Светлое от демона в человеческом обличии, ибо справедливо полагала, что если Навроцкий у нас загостится, лежать усадьбе в руинах.

Бог меня услышал. На следующее утро Навроцкий уехал.