Бувар и Пекюше - Флобер Гюстав - Страница 42

Минут через десять многие стали жаловаться, что по рукам у них пробегают мурашки. Пекюше было не по себе.

— Что вы пихаетесь! — сказал капитан, обращаясь к Фуро.

— Да я и не думал пихаться!

— То есть как?

— Позвольте, сударь!

Нотариус их унял.

Все так напрягали слух, что им почудилось, будто потрескивает дерево. Иллюзия! Ничто не шелохнулось.

Прошлый раз, когда из Лизье приезжали семейства Обер и Лормо и когда нарочно попросили у Бельжамба его стол, всё шло так хорошо! А сегодня он что-то заупрямился… С чего бы это?

Вероятно, ему мешал ковёр, поэтому всё общество перешло в столовую.

Для опыта выбрали столик на одной ножке, и за него сели Пекюше, Жирбаль, г?жа Мареско и её кузен Альфред.

Столик был на колёсиках; немного погодя он переместился вправо; участники сеанса, не разнимая рук, последовали за ним, а он сам собою сделал ещё два поворота. Все были поражены.

Альфред громко вопросил:

— Дух! Как тебе нравится моя кузина?

Столик, медленно покачиваясь, ответил девятью ударами.

Согласно дощечке, на которой было указано, какой букве соответствует то или иное число ударов, это означало: «прелестна». Раздались одобрительные возгласы.

Затем Мареско, поддразнивая г?жу Борден, потребовал у духа точного ответа на вопрос: сколько ей лет?

Ножка столика стукнула пять раз.

— Как? Пять лет? — воскликнул Жирбаль.

— Десятки не принимаются в расчёт, — ответил Фуро.

Вдова улыбнулась, хоть и была задета.

Ответы на остальные вопросы не получались — алфавит оказался чересчур сложным. Лучше было бы пользоваться табличкой — более удобным способом, к которому прибегала мадмуазель Лаверьер; ей даже удалось записать в альбом свои личные беседы с Людовиком XII, Клемансой Изор, Франклином, Жан-Жаком Руссо и проч. Такие приборы продаются на улице Омаль. Альфред обещал купить приспособление, затем обратился к бывшей учительнице:

— А теперь немного музыки, не правда ли? Какую-нибудь мазурку…

Раздались два аккорда. Он взял кузину за талию, увёл в соседнюю комнату, потом опять появился. Её платье, касаясь дверей, распространяло прохладу. Она запрокидывала голову, он изящно выгибал руку. Гости любовались грацией дамы, удалью кавалера. Пекюше, не дожидаясь угощения, удалился совершенно ошеломлённый.

Сколько он ни твердил: «Я сам видел! Сам видел!», Бувар опровергал факты, однако согласился самолично заняться опытом.

Целых две недели они проводили вечера, сидя друг против друга, держа руки над столом, потом над шляпой, над корзинкой, над тарелками. Ни один из этих предметов не тронулся с места.

Тем не менее факт столоверчения не подлежит сомнению. Толпа приписывает его духам, Фарадей — проявлению нервной деятельности, Шеврель — неосознанному напряжению, а может быть, как допускает Сегуен, оно объясняется тем, что из скопища людей исходят некие импульсы, некий магнетический ток?

Такая гипотеза навела Пекюше на размышление. Он взял из своей библиотеки Руководство для магнетизёра Монтакабера, внимательно прочёл его и познакомил Бувара с его теорией.

Все одушевленные существа воспринимают и сами распространяют воздействие небесных светил. Способность эта подобна свойству магнита. Управляя этой силой, можно излечивать больных, вот основной принцип. Со времён Месмера наука сделала большой шаг вперёд, но по-прежнему важно излучать флюиды и делать пассы, задача коих прежде всего — усыплять.

— Ну так усыпи меня! — сказал Бувар.

— Не могу, — ответил Пекюше. — Чтобы испытывать на себе действие магнетизма и самому его передавать, необходима вера.

Пристально посмотрев на Бувара, он добавил:

— Какая досада!

— Что такое?

— А то, что при желании и после небольшой тренировки из тебя получился бы редкостный магнетизёр!

Ведь Бувар обладает всем, что требуется: он располагает к себе, отличается могучим телосложением и твёрдым характером.

Бувар был польщён тем, что у него вдруг открыли такую способность. Он втихомолку погрузился в Монтакабера.

Тем временем Жермена стала жаловаться на шум в ушах, который совершенно оглушал её, и однажды вечером Бувар сказал ей между прочим:

— А не испробовать ли вам магнетизм?

Она не воспротивилась. Он сел против неё, взял её за большие пальцы и стал пристально смотреть ей в глаза, словно всю жизнь только этим и занимался.

Поставив ноги на грелку, старуха стала постепенно клонить голову; глаза её сомкнулись, и она тихонько захрапела. Целый час они наблюдали за нею, потом Пекюше шепотом спросил:

— Что вы чувствуете?

Она очнулась.

Со временем у неё, несомненно, обнаружится способность ясновидения.

Этот успех придал им смелости, и, снова взявшись за врачевание, они без зазрения совести принялись лечить пономаря Шамберлана от межрёберных болей, каменщика Мигрена — от невроза желудка, тётушку Варен, которой они прикладывали к опухоли под ключицей мясные пластыри, папашу Лемуана, больного подагрой и постоянно околачивавшегося возле кабаков; лечили человека, поражённого односторонним параличом, чахоточного и многих других. Они врачевали также насморк и отмороженные конечности.

Ознакомившись с недугом, они взглядом вопрошали друг друга, должны ли они применить в данном случае сильный или слабый ток, какие пассы пустить в ход: восходящие или нисходящие, продольные, поперечные, двупёрстные, трёхпёрстные или даже пятипёрстные. Когда один выбивался из сил, его заменял другой. Вернувшись домой, они заносили свои наблюдения в историю болезни.

Их ласковое обращение пленяло больных. Предпочтение всё же отдавалось Бувару, а когда он вылечил дочь дядюшки Барбе, отставного капитана дальнего плавания, молва о нём дошла до Фалеза.

Страдалица ощущала как бы гвоздь в затылке, говорила хриплым голосом, часто по нескольку дней не притрагивалась к пище, потом наедалась известки и угля. У неё бывали нервные припадки, начинавшиеся слёзами и кончавшиеся бурными рыданиями; родные перепробовали все средства — от настоев из трав до прижиганий, и она, отчаявшись, приняла предложение Бувара.

Он отослал служанку, запер двери и стал растирать ей живот, особенно нажимая на то место, где яичники. Она почувствовала облегчение, выразившееся во вздохах и зевоте. Он приложил ей палец к переносице, между бровями; вдруг она стала недвижима. Когда он поднимал её руку, рука снова падала; голова оставалась в том положении, какое он ей придавал, веки были сомкнуты и судорожно подёргивались, а за ними видны были медленно перекатывавшиеся глазные яблоки; наконец она замерла, закатив глаза.

Бувар спросил, болит ли у неё что-нибудь; она отвечала, что нигде не болит; теперь у неё появилось другое ощущение — она видит своё нутро.

— А что вы там видите?

— Червяка.

— Как же нам убить его?

Она нахмурилась:

— Я придумываю… Не могу, не могу.

Во время второго сеанса больная пожелала крапивного отвара, во время третьего — настоя из трав. Припадки стали слабее, потом совсем исчезли. Казалось, произошло чудо.

У других больных прикладывание пальца к переносице не дало никакого результата, поэтому решено было соорудить месмеров чан. Пекюше уже набрал было металлической стружки и вымыл десятка два бутылок, как вдруг у него возникло сомнение. Среди больных могут оказаться женщины.

— А что мы станем делать, если у них начнётся припадок эротического помешательства?

Бувара это не остановило бы; но ведь пойдут сплетни, да и шантаж возможен, — значит, благоразумнее воздержаться. Они удовольствовались стеклянной гармоникой и ходили с нею по домам, приводя в восторг ребятишек.

Однажды, когда Мигрену стало хуже, они пришли к нему с инструментом. Пронзительные звуки выводили больного из себя. Но Делез предписывает не страшиться жалоб; музыка продолжалась.

— Довольно! Довольно! — кричал больной.

Пекюше ещё неистовее бил по стеклянным пластинкам, инструмент дрожал, страдалец выл, но тут неожиданно появился врач; его привлёк этот страшный шум.