Бувар и Пекюше - Флобер Гюстав - Страница 39

Некоторые привычки, на которые они до сих пор старались не обращать внимания, теперь раздражали их. Пекюше становился совершенно несносен тем, что постоянно клал свой носовой платок на скатерть; Бувар не расставался с трубкой и при разговоре раскачивался из стороны в сторону. У них возникали распри из-за кушаний или из-за качества масла. Сидя друг возле друга, они думали о разных вещах.

Неожиданное событие ошеломило Пекюше.

Два дня спустя после Шавиньольского бунта, прогуливаясь в надежде отвлечься от политических огорчений, он вышел на дорогу, осенённую густыми вязами, и вдруг услышал позади себя крик:

— Остановись!

То была госпожа Кастильон. Она бежала в противоположную сторону и не заметила его. Мужчина, шедший перед ней, остановился. То был Горжю; они подошли друг к другу неподалеку от Пекюше, от которого их отделял только ряд деревьев.

— Это правда? — спросила она. — Ты идёшь драться?

Пекюше юркнул в ров, чтобы подслушать.

— Ну да, иду драться, — отвечал Горжю. — А тебе-то что?

— И ты ещё спрашиваешь! — воскликнула она, заломив руки. — А если тебя убьют? Ангел мой, не ходи!

Её синие глаза умоляли красноречивее слов.

— Не приставай! Я должен пойти.

Она злобно усмехнулась.

— Значит, другая позволила?

— Не смей о ней говорить!

Он поднял кулак.

— Нет, дорогой мой, нет. Я молчу, я — ни слова!

Крупные слёзы потекли по её щекам в складки воротничка.

Был полдень. Над желтеющей нивой сияло солнце. Вдали плыл верх медленно двигавшейся коляски. В воздухе всё замерло: ни крика птицы, ни жужжания насекомого. Горжю срезал себе тросточку и очищал её от коры. Г?жа Кастильон по-прежнему стояла, опустив голову.

Бедная женщина думала о тщёте всех жертв, о его долгах, которые она покрыла, о будущих платежах, о своей погубленной репутации. Она не жаловалась, а только напоминала ему о днях их любви, когда она каждую ночь ходила к нему в сарай, так что однажды муж, приняв её за вора, выстрелил через окно из пистолета. Пуля до сих пор ещё в стене.

— Как только я увидела тебя, ты показался мне прекрасным, как принц. Я обожаю твои глаза, твой голос, походку, запах.

Она добавила тише:

— Я схожу по тебе с ума!

Он улыбался; он был польщён.

Она обняла его, откинув голову, как бы в благоговении.

— Дорогой! Бесценный! Душа моя! Жизнь моя! Хочешь, поговорим? Скажи, что тебе надобно? Деньги? Так мы их добудем. Я была неправа. Я тебе докучала. Прости меня! Закажи себе платье у портного, пей шампанское, кути, я тебе всё позволяю, всё, всё!

В порыве отчаяния она прошептала:

— Даже её! Только вернись ко мне.

Он склонился к её губам, обхватив её за талию, чтобы она не упала, а она твердила:

— Дорогой мой! Бесценный! Какой ты красавец! Боже, какой красавец!

Пекюше замер во рву, край которого приходился ему под подбородок, и смотрел, еле переводя дыхание.

— Не распускайся! — сказал Горжю. — Из-за тебя я ещё опоздаю на дилижанс. Готовится славная потеха, и я хочу принять в ней участие. Дай мне десять су вознице на выпивку.

Она вынула из кошелька пять франков.

— Ты мне их скоро вернёшь. Чуточку терпения! Ведь он теперь в параличе! Подумай хорошенько! А если хочешь, пойдём в часовню Круа-Жанваль, и там, любовь моя, я перед пресвятой девой поклянусь, что выйду за тебя, как только он умрёт!

— Да муж твой и не собирается умирать!

Горжю пошёл от неё прочь. Она нагнала его, стала цепляться за его плечи.

— Возьми меня с собою! Я буду твоей служанкой. Ведь нужен же тебе кто-то. Только не уходи! Не бросай меня! Легче умереть! Убей меня!

Она валялась у него в ногах, ловила его руки, целовала их; чепец свалился у неё с головы, потом упал гребень, и её короткие волосы разметались. Они были седые на висках. Она смотрела на него снизу вверх, вся в слезах, с покрасневшими веками и припухшими губами; он так озлобился, что оттолкнул её.

— Отвяжись, старуха! Прощай!

Она поднялась, сорвала с груди золотой крестик и кинула ему вслед:

— Вот тебе! Сволочь!

Горжю удалялся, постёгивая тросточкой ветки деревьев.

Госпожа Кастильон не плакала. Рот у неё приоткрылся, взгляд погас; она стояла неподвижно, окаменев от отчаяния; она была уже не живым существом, а всего лишь развалиной.

То, что подсмотрел Пекюше, было для него словно открытием мира, целого мира с ослепительным сиянием, беспорядочным цветением, океанами, бурями, кладами и бездонными пропастями. От этого мира веяло ужасом? Ну что ж! Он стал мечтать о любви, ему захотелось испытать такую же страсть, какая владела этой женщиной, самому внушать её.

Всё же он ненавидел Горжю и однажды в казарме еле удержался, чтобы не выдать его.

Он чувствовал себя униженным при виде тонкой талии любовника г?жи Кастильон, его пушистой бороды, изящных завитков на висках; ведь у него-то самого волосы липли к черепу, как мокрый парик, туловище, облачённое в какую-то хламиду, напоминало диванный валик; у него недоставало двух зубов и вид был хмурый. Он считал, что судьба к нему несправедлива, что он обездолен и что друг разлюбил его.

Бувар каждый вечер оставлял его в одиночестве. После смерти жены ничто не мешало ему подыскать себе другую, и теперь она холила бы его, вела бы хозяйство. Правда, он состарился, теперь уже поздно думать об этом.

Бувар, однако, взглянул на себя в зеркало. Щёки его не утратили румянца, волосы курчавились, как и прежде, все зубы были целы, и при мысли, что ещё может понравиться, он почувствовал прилив молодости. В памяти его возник образ г?жи Борден. Ведь она заигрывала с ним: первый раз — во время пожара скирд, второй раз — у них за обедом, потом в музее, когда он декламировал, а недавно она, забыв обиду, приходила три воскресенья подряд. И он отправился к ней, потом стал бывать чаще в надежде увлечь её.

С тех пор как Пекюше обратил внимание на молоденькую служанку, черпавшую воду из колодца, он стал чаще заговаривать с нею; подметала ли она коридор, развешивала ли белье или орудовала кастрюлями, он не мог вдоволь налюбоваться ею и сам удивлялся своим чувствам. Он пламенел и томился, словно вновь стал подростком; воспоминание о г?же Кастильон, обнимающей Горжю, преследовало его.

Он стал расспрашивать Бувара о том, как ведут себя распутники, когда хотят покорить женщину.

— Делают подарки, угощают в ресторанах.

— Так, так. А дальше?

— Некоторые женщины делают вид, будто упали в обморок, чтобы их отнесли на диван, другие нарочно роняют носовой платок. Лучшие из них откровенно назначают свидание.

Бувар пустился в описания; они воспламеняли воображение Пекюше, как непристойные картинки.

— Первое правило — не верить их словам. Я знавал таких, которые казались святыми, а на самом деле были настоящими Мессалинами! Прежде всего — смелость.

Но смелым не становишься по заказу. Пекюше со дня на день откладывал решение, да и присутствие Жермены смущало его.

Надеясь, что она потребует расчёта, он заставлял её всё больше работать, не пропускал случая сделать ей замечание, когда она напивалась, вслух возмущался её нечистоплотностью, леностью и добился того, что ей отказали от места.

Теперь он был свободен!

С каким нетерпением ожидал он момента, когда Бувар уйдёт из дома! Как билось у него сердце, когда за Буваром захлопывалась дверь!

Мели шила за столиком у окна, при свече; время от времени она зубами перекусывала нитку, потом прищуривалась, чтобы продеть её в ушко.

Прежде всего он поинтересовался, какого рода мужчины ей нравятся. Такие, например, как Бувар? Вовсе нет; она предпочитает худых. Он осмелился спросить, были ли у неё любовники.

— Никогда!

Подойдя поближе, он любовался её тонким носиком, маленьким ртом, контуром её лица. Он говорил ей комплименты и призывал быть умницей.

Склоняясь над нею, он видел под корсажем белые выпуклости груди, от которых исходило тёплое благоухание, согревавшее ему щёку. Однажды вечером он прикоснулся губами к пушку на её затылке, и его охватил трепет, проникший до мозга костей. В другой раз он поцеловал её в подбородок и еле удержался, чтобы не укусить, так упоительна была её кожа. Она ответила на его поцелуй. Комната завертелась. Глаза его заволокло туманом.