Бувар и Пекюше - Флобер Гюстав - Страница 32

— Ты преувеличиваешь! — возразил Пекюше.

Его тоже терзали сомнения: если, как замечает Лонгин, умы посредственные неспособны ошибаться, значит, ошибаются учёные, — стало быть, их ошибки должны вызывать восхищение! Как же так? Это уж слишком нелепо! Однако ученые все же остаются учёными! Он стремился согласовать доктрины с художественными произведениями, примирить критиков с поэтами, постичь сущность прекрасного. Все эти вопросы так его замучили, что у него разлилась желчь. Он захворал желтухой.

В самый тяжёлый период его болезни пришла Марианна. кухарка г?жи Борден, и попросила Бувара принять завтра её хозяйку.

Вдова не появлялась у них со времени представления. Не было ли это авансом с её стороны? Но тогда зачем ей понадобилось посредничество Марианны? Бувар всю ночь терялся в догадках.

На другой день, около двух часов, он в нетерпении расхаживал по коридору, изредка выглядывая в окошко; раздался звонок. Это был нотариус.

Пройдя через двор, он поднялся по лестнице и, поздоровавшись, уселся в кресло; он объяснил, что не мог дождаться г?жи Борден и опередил её. Дело в том, что она хочет купить у них Экайский участок.

Бувар, сразу охладев, пошёл посоветоваться с Пекюше к нему в спальню.

Пекюше не знал, что сказать. Он был встревожен своей болезнью и с минуты на минуту ждал Вокорбея.

Наконец появилась г?жа Борден. Она опоздала, потому что долго и тщательно наряжалась; на ней была кашемировая шаль, шляпка, лайковые перчатки — туалет для особо торжественных случаев.

Поговорив о разных пустяках, она задала вопрос, достаточно ли будет тысячи экю.

— За акр? Тысячу экю? Ни за что!

— Ну ради меня! — сказала вдова, умильно прищурив глазки.

Наступило неловкое молчание. Тут вошёл граф де Фаверж с сафьяновым портфелем под мышкой.

Он сказал, положив портфель на стол:

— Это брошюры. Они посвящены злободневному вопросу — новой Реформе. А вот это, наверное, принадлежит вам.

И он протянул Бувару второй том Записок Дьявола.

Граф только что застал на кухне Мели с этой книгой, а так как за поведением слуг надо следить, он счёл своим долгом её отобрать.

Бувар действительно давал служанке читать книжки. Разговор зашёл о романах.

Госпожа Борден их любила, только не слишком мрачные.

— Писатели, — сказал граф, — обычно приукрашивают жизнь, изображают её в розовом свете.

— Надо писать с натуры! — возразил Бувар.

— Но тогда читатели будут следовать дурным примерам!..

— Дело не в примерах!

— Согласитесь хотя бы, что книга может попасть в руки юной девицы. У меня самого есть дочь.

— И притом очаровательная! — вставил нотариус, состроив сладкую мину, с какой заключал брачные контракты.

— Так вот, чтобы уберечь её, или вернее, окружающих её лиц, я запрещаю держать в доме подобные книги. Ведь народ, дорогой мой…

— Что он вам сделал, народ? — спросил Вокорбей, внезапно появившись на пороге.

Пекюше, узнав его голос, поспешил присоединиться к обществу.

— Я считаю, что народ следует оберегать от вредной литературы, — продолжал граф.

— Стало быть, вы против просвещения? — съязвил Вокорбей.

— Напротив! Позвольте!..

— Ведь в газетах каждый день нападают на правительство, — заметил Мареско.

— Что же в этом дурного?

Граф и доктор дружно ополчились на Луи-Филиппа, ссылаясь на дело Притчарда, на сентябрьские законы против свободы печати.

— И свободы театральных зрелищ! — добавил Пекюше.

— В ваших театрах говорят много лишнего! — не выдержал Мареско.

— Вот здесь я с вами согласен, — сказал граф. — Пьесы, восхваляющие самоубийство, недопустимы.

— Самоубийство прекрасно, вспомните Катона, — возразил Пекюше.

Граф де Фаверж, не ответив, обрушился на комедии, где осмеиваются самые священные понятия: семья, собственность, брак.

— Ну, а Мольер? — воскликнул Бувар.

Мареско возразил с видом знатока, что Мольер вышел из моды, к тому же его слишком расхвалили.

— А что до Виктора Гюго, — заявил граф, — то он поступил безжалостно, именно безжалостно по отношению к Марии-Антуанетте, когда вывел тип королевы в лице Марии Тюдор.

— Как?! — возмутился Бувар. — Неужели я, автор, не имею права…

— Да, сударь, не имеете права описывать преступления, не показав рядом положительного примера, не преподав нам урока.

Вокорбей тоже полагал, что искусство должно ставить себе целью моральное воспитание масс.

— Вы должны воспевать науку, великие открытия, патриотизм.

Он ставил в пример Казимира Делавиня.

Госпожа Борден похвалила произведения маркиза де Фудра. Нотариус заметил:

— Что вы! А язык?

— Язык? Что вы хотите этим сказать?

— Вам говорят о стиле! — крикнул Пекюше. — Неужели, по-вашему, это хорошо написано?

— Конечно, очень интересно.

Он презрительно пожал плечами, и она покраснела от этой дерзости.

Несколько раз г?жа Борден пыталась заговорить о своём деле. Но было уже слишком поздно, чтобы его обсуждать. Вдова удалилась под руку с Мареско.

Граф роздал всем присутствующим свои памфлеты, прося их распространять.

Вокорбей собрался уходить, но Пекюше задержал его.

— Доктор! Вы обо мне забыли.

Жалко было смотреть на его жёлтую физиономию с чёрными усами и прядями волос, свисавшими из-под неумело повязанного фулярового платка.

— Примите слабительное! — сказал доктор и, дав ему шлепка, как мальчишке, проворчал:

— Слишком чувствительные нервы, слишком артистическая натура!

Такая фамильярность понравилась Пекюше. Он успокоился и спросил Бувара, как только они остались одни:

— Ты думаешь, у меня нет ничего серьёзного?

— Конечно, ничего.

Они сделали выводы из разговоров гостей. Для каждого нравственная ценность искусства заключается в том, что соответствует его интересам. Литературу никто в сущности не любит.

Затем они перелистали печатные брошюры графа. Они требовали всеобщего избирательного права.

— Сдаётся мне, — сказал Пекюше, — что скоро у нас начнется заваруха!

Ему теперь — может быть, из-за желтухи — всё представлялось в чёрном свете.

6

Утром 25 февраля 1848 года в Шавиньоле стало известно со слов одного приезжего из Фалеза, что в Париже строят баррикады, а на следующий день на стене мэрии вывесили плакат о провозглашении Республики.

Это великое событие привело жителей Шавиньоля в смятение.

Но когда пришло известие, что кассационный суд, апелляционный суд, счётная палата, коммерческий суд, нотариальные учреждения, сословие адвокатов, государственный совет, генералитет и сам господин де ла Рошжаклен признали временное правительство, все вздохнули с облегчением; прослышав, что в Париже сажают деревья свободы, муниципальный совет решил, что Шавиньоль должен последовать примеру столицы.

Бувар радовался победе народа и в порыве патриотизма пожертвовал одно дерево. Пекюше тоже был доволен — падение королевской власти подтверждало его давнишние предсказания.

Горжю, усердный их помощник, выкопал один из тополей, обрамлявших луг за бугром, и приволок его в указанное место, на пустырь Па де ла Вак у въезда в посёлок.

Все трое пришли на церемонию задолго до назначенного часа.

Вот затрещал барабан и показалось торжественное шествие: впереди серебряный крест, за ним двое певчих со светильниками, священник в ризе и епитрахили; его сопровождали четыре мальчика из хора, пятый нёс ведро со святой водой, позади шёл пономарь.

Аббат взошёл на край ямы, куда посадили тополь, украшенный трёхцветными лентами. Напротив стоял мэр с двумя помощниками — Бельжамбом и Мареско, дальше почётные граждане — граф де Фаверж, Вокорбей и Кулон, мировой судья, старикашка с сонным лицом; Герто надел полицейскую фуражку, а новый школьный учитель, Александр Пти, — свой праздничный наряд: поношенный зелёный сюртук. Пожарные выстроились в ряд, — сабли наголо, — под командой Жирбаля, а против них блестели на солнце старые кивера с белыми бляхами времён Лафайета; не больше пяти-шести, ибо национальная гвардия Шавиньоля сильно поредела. Позади толпились крестьяне с жёнами, рабочие с соседних фабрик, мальчишки; Плакван, сельский стражник, мужчина пяти футов и восьми дюймов ростом, сдерживал их напор, бросая грозные взгляды и прохаживаясь перед ними со скрещенными руками.