Бувар и Пекюше - Флобер Гюстав - Страница 24

Так как они не понимали, к чему он клонит, аббат объявил, что своими глазами видел, как они выкапывали крестильную купель.

Оба археолога, весьма смущённые, что-то лепетали в своё оправдание. Ведь купелью уже давно никто не пользовался.

Мало ли что! Они должны её возвратить.

Ну, разумеется! Но пусть им хотя бы разрешат позвать художника, чтобы тот срисовал купель.

— Так и быть, господа.

— Пусть это останется между нами, хорошо? — попросил Бувар. — Тайна исповеди!

Священник, улыбаясь, успокоил их.

Они боялись не столько аббата, сколько Ларсонера. По приезде в Шавиньоль он будет выклянчивать у них чашу, всё разболтает, и слухи дойдут до властей. Ради предосторожности они спрятали купель в пекарню, потом в беседку, в садовую будку, в шкаф. Горжю выбивался из сил, перетаскивая её с места на место.

Обладая такой редкостью, грешно было не увлечься кельтскими древностями Нормандии.

Оказывается, все они египетского происхождения. Город Сез, в Орнском департаменте, пишется иногда Саис, как город в дельте Нила. Галлы клялись именем быка — египтяне поклонялись быку Апису. Латинское название жителей Байе, байокасты, происходит от Beli casa, обиталища и святилища бога Бэла. Бэл и Озирис — одно и то же божество. «Вполне вероятно, — пишет Мангон де ла Ланд, — что в окрестностях Байе некогда находились друидические памятники». «Эта местность, — добавляет г?н Русель, — напоминает тот край, где египтяне построили храм Юпитеру-Аммону». Следовательно, там существовал храм, а в нём были заключены сокровища. Во всех кельтских памятниках хранились сокровища.

В 1715 году, как утверждает дон Мартен, некий сеньор Герибель производил раскопки в окрестностях Байе и нашёл несколько глиняных урн с костями; он пришёл к заключению (на основе чьих-то свидетельств и местных преданий), что здешний некрополь помещался на горе Фаунус, где погребён Золотой телец.

Однако же Золотого тельца предали сожжению и поглотили, если верить Библии!

Первым делом надо выяснить, где находится гора Фаунус. Авторы не дают никаких указаний. Местные жители ничего о ней не слыхали. Необходимо произвести здесь раскопки; с этой целью Бувар и Пекюше отправили г?ну префекту докладную записку, но ответа не получили.

Может быть, гора Фаунус исчезла, и это был не холм, а курган? Что представляют собою курганы?

Во многих из них находили скелеты, лежавшие в той же позе, как зародыш во чреве матери. Значит, гробница служила для них как бы второй утробою, где они готовились к новой жизни. Следовательно, курган — это символ женского органа, так же как камень, воздвигнутый стоймя, — органа мужского.

И действительно: там, где сохранились менгиры, процветал фаллический культ. О том свидетельствуют старинные обряды в Геранде, Шишбуше, Круазике, Ливаро. В древности башни, пирамиды, свечи, придорожные столбы и даже деревья служили эмблемой фаллоса; теперь Бувару и Пекюше повсюду чудились фаллосы. Они собирали вальки от колясок, ножки стульев, засовы от погребов, аптекарские пестики. Всем посетителям они задавали вопрос:

— На что это похоже, по-вашему?

Потом разъясняли невеждам значение символа и в ответ на протесты снисходительно пожимали плечами.

Как-то вечером, когда они изучали верования друидов, в комнату тихонько вошёл аббат.

Они тут же повели его в музей и начали с окна, где красовался витраж; им не терпелось показать свою новую коллекцию фаллосов. Священник остановил их, назвав эту выставку неприличной. Он пришёл с требованием вернуть ему крестильную купель.

Бувар и Пекюше умолили его потерпеть ещё две недели, чтобы сделать слепок.

— Чем скорее, тем лучше, — сказал аббат.

И заговорил о другом.

Пекюше, отлучившись на минуту, сунул ему в руку двадцать франков.

Священник отшатнулся.

— Берите! Это для ваших бедняков!

Жефруа, покраснев, спрятал золотую монету в карман сутаны.

Вернуть чашу, чашу для жертвоприношений? Ни за что на свете! Они собирались даже изучить древнееврейский, который был праязыком кельтских языков, а может быть, напротив, сам от них произошёл. Они мечтали объездить всю Бретань, начиная с Ренна, где должны были встретиться с Ларсонером и совместно исследовать урну, упоминаемую в трудах Кельтской академии, урну, как полагают, с прахом царицы Артемизии… Но тут к ним бесцеремонно ввалился мэр, даже не снимая шляпы, и объявил со своей обычной грубостью:

— Ну, голубчики, так не годится. Давайте её сюда!

— О чем вы? Что такое?

— Не прикидывайтесь дурачками! Я-то знаю, где она у вас спрятана.

Кто-то их предал.

Бувар и Пекюше стали уверять, что купель хранится у них с разрешения священника.

— Это мы ещё проверим.

Фуро ушёл.

Через час он вернулся.

— Священник ничего вам не разрешал. Я требую объяснений.

Приятели заупрямились.

Во-первых, эта купель никому не нужна; во-вторых, это вовсе и не купель. Они могут это доказать множеством научных доводов. Наконец, они обязуются написать в завещании, что чаша принадлежит общине.

Затем они предложили её купить.

— К тому же это моя собственность! — твердил Пекюше.

Ведь Жефруа принял от него двадцать франков — вот и доказательство! И если их вызовут к мировому судье, — тем хуже для священника: он принесёт ложную присягу!

Пока решалось дело, Пекюше несколько раз ходил смотреть на суповую миску, и в нём всё сильнее разгоралось желание завладеть ею. Если ему отдадут миску, он согласен вернуть купель. Если нет — пусть пеняют на себя.

Устав от споров или из боязни скандала, Жефруа уступил.

Суповая миска заняла достойное место в их коллекции рядом с кошуазским чепцом. Купель украсила церковную паперть; отдав её, друзья утешались мыслью, что жители Шавиньоля даже не подозревают, какая это ценность.

Заполучив супницу, они увлеклись собиранием фаянса: новый предмет для изучения, новый повод рыскать по окрестностям.

В те годы было в моде собирать старую руанскую посуду. Нотариус подобрал недурную коллекцию, что создало ему репутацию художественной натуры, не подходящую для его профессии, но он искупал это серьёзностью и рассудительностью.

Проведав, что Бувар и Пекюше присвоили суповую миску, нотариус предложил обменять её на что-нибудь другое.

Пекюше отказал наотрез.

— Не хотите — не надо.

Мареско обследовал их керамику.

По стенам были развешаны фаянсовые блюда с синими узорами на грязно-белом фоне, рога изобилия зеленоватых и красноватых оттенков, бритвенные тазики, тарелки и блюдца — предметы, за которыми они долго охотились и приносили к себе под полой сюртука, прижимая к сердцу.

Мареско кое-что похвалил, заговорил о других сортах фаянса, испано-арабском, голландском, английском, итальянском, ослепив их своей эрудицией.

— Кстати, дайте взглянуть ещё разок на вашу миску!

Постучав по ней пальцем, нотариус стал рассматривать буквы на расписной крышке.

— Это руанская марка! — пояснил Пекюше.

— Что вы! У руанского завода, собственно говоря, не было марки. Пока не прославился Мутье, весь французский фаянс делали в Невере. Так же обстоит дело и с Руаном. К тому же в Эльбефе его превосходно имитируют.

— Быть не может!

— Майолики очень легко подделать! Ваша супница не имеет никакой цены. Хорошо, что я не свалял дурака!

Когда нотариус ушёл, Пекюше в изнеможении повалился в кресло.

— Незачем было возвращать купель, — упрекнул его Бувар, — вечно ты увлекаешься, вечно ты решаешь сгоряча.

— О да, я слишком увлекаюсь.

Схватив суповую миску, Пекюше швырнул её подальше от себя, за саркофаг.

Бувар спокойно подобрал осколки; через некоторое время у него блеснула догадка:

— А ведь Мареско, может быть, всё наврал из зависти!

— Не может быть!

— Кто мне докажет, что суповая миска не подлинная? А те вещи, какие он нарочно расхваливал, они-то как раз и поддельные.

Весь вечер прошёл у них в спорах и горьких сожалениях.