Смертоцвет (СИ) - Зимовец Александр - Страница 40

— Вероятно. Впрочем, он никогда не любил быть лидером, он серый кардинал. А Паскевич-старший для такого староват, есть кто-то еще. Знаешь что, нам сейчас очень нужен Уваров и его связи в этом лагере. Ты говорил с ним?

— Видишь ли, удобного момента не было, и…

— Нам теперь некогда ждать удобного момента! Все может начаться со дня на день. Впрочем, покушение важнее. Значит, ты говоришь, саботировать они побоятся?

— Нет, это точно не выход. Нужно, чтобы они сами отказались от покушения. Те, кто за ним стоит. Поняли, что это невозможно или слишком опасно и отозвали приказ Надежде.

— Легко сказать, когда мы даже толком не знаем, кто они… а впрочем…

Она покопалась в бумагах, которыми был завален стол, и извлекла из-под груды рапортов штабную карту, после чего стала разворачивать ее прямо поверх прочих бумаг, едва не опрокинув чернильницу.

— Смотри, — она указала она куда-то в правый угол карты, расчерченной карандашными линиями с пометками ее мелким аккуратным почерком. — Вот здесь находится мост, а вот тут, всего в полуверсте деревня Грабино, поместье Паскевича. И буквально неделю назад тут прискакал управляющий и объявил, что по случаю рождения у хозяина сына все работы на неделю отменяются, надо только гулять да молиться за наследника рода Паскевиче. Выдал каждому, включая баб, по несколько рублей серебром, отчего те тут же закатили пир, многие перепились и лежали несколько дней влежку. И при этом заметь: у Паскевича это пятый ребенок, а прежде подобных приступов щедрости за ним не водилось — это все наш агент среди его приказчиков докладывает.

— Поразительная щедрость, — проговорил Герман задумчиво. — Я слышал про такое. Это означает…

— Это означает именно то, что ты думаешь, — Таня кивнула. — Их готовят на убой. Они завяжут на Грабино отдельный канал, и через него запитают того, кто будет давить щиты жертв покушения. На это потребуется много силы — вероятно, они выпьют все населения села без остатка.

— Нда… — протянул Герман. — Впрочем, кажется, я знаю, на что ты намекаешь.

— Мне всегда импонировала твоя догадливость. В другое время я бы никогда такое не предложила, во всяком случае, без санкции Оболенского. Но сейчас время не другое, а какое есть, и у нас его очень мало.

* * *

Село Грабино оказалось неказистым, избы стояли вдоль единственной улицы, кособокие и нескладные. Чувствовалось, что пригляда за местными никакого не было, лишь бы оброк платили да магическую барщину справляли вовремя. Забытая деревня, как она есть, и как, должно быть, они тут обрадовались, когда явился сюда управляющий и привез денег. Ни у кого, конечно же, ничего не екнуло. Они-то, поди не слышали про то, чем такая щедрость кончается…

Герман явился в село на рассвете, когда селянам полагалось только продирать глаза, но нынче обстановка в селе была не по обычному расписанию. Гульба, вероятно, шла всю ночь, даже несмотря на то, что продолжалась уж не первые сутки. Улица содержала следы безудержного веселья, то есть, проще говоря, была изрядно заблевана, а кое-где виднелись и темные кружочки крови, накапавшей из чьего-то расквашенного носа.

Это было на руку тому, кто собирался использовать силу. Сам ли это Паскевич, или кто-то другой подключился к его каналу? Неважно. Главное, что материал для своего чародейства они подготовили хороший, податливый.

Обычно крепостной не может сопротивляться тому, когда из него тянут силу. Ему приятно, комфортно, даже весело. Некоторые сравнивают это с пиком любовного экстаза или с ощущением курильщика опиума. Но когда из человека буквально вынимают душу одним рыком, мгновенно заставляют его отдать свою жизнь, он не может не почувствовать. И он будет сопротивляться — неосознанно, конечно.

И в таких случаях самое лучшее для мага, чтобы жертва была в беспомощном состоянии: мертвецки пьяна, избита, или спала бы крепким пьяным сном. Так вырвать из нее все силы выйдет легко и просто. Пятьдесят душ в деревеньке не знали, что их ждет, они просто наслаждались жизнью — уж как умели.

— Эй, барин! Ты чаво это? — послышался откуда-то справа высокий, слегка надтреснутый мужской голос. Герман повернул голову и увидел рыжеватого мужичонку с короткой бородой, который с трудом держался за тын, глядя вокруг себя осоловелыми глазами. Должно быть шел из гостей, да вот не дошел, прямо возле дома остановился, так что ни туда, ни сюда.

— Просто иду себе, ты бы спать шел, — проговорил Герман.

— А мы это… по милости его светлости… вот праздник… неделю уж… наяриваем…

Он икнул, и его слегка качнуло.

— Дай ему бог здоровья… и ему и семейству его… а я это… пьян, и все… и… ик… и кончено!

Он ухватился за тын и повис на нем.

— Пока еще не кончено, — сказал Герман и достал из кобуры Узорешитель. — Но ты не беспокойся, скоро будет.

Он надавил на спуск. Глаза сомлевшего мужика успели испуганно расшириться — он решил, что странный барин целится в него из настоящего револьвера. Затем сверкнул зеленый луч, и руки селянина разжались, а сам он повалился в придорожную грязь, схватившись за голову.

— Ох, больно… — простонал он, прижав колени к животу и застыв в позе младенца. — Больно… ох… что это… ты чем это меня, стервец?.. Да я тебя…

— Лежи-лежи, — проговори Герман. — А потом вставай, и ступай за мной.

Он перешагнул через мужика и вошел в его избу, застав там дородную бабу, храпевшую на лавке, и троих спавших вповалку на печи ребятишек. Со всеми он проделал то же самое, и напутствовал их таким же образом, когда от удара синего луча они моментально проснулись.

Баба заголосила на всю деревню. Детишки заплакали. Герман не стал с ними долго возиться, а вышел из избы и пошел в следующую, перешагнув через ноги рыжего мужика, который хоть и сидел все еще на земле, глядя куда-то вдаль на алеющий за лесом край неба, но взгляд его вдруг стал осмысленнее, и, кажется, он протрезвел. Заходя в следующую избу, Герман заметил, что тот хоть и с заметным трудом, но приподнялся с земли, даже попытался отряхнуть изгвазданные портки, а затем, чуть шатаясь, побрел за Германом следом. Из дверей боязливо выглянули две детские головки, тоже рыжие, а затем двое ребят двинулись за отцом следом, потом их совсем маленькая сестренка и совершенно ошалевшая мать.

Герман зашел в другую избу, где при лучине допивали бутылку еще двое селян, почти совершенно осовелых, и проделал то же самое. Затем в третьей, в четвертой. Толпа брела за ним от дома к дому, словно дети за Гаммельнским крысоловом. Когда Герман покинул последнюю из изб, то обнаружил, что теперь на него, не мигая, смотрит больше сотни глаз, и все не могут понять, что же происходит, но наверняка им кажется, что происходит нечто небывалое и страшное. Так, пожалуй, и есть.

Герман подумал, что требуется, видимо, что-то сказать. В полуверсте, на лесной опушке, ждали новых свободных граждан три жандармские подводы, чтобы отвезти их пока в ближайший город и временно поместить в острог, пока не отойдут от шока. Герман с легкой горечью подумал, что история с Залесским отчасти повторяется. Впрочем, у этих магического дара не будет, так что им будет жить не так опасно, приспособятся.

— А где хозяин? — спросил вдруг тот самый рыжий мужичок. — Почему я это… не чувствую? Как же ето, а? Так же не бывает!

Толпа загудела. Они все были уверены, что так действительно не бывает.

— Бывает! — проговорил Герман погромче, забравшись на подвернувшийся ящик, в котором, должно быть, кто-то из селян приволок из кабака бутылки. — Бывает, и у вас теперь будет другая жизнь!

— «Это как же?..» — раздалось со всех сторон. — «А как же его светлость, он же нам и денег выдал, и все?..» «А мы если несогласные?..» «Вертай, барин, все назад, что ты сделал!..»

— Вы уж извините, но ничего повернуть взад не выйдет, — сказал Герман. — Я не могу вам всего сейчас объяснить, но поверьте, вы мне еще спасибо скажете…

— Какое там «спасибо»! — проревел здоровый, медведеобразный мужик с красным лицом и густой бородищей. — Да тебя за этакую скверность!.. А ну-ка, парни, намни-ка ему бока, а затем в полицию дать знать!