Дети Капища - Валетов Ян - Страница 13

– Водка есть? – спросил Сергеев, садясь.

Холод и сырость подвала, казалось, проникли ему в кости. Спину крутило, болели суставы, а колено, то самое, на котором выстукивал киянкой самбу гнилозубый Чико, пульсировало под грубой тканью брюк. Сергеев понимал, что его ощущения – результат психологической отдачи, отката, последствия борьбы с сильным противником. Но болеть меньше от этого не стало.

Осыка и Татьяна при слове «водка» посмотрели на Макса. Макс закряхтел, вставая, положил ложку на стол и, прихрамывая, удалился из комнаты.

Пока Пирогов ходил за бутылкой, Сергеев с Осыкой молча курили, а Татьяна быстро и без лишней суеты накрыла на стол. Потом они выпили, закусывая самодельной солониной и конской тушенкой из мятых армейских банок. Сначала втроем – мужской компанией, а когда Сергеев заговорил, то и вчетвером. И Макс пошел за второй бутылкой. А потом и за третьей.

– Это первая ласточка, ребята, – говорил Сергеев, которого водка не брала совершенно. – За ней придут другие. Там, на Севере, кто-то, а я думаю, что это военные, работает с методиками изменения сознания. Серьезно работают. Благо, материала у них завались. Еще в 45-м из Германии и Польши – из концлагерей – кое-что вывезли. Они берут детей и обрабатывают химией, фармацевтическими препаратами, гипнозом, частично или полностью стирая личность или подменяя ее другой. У них прекрасные спецы – врачи, химики, фармацевты и психологи – и большой опыт работы. Но никогда не было такого размаха, как сейчас, когда они безнаказанны. Они ребята с юмором и прекрасно маскируются, прячутся за теми, кто решил проповедовать идолопоклонничество. Ведь все будут видеть маску, а не тех, кто стоит за ней. Они спасение друг для друга: те, кто нуждается в фанатиках, и те, кто может поставить производство фанатиков на поток.

Слушали его внимательно. Были основания прислушаться. Только один раз Осыка, ставший на протяжении разговора из бледного землистым, спросил заикаясь:

– С-с-с-лушай, Миша, а откуда ты все это з-з-з-знаешь? Она с-с-с-сказала, что ли?

Сергеев глянул сквозь него и ничего не ответил.

Такую защиту, построенную классными спецами, сломать было трудно. Даже понимая суть проблемы и владея основными приемами внушения, ходить по кругу, стучась лбом в виртуальные зеркала, можно было вечно. В лаборатории, при наличии времени и химикатов, не хуже тех, которыми пичкали Агафью во время подготовки, можно было дойти до первого отражения. Но для этого должно было повезти, причем сказочно. А то, что он сделал там, в заросшем плесенью подвале, больше напоминало аборт, выполненный спицей, чем безупречную операцию в стерильной операционной. Он не взломал ящик, в который неизвестный доктор Менгеле упрятал сознание маленькой девочки, попавшей к нему в руки. Он всего-навсего разрушил этот ящик. Разбил одним махом все зеркала вместе с отражениями. Раздавил матрешку, так и не сумев добраться до содержимого.

Когда Агафья вошла в гипнотический транс, он лишь проверял на ней свои предположения. Не более того. Для получения ответа, как известно, надо правильно поставить вопрос. Особенно загипнотизированному человеку. Пока она односложно подтверждала его слова – все шло как надо. Да – нет – не знаю. Он вел себя осторожно, как опытный минер на минном поле: отступал в сторону, если ощущал ментальное сопротивление, возвращался назад, если полагал, что пошел по ложной ветке.

Ничего конкретного. Никаких имен, никаких названий населенных пунктов, никаких цифр. Картинка какая-никакая была, он все-таки не у новичков всей этой цыганщине учился, но все это напоминало фото, отпечатанное на засвеченной бумаге, – неясные очертания, пятна, игра света и тени, которую только опытный глаз и недюжинная сила воображения могли превратить в подобие изображения. Все и одновременно ничего.

Транс был настоящим и глубоким – точно, без обмана, Михаил даже не ожидал, что девочка так легко в него провалится. По идее, не должна была. Правда, человек, который уже подвергался гипнотическому воздействию и впадал в это состояние хотя бы один раз, дальше был уже легкой добычей для психолога-гипнотизера, но для того и существовала фармацевтика, чтобы такие эффекты «гасить». Добившись сравнительно легкой победы, Сергеев не задумался над тем, не была ли она запланированной, не скрыта ли за этой легкостью ловушка, а должен был задуматься.

Стоило Сергееву попытаться углубиться, перейдя от вопросов-подтверждений к прямому вторжению, как случилось то, о чем он только слышал. Причем не от Мангуста, Мангуст и сам в те далекие годы слушал пожилого одутловатого психолога в старомодных роговых очках и мешковатой гражданской одежде без своего обычного, скучающего выражения лица, что означало с превеликим интересом. А психолог говорил много и с удовольствием, развалившись в мягком кресле, и глаза его за толстыми бифокальными стеклами были непроницаемы. На свете существовало немного аудиторий, в которых он мог свободно говорить о том, о чем рассказывал им.

Но слышать – это одно, а испытать на себе – совсем другое.

В какой-то момент Сергеев начал ощущать дискомфорт – как будто бы невидимая рука легла к нему на сердце и сильные пальцы, словно пальцы хирурга, погруженные в грудную полость, уверенно и безо всякой осторожности коснулись наполненной кровью, горячей плоти. Ощущение было настолько вещественным и неприятным, что Михаил на мгновение «поплыл», утеряв контакт с Агафьей, и, возможно, на свое счастье утерял. Глаза девочки, только что смотревшие на него сонно и почти бессмысленно, ожили и уперлись к нему в переносицу с почти материальной силой.

– Привет, дорогуша! – внятно сказала она мужским, неприятно визгливым голосом.

И рванулась вперед, клацая зубами, как цепная овчарка.

Сергеев прекрасно знал, что Агафья накрепко связана и дотянуться до него не сможет, но все равно шарахнулся в сторону и, не удержавшись на своем колченогом стуле, неловко завалился на бок.

– Мама, мамочка, – это был уже тонкий голосок ребенка, испуганного, беспомощного. – Мамочка, мне страшно!

Тело Агафьи, изогнутое непонятной силой, ползло к нему, словно огромный червяк. Лицо ее, испачканное грязью, кровью, покрытое ушибами, было обращено в его сторону. В глазах снова не было ни тени мысли, только дикий ужас, сметающий на своем пути все преграды.

– Помоги мне, помоги мне, милый, – красивый грудной голос зрелой женщины, невероятно сексуальный, низкий. – Я не могу больше терпеть! Помоги мне…

И пронзительно, так что у Сергеева заложило уши.

– Застрели меня! Убей!

Сергееву, взрослому здоровому мужику, прошедшему многое, стало страшно, как не было никогда в жизни. Ему показалось, что с момента, как он рухнул на мокрый бетонный пол, неловко ударившись коленом, и до того, как он исхитрился вскочить на ноги, прошла вечность. И всю эту вечность на него, извиваясь, ползло это существо с пустыми глазами трупа и разбитым в кровь детским личиком.

Он попятился, не потому, что хотел, а чисто рефлекторно. Сердце билось в горле, а тело, несмотря на царивший в подвале холод, мгновенно покрылось липкой испариной.

Сергеев понял, что происходит, но повлиять на процесс или остановить его уже не мог – тетива была спущена, стрела с шипящим звуком сошла с направляющих и стремительно неслась к цели. Блок, поставленный теми, кто готовил Агафью, сработал безупречно, так мышеловка ломает хребет неосторожной мыши, позарившейся на аппетитный кусочек сыра. Только в этом случае мышеловка была внутри мыши, и сыр был внутри мыши, и смерть мыши была заранее запрограммирована жирными котами, оставшимися в полной безопасности, там, на Севере.

Терять было нечего – он убил ее так или иначе. Изменив тактику, Михаил метнулся вперед и поймал эту безумную гусеницу руками, охватив, словно рыбак, пойманную крупную рыбу. Зубы лязгнули у самого его уха, дыхание Агафьи обжигало. Он с маху швырнул ее на осклизлую, замшелую лавку и прижал руками так сильно, как мог. Тело ее дрожало мелкой сильной дрожью так, что у Сергеева заклацали зубы.