Тилль - Кельман Даниэль - Страница 59

Потому осечка была недопустима. Шанс был только один. Нужно было двигаться так, будто никакой двери нет, не замедляя шага, так, чтобы с размаха удариться о дверь, если ее не откроют, а так как Квадт следовала за ней, то она неминуемо врезалась бы в таком случае в ее спину, и позор этой сцены был бы невыносим — именно поэтому они и должны были ей открыть. В этом и был весь фокус.

И он удался. Ошарашенные лакеи ухватились за дверные ручки и раздвинули перед ней тяжелые створки. Лиз вошла в аудиенц-зал. Здесь она обернулась и подала камеристке знак дальше за ней не идти. Это было необычно, королевы не наносили визитов без свиты. Но и ситуация не была обычной. Фройляйн фон Квадт остановилась в изумлении, и лакеи закрыли перед ней двери.

Зал казался огромным. Может быть, дело было в хитроумно расставленных зеркалах, а может быть, постарались придворные маги из Вены. Во всяком случае, покои были на вид столь пространны, что трудно было понять, как они поместились в доме. Они простирались вдаль, как во дворце, и море ковров отделяло Лиз от письменного стола. Еще дальше были раздвинуты тяжелые шелковые завесы, и видна была анфилада комнат, и там тоже ковры, тоже золотые подсвечники, тоже люстры и картины.

Из-за стола поднялся невысокий господин с седой бородкой, до того неприметный, что Лиз не сразу его разглядела. Он снял шляпу и отвесил придворный поклон.

— Добро пожаловать, — сказал он. — Надеюсь, мадам, путешествие было не обременительно?

— Я — Елизавета, королева…

— Простите, что смею перебивать, но лишь для того, чтобы высочество зря себя не утруждали. Объяснения излишни, я в курсе дела.

Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы понять смысл сказанного. Она набрала воздуха, чтобы спросить, откуда он знает, кто она, но он снова ее опередил.

— Оттуда, мадам, что мне по роду занятий надлежит знать, что происходит. Задача же моя в том, чтобы понимать суть происходящего.

Она нахмурилась. Ей стало жарко, частично из-за меховой мантии, частично из-за непривычки к тому, чтобы ее перебивали. Он стоял перед ней, наклонившись вперед, держа одну руку на столе, другую за спиной, будто его одолело люмбаго. Она быстрым шагом направилась к одному из стульев перед письменным столом. Но комната была так велика и стул так далек, что ей, как во сне, было до него еще идти и идти.

То, что он назвал ее высочеством, означало признание в ней потомка английской королевской семьи — но он не обращался к ней как к королеве Богемии, не называл ее «ваше величество»; даже курфюрстиной он ее не признавал, иначе говорил бы «ваша светлость» — дома, в Англии, это означало бы мало, но здесь, в империи, стоило больше, чем статус королевского отпрыска. И так как человек этот явно знал свое дело, было крайне важно сесть до того, как он ей это предложит, ибо в то время, как он, разумеется, был обязан предложить принцессе садиться, то в случае королевы он, напротив, не имел на это права. Монархи садятся без приглашения, где им вздумается, а все прочие стоят, пока монарх не дозволит им сесть.

— Не желает ли ваше высочество…

До стула было еще далеко, и она перебила его.

— Тот ли Он самый, кого я в нем предполагаю?

Это заставило его на мгновение замолчать. Во-первых, он не ожидал, что ее немецкий будет так хорош. Она не теряла времени, годами брала уроки у крайне приятного молодого немца; он нравился ей, она почти готова была влюбиться — он часто ей снился, и однажды она даже начала писать ему письмо, но все это было невозможно, она не могла позволить себе скандал. Во-вторых же, он молчал, потому что она его оскорбила. Императорского посланника следовало называть «ваше превосходительство» — это правило касалось всех, за исключением только королевских особ. Итак, он должен был требовать от нее обращения, до которого она ни в коем случае не могла снизойти. Решение существовало лишь одно: такой, как она, и такому, как он, ни в коем случае не следовало встречаться.

Лишь только он собрался снова заговорить, она сделала несколько быстрых шагов в сторону и опустилась на табурет. Успела, опередила его. Наслаждаясь этой маленькой победой, она прислонила трость к стене и сложила руки на коленях. А потом увидела его взгляд.

И похолодела. Как она могла допустить подобную ошибку? Это все потому, что столько лет не упражнялась. Конечно, она не могла ни стоять перед ним, ни позволить ему предложить ей садиться — но сесть на стул без спинки, какая непростительная оплошность! Будучи королевой, она имела право на кресло, будь то хоть в присутствии императора; даже стул со спинкой, но без подлокотников, был бы унизителен, но табурет просто недопустим. Неслучайно он расставил табуреты по всему залу — единственное кресло стояло за его столом.

Как быть? Она улыбнулась и решила вести себя так, будто это не играет роли. Но преимущество было теперь на его стороне: стоило ему лишь вызвать сюда кого-нибудь из зала ожидания, и весть о том, что она сидела перед ним на табурете, разнесется по всей Европе, как лесной пожар. Даже дома, в Англии, над ней станут смеяться.

— Это зависит от того, — сказал он, — что именно ваше высочество изволят предполагать. Однако покорный слуга вашего высочества не смеет допустить мысли, что ваше высочество могли бы предположить что-либо, кроме истины. Да, я — граф Иоганн фон Ламберг, посланник императора, к услугам вашего высочества. Не будет ли вашему высочеству угодно освежиться? Вина?

Этим он снова искусно оскорбил ее королевское достоинство, ибо монарху никто ничего не смел предлагать — монарх был хозяином в любом доме и мог требовать чего пожелает. Подобные вещи много значили. Три года посланники вели переговоры лишь о том, кто кому должен кланяться и кто перед кем первым снимать шляпу. Кто ошибался в этикете, победить не мог. Поэтому она проигнорировала его предложение, что было нелегко: ей очень хотелось пить. Она неподвижно сидела на табурете и рассматривала его. Она это умела превосходно. Спокойно сидеть она успела научиться, в этом опыта у нее было сколько угодно, уж в этом ей не было равных.

Ламберг же все еще стоял, изогнувшись, держа одну руку на столе, другую за спиной. Очевидно, таким способом он решил избежать выбора, сесть или стоять: перед королевой ему не дозволялось садиться, а перед принцессой, наоборот, нарушением этикета со стороны императорского посланника было бы стоять, когда она сидит. Так как он от имени императора не признавал в Лиз королеву, последовательность требовала сесть — но это было бы грубейшим оскорблением, которого он избегал из вежливости, а также потому, что не знал, что она могла предложить и чем угрожать.

— Нижайше прошу прощения, один вопрос.

Внезапно его манера речи стала ей столь же неприятна, как его австрийское произношение.

— Как прекрасно известно вашему высочеству, сейчас здесь проходит конгресс посланников. С начала переговоров ни один правитель не появлялся в Мюнстере и Оснабрюке собственной персоной. Как покорный слуга вашего высочества ни счастлив приветствовать ваше высочество в своем скромном прибежище, он не может скрыть опасения, — тут Ламберг вздохнул, будто произнесение этих слов повергало его в крайнюю печаль, — … что вашему высочеству не подобает здесь находиться.

— То есть Он полагает, что нам также следовало отправить посланника.

Ламберг снова улыбнулся. Она знала, что он думает, и знала, что он знает, что она это знает: ты — никто, ты живешь в жалком домишке, ты по уши в долгах, не тебе отправлять посланников на конгрессы.

— Меня здесь вовсе нет, — сказала Лиз. — Так нам будет удобнее беседовать, не правда ли? Он может представить себе, что беседует сам с собой. Он мысленно говорит, а я в его мыслях отвечаю.

Она почувствовала нечто неожиданное. Так долго готовилась, размышляла, боялась этой встречи, а сейчас, когда она случилась, происходило странное: она ей наслаждалась! Столько лет она провела в маленьком доме, вдали от важных людей и важных событий — и вот наконец снова оказалась будто на сцене, окруженная золотом, серебром и коврами, ведя с умным человеком беседу, в которой играло роль каждое слово.