Вторжение (СИ) - Хонихоев Виталий - Страница 33

— По третьему орудию… — поручик смотрит на свою батарею. Канониры начал выгрузку снарядов и складирование их у орудий, так, чтобы было удобно подхватывать и заряжать. Он смотрит на третье орудие, ничем не выделяющееся от других. Так же стоит, задрав хобот 105-миллиметрового ствола в небо, так же суетятся у него канониры, Морозов устанавливает прицел и наводится по ориентирам, остальные складывают снаряды неподалеку.

И сделать ничего не сделаешь, думает поручик, по уму нельзя из третьего орудия огонь вести, если и гидропневматический накатник, и гидравлический тормоз отката из строя выйдут, так, чего доброго, действительно ствол оторвет, и он назад отлетит, здоровенная железяка под пару тонн весом. Кто на дороге попадется — зашибет насмерть. Но и совсем не вести огонь из него — значит на одну четверть огневую мощь всей батареи снизить. А у них, у артиллерии всего один час будет, всего пятнадцать снарядов с орудия. Если очень постараться — то можно и двадцать сделать… если очень постараться. Снаряды поудобнее сложить, чтобы не поднимать их снизу, а сразу на руки перехватывать… назад во время выстрела не отбегать, а в сторону подаваться, чтобы отбегающий казенной частью не зашибло. Просто в сторону подался и все… опасно, очень опасно, но экономит секунды. И если перераспределить расчет от третьего орудия… нет, все равно получается меньше.

— На третье орудие я сам встану, — говорит поручик: — двух заряжающих и канонира оттуда тебе отправлю, ты их по остальным орудиям распредели.

— Слушаюсь, Вашблагородие! — козыряет Бакунин и тут же убегает к своим подопечным. Поручик же идет к третьему орудию.

— Со мной останутся двое, — говорит он: — Морозов и Вагин. Остальные — к Бакунину, он вас по расчетам распределит. Исполнять! — он дожидается, пока двое заряжающих и один канонир — отбывают и поворачивается к двум оставшимся. Оглядывает их. Морозов — здоровенный детина. Косая сажень в плечах, румянец на лице, сдвинутая набок шапка и пар изо рта. Вагин — невысокий, темный лицом, уши лопухами торчат в стороны.

— На орудии неисправен накатник. — говорит поручик: — это значит, что ствол может оторваться к чертям. А может и не оторваться, может на тормозе отката продержаться. Чтобы вас не зашибло насмерть — после того, как зарядили снаряд — отбегаете не назад, а вперед. Снаряд летит вперед, а ствол, если оторвется — назад. Ясно?

— А как же вы, Вашблагородие? — гудит Морозов: — вы же за спуск дергать будете, вам все равно придется сзади стоять.

— … — поручик смотрит на румяное лицо Морозова и сдерживается. Потому что сперва ему хочется сказать «а твое какое собачье дело, канонир Морозов?» или там просто «исполняйте приказание канонир Морозов, звездеть команды не было!». Но он промолчал. Вместо этого он вздыхает.

— Да уж бог не выдаст, свинья не съест, — говорит он: — авось пронесет. Оно, даже если и отлетит, то в сторону может пойти. Или еще куда. А то и вовсе выдержит. Все-таки на Путиловском заводе сделали, чай не французская техника, а наша. Все, хватит лясы точить, складывайте снаряды возле лафета, опять-таки не сбоку, а сзади.

— Разрешите исполнять, Вашблагородие? — спрашивает здоровяк Морозов, он кивает, и канониры трусцой бегут к зарядным ящикам на колесах. Распрягают лошадей, открывают крышки зарядных сундуков.

Поручик переводит взгляд на сизо-серую тушу орудия, стоящего с раскинутыми в стороны станинами и задранным в небо массивным стволом. Канониры уже установили прицел, вернее — перископическую панораму для ведения огня с закрытых позиций, выставили углы на угломере в тысячных градуса, осталось только выверить его по ориентирам, проверить все за ними, хотя он и уверен в сових людях, но все же. Время еще есть, и он лезет в карман за портсигаром. Открывает его и взгляд цепляется за небольшую черно-белую фотографию, прикрепленную изнутри на верхней крышке. Легкая улыбка на губах, короткие волосы, убранные под шляпку, белая сорочка и строгий женский сюртук. На этой фотографии его Сашенька выглядела словно девица из благородной семьи, выпускница Академии, какая-нибудь магичка Высокого Рода. И что она в нем нашла? Она — такая возвышенная, утонченная и он — обычный поручик от артиллерии, даже часть у него не гвардейская.

Сашенька, подумал он, а ведь с момента свадьбы уже полгода как прошло, а он все больше и больше в нее влюбляется. Она уехала к маме в Ростов и это просто прекрасно, потому что их гарнизон совсем близко от эпицентра, много семей военнослужащих были эвакуированы в спешном порядке и где они сейчас, как устроен их быт — никто пока не знал. А Сашенька в Ростове у мамы, и пусть он никогда особо не жаловал Елизавету Никаноровну, сейчас это было как нельзя более к месту. Подальше от всего этого. Он бросает взгляд на заснеженное поле, на сгоревшие остатки деревенских изб, на тела, раскиданные неподалеку. Ближе к орудию — лежит ничком, уткнувшись лицом вниз женщина в простом зипуне и платке на голове. Ее спину перечеркивает темный крест разреза, в разрезе — белеют ребра. Своим телом женщина закрывает небольшой сверток. Ребенок. Его не задел разрез, он умер уже позже — замерз.

Чуть дальше — мужчина, в одной рубашке, которая когда-то была белой. Он умер лицом к врагу, раскинув руки, пытаясь защитить. От его лица осталась невнятная каша красного и белого, плоти и костей. Дальше к деревне — снова тела, еще и еще.

Он достает из портсигара папиросу, стучит ею по крышке, сбивая табак поплотней, прячет портсигар в карман и прикуривает от бензиновой зажигалки. Хорошо, что Сашенька у мамы в Ростове она давно хотела домой съездить. Он затягивается и табачный дым дерет ему глотку, надо было не «Тройку» брать и не «Тары-бары», а хотя бы «Самсон» или там «Рекорд», все ж качеством повыше. Не «Герцеговина Флор», конечно, не фабрика «Саатчи и Мангуби», но хоть глотку так драть не будет. При мысли о том, что его последней папиросой будет дешевая «Тройка», двадцать штук по пять копеек — ему стало немного неуютно. Он бросает быстрый взгляд на сизо-серую сталь орудия. Сколько выстрелов оно выдержит? Пять? Десять? Все двадцать? Или оторвет накатник к черту после первого же? Сейчас ему хотелось, чтобы оно развалилось прямо на глазах, чтобы нашлось что-нибудь ужасное, чтобы заклинило поршневой затвор, чтобы раковина в стволе появилась, чтобы можно было не вести огонь с изношенным накатником. Никто же и не узнает, думает он, никто его не обвинит. Нельзя вести огонь из орудия, если гидропневматика накатника барахлит, может вырвать ствол с салазок люльки. Но может и не вырвать, вели так огонь и не раз, рискованно, нарушает инструкцию, но если очень нужно, то…

Он затягивается дешевой папиросой, выдыхает облако дыма, подходит к орудию и кладет на его сизо-серый металл руку в кожаной перчатке.

— Ты уж не подведи, — говорит он и похлопывает по металлу: — нам всего-то час нужен чтобы отстрелятся.

— Вашблагородие! — раздается голос сзади. Бакунин, старший канонир.

— Что такое? — отвечает он, не поворачивая головы. Он занят, он общается с 105-миллиметровым орудием Шнайдера, произведенным на заводах Путиловского Общества. Как воины древности вынимали свои мечи из ножен и проверяли остроту заточки и ладно ли рукоять сидит в руке — так и он, поручик от Третьей Гренадерской Артиллерийской Бригады, Федор Маресьев — прижимал ладонь к тяжелому, с сизым отливом, оружейному металлу. Не подведи, думал он, пусть снаряды твои летят прямо в цель, поражая Врага Рода Человеческого, пусть ствол исправно откатывается по салазкам, потерпи, всего-то час. Пятнадцать выстрелов. Один выстрел каждые четыре минуты. Артиллерия — Бог Войны, те еще царь Петр говорил, а сейчас за ними — города и веси, люди, которые в ужасе бегут отсюда, а те, кто не успел убежать — остались прямо тут, вот как эти, что лежат в открытом поле и легкая пороша уже успевает заметать тела. Не подведи, родимая.

— Вашблагородие! Позиции оборудовали, прицел выставлен. К стрельбе готовы. — рапортует Бакунин: — снарядные ящики открыты.