Владыка морей ч.1 (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 40

— Смирись! — сказал он.- Так повелел сам халиф Умар ибн аль-Хаттаб.

Собрание молчало, перекатывая по рядам волны гнева, который был готов вот-вот прорваться наружу.

— Отвечай на вопрос! — громко спросил Билал. — Давал ли ты аль-Аш’асу 10 000 дирхамов из своего собственного кармана или из военной добычи?

— Из собственного кармана, — выдавил, наконец, Халид, который до сих пор не мог осознать, что всё это происходит с ним наяву.

Билал спокойно встал, освободил ему руки и повязал тюрбан. И все присутствующие гадали, пытаясь понять, что является более унизительным — то, что величайшего полководца связали его собственным головным убором, или то, что этот самый убор таким образом поместили на свое законное место.

— Мы слушаемся и повинуемся нашим правителям, — нравоучительно сказал Билал, возвращаясь на свое место. — Мы почитаем их и служим им. — Муэдзин снова повысил голос. — Слушайте, люди, волю повелителя правоверных. Он сказал: «Я сместил Халида не из-за того, что сердился на него, и не из-за того, что он совершил какой-либо недостойный поступок, а из-за того, что люди прославляли его и становились на дурной путь. Я боялся, что люди начнут полагаться на него, а не на Аллаха милостивого. Я хочу, чтобы они знали, что все в руках Аллаха и что в стране не должно быть беды».

— Суд окончен! Идите с миром! — сказал Абу Убайда, и мусульмане разбрелись, так и не понимая, чем все это закончилось.

— Ты пожертвуешь половину своего имущества в казну уммы, Халид, — спокойно сказал муэдзин Пророка, — раз у тебя его так много, что ты раздаешь его направо и налево. Исполнение этого решения возлагается на тебя, Абу Убайда. Ты пересчитаешь и оценишь все, чем он владеет.

И Билал ибн Рабах удалился в свой шатер, оставив полководцев наедине друг с другом. Халид долго смотрел на товарища, а потом спросил.

— Аллах да смилостивится над тобой, — горько сказал он. — Почему ты так поступил со мной? Ты скрыл от меня то, что мне следовало бы знать раньше.

— Именем Аллаха, я знал, что это причинит тебе боль. Я никогда бы не стал причинять тебе боль, если бы это зависело от меня, — грустно ответил Абу Убайда(1).

— Ну, что ж! Половину, так половину, — зло усмехнулся Халид. — У меня десять пар туфель. Сделай милость, забери все левые и отошли в Медину. Пусть наш халиф порадуется, как тщательно ты выполнил его распоряжение.

Он развернулся и вышел, а Надир, который стоял у входа и слышал всё, что было сказано, погрузился в глубокие раздумья. Он говорил сам с собой.

— К демонам пекла это все! В Синд! Как только подует попутный ветер, я отплываю в Синд! Там меня хрен кто достанет. Я скормлю рыбам любую сволочь, что приедет пересчитывать мои деньги. И жертвовать теперь я буду ровно столько, сколько положено, и не дирхамом больше. Вдруг, кто-то посчитает, что я тоже стал слишком богат!

1 Диалоги цитируются по ат-Табари. История с отсылкой в Медину половины туфель Халида ибн аль-Валида признается достоверной не всеми авторами. Но, тем не менее, это вполне могло быть сделано как проявление несогласия Абу Убайды с этим решением. А Абу Убайда был с ним совершенно точно не согласен, и в этом сходятся все авторы.

Глава 19

Октябрь 638 года. Братислава.

Дороги! Старые римские дороги! Это чудо инженерной мысли уцелело на протяжении многих миль, засыпанное землей. Кое-где они были разрушены корнями деревьев, а кое-где и вовсе оказались растащены рачительными крестьянами на свои постройки. Одна из таких дорог начиналась прямо в баварской Ратисбоне, шла в город Батава Кастра, именуемый сейчас Новгородом, заходила в мораванскую Вену, а оттуда тянулась по правому берегу Дуная до самой Дакии, повторяя все изгибы речного русла. В Новгороде мастер, выписанный давным-давно из Константинополя, уже построил каменный мост, благо Дунай был там очень узок. Но вот теперь он взялся на второй, который соединит центр Братиславы с левым берегом могучей реки, к вящему удивлению словен и авар, которым все происходящее казалось каким-то немыслимым чудом. Да и для купцов из земель ромеев это тоже было чудом, ведь последним, кто смог обуздать Дунай, был великий император Траян. И это заставляло знающих людей задуматься о многом.

Уже стояли выложенные острые опоры, которые должны будут противостоять ледоходу, явлению, незнакомому рекам Испании и Италии. Пуццолану, вулканический пепел, превращавший известь в римский бетон, привозили из-под Неаполя и с острова Кизик, что в Мраморном море. И это были первые мосты, построенные в Европе за немыслимо долгое время. Уже лет двести пятьдесят никто не замахивался на подобное, у императоров просто не было таких денег. Да и нужды в новых мостах тоже не было, ведь римские дороги одинаково хорошо служили как наступающим легионам, так и ордам варваров, которые были очень благодарны противной стороне за такое удобство. Никто не ожидал ничего подобного, но факт остается фактом. Именно хорошие дороги помогли когда-то варварам проникнуть вглубь империи в рекордно быстрые сроки.

А вот князю Самославу было плевать на возможное вторжение. Он был твердо настроен связать всю страну сетью дорог и мостов, от баварской границы до пограничных крепостей на востоке. Он уже досыта наелся походами по непролазной грязи. Ему безумно надоели переправы на плотах. Ему надоело ждать целыми неделями, когда в половодье большая часть страны оказывалась отрезана от столицы. Он не обладал философским складом ума окружавших его людей, которых неспешная жизнь приучила терпеливо ждать. Он ждать не хотел! Ему нужен был этот чертов мост!

Первые арки уже были выложены с той и с другой стороны, и горожане приходили, чтобы просто постоять здесь. Они с любопытством смотрели на осеннюю воду, которую равнодушная река несла в неведомую даль прямо под их ногами. Они провожали долгим взглядом каждый лист, плывущий по Дунаю. И они видели в этом несложном действе что-то свое. Они видели нечто такое, что заставляло их стоять здесь часами. Они представляли себе, как совсем скоро посуху перейдут реку, которую их отцы вполне всерьез считали богом, и это будило в них совершенно новые мысли. Хотя… они уже давно перестали удивляться. Удивлялись лишь дремучие лесовики, которые выползали из глухих весей и застывали, неприлично раскрыв рот. То ли это место, каким оно было всего лет десять назад? Или, может, они сбились с пути?

Этот мост будет закончен через пару лет, а потом бригады строителей переедут в новый городок, стоявший неподалеку от того места, где Дунай делает резкий поворот на юг. Там когда-то располагался Аквинк, столица Паннонии Нижней, дотла разрушенная рвущимися через Лимес варварами. Каприз князя, который назвал тот острог Будапештом, публикой понят не был, и тайну этого названия Самослав не открыл никому, только улыбался таинственно. Впрочем, все скоро забыли об этой прихоти, ведь Аквинк всё равно стоял в руинах больше двухсот лет, и название это знали лишь несколько ученых чудаков из Университета, которые тащили в свои запасники все римское, до чего могли дотянуться. Дивное дело творилось. Итальянские крестьяне, которые привыкли пережигать на известь римские статуи, начали продавать их купцам с севера, выручая за это немалые деньги. Смеялись люди, крутили пальцем у виска, но теперь каждый дурень знал, что за любую безделицу, взятую из разрушенной старинной виллы можно выручить горсть доброго словенского серебра. Вот так никому не нужное римское наследие поехало в Братиславу, бережно обернутое соломой и тряпками, чтобы, не приведи господи, не попортилось в пути. Это резко снижало его цену.

Таким же наследием были дороги и, к всеобщему удивлению, оказалось, что множество их все еще цело. Но если в Истрии путь от Тергесутма до Полы был почти в идеальном состоянии, то в Паннонии множество участков затянуло травой, став пастбищем для аварских коней. Не лучше было и в Баварии, где целые мили дорожного полотна разорвало корнями деревьев, выросших за то время, что римляне оставили эти провинции. Старая дорога пугливо выныривала кое-где из-под травы и хвои, и снова пряталась, как будто испугавшись собственной смелости. Шанс восстановить ее был, и немалый. Основание дорог римляне сделали с огромным запасом прочности. Большие валуны лежали в их основании, и лишь потом сверху трамбовали мелкий щебень.