Палач приходит ночью - Шарапов Валерий - Страница 8

Кузню пришлось забросить и передать в колхоз. Оно и к лучшему. Меня тянуло к серьезной технике. Так я оказался в ремонтных мастерских МТС. Имея тягу ко всякому железу, я там быстро постигал рабочую профессию.

Поскольку среднее образование я так и не получил, то записался в вечернюю школу. Мечтал потом поступить в политехнический институт, стать повелителем сложных машин.

Наша сельская школа сильно разрослась. Под нее отдали кирпичный дом бывшего польского сельского старосты. Днем там обучали детей, вечером – взрослых.

Польского директора компетентные люди куда-то увезли и обратно не привезли. Наш любимый русский учитель Станиславский уехал в район заведовать всем образованием. А вот украинец-националист Химик оставался на своем месте незыблемо при всех режимах.

Еще нам прислали двоих девчонок, только окончивших учительские курсы в Сибири. Это были молодые комсомолки, веселые, изо всех сил пытавшиеся казаться строгими. Мы относились к ним с пиететом. Они были для нас из другого мира, куда более светлого.

Интересно, что перед молоденькими учительницами Химик заискивал, юлил и всячески им угождал. Но я пару раз ловил его тайный взгляд в спину, и он был как выстрел – полный энергии такой ненависти, что мне за них становилось страшно.

Вокруг Химика продолжали крутиться его любимчики, нашпигованные националистической идеологией. Вскоре в село вернулся Купчик со своим оруженосцем Оглоблей. Кстати, сути их отношений я никогда понять не мог. Оглобля был гораздо умнее своего «сеньора», куда более образован, начитан, да еще и физически сильнее. Но добровольно определил для себя такую странную подчиненную роль.

Пришибленные и притихшие, эти двое устроились работать на складах в Вяльцах и, как встарь, снова крутились около учителя. Но при этом хорошо затаились, не демонстрируя своих истинных взглядов, так что предъявить им было нечего.

Конечно, мне нелегко было. Общественная работа, заботы по дому, мастерские и еще вечерняя школа. Но я справлялся. Мне казалось, что запас сил у меня неисчерпаем.

Постепенно передо мной вставали две перспективы: институт или призыв в РККА по достижении девятнадцати лет. Притом армия виделась более вероятной, и я даже был этому где-то рад. Не то чтобы я имел склонность к военной службе, но ведь может и понравиться, а дело это для страны важное.

За готовность тянуть военную лямку соседи искренне считали меня дураком. Сами селяне в большинстве своем на военную службу не стремились. Опыт постоянных переходов этой территории от одного государства к другому приучил местный народ ни за кого добровольно не воевать, потому как есть риск, что опять придут другие и спросят: «А чего это ты, дорогой человек, за тех, а не за этих бился?» И вообще, хата наша с краю, да еще кустами прикрыта, чтобы не увидели ненароком.

В общем, пребывал я в оптимизме. В будущее смотрел бодро. И предпочитал не замечать, что под боком творится что-то нехорошее, назревает напряжение. Международная обстановка накалялась, но это Бог с ней. Хуже, что бурления в республике не прекращались, а уходили куда-то вглубь. Тайный враг сорганизовывался и раскидывал свои сети. А такой враг куда хуже явного. И лица этих врагов стали постепенно возникать передо мной.

В тот субботний вечер мы с ребятами из МТС отправились в Вяльцы, в городской клуб, под который был отдан первый в городе кинотеатр. Там давал концерт духовой оркестр, один из тех, что создали при недавно образованной областной филармонии для культурного воспитания трудящихся.

Музыку я всегда любил. Притом бодрые военные марши мне по душе куда больше, чем церковные песнопения. Такие мелодии духовой оркестр из Луцка и наяривал – азартно и вполне профессионально.

Отзвенел «Марш авиаторов». Под аплодисменты артисты перевели дыхание. И я столкнулся глазами с одним из них. Недобрыми, какими-то оловянными. Которые ни с какими другими глазами не спутаешь.

Мы поймали взгляды друг друга. И тут же отвели их. Зачем пялиться, когда и так все ясно?

На сцене, в обнимку с медной трубой, радовал публику своей игрой Звир.

Я не ошибся – это был именно приговоренный за налеты и убийства к смертной казни еще поляками мой бывший сокамерник…

Глава девятая

Осторожненько я навел справки. Выяснилось, что Звир ни от кого не прятался, не таился. Расстрелять его поляки не успели, а советская власть освободила. Да еще признавала пострадавшим от произвола польской буржуазии. Жил он вполне легально, претензий к нему, похоже, не было.

Узнал я, что он очень неплохо играл на трубе и при поляках даже этим зарабатывал в ресторанах и тавернах – между грабежами и налетами. Теперь он выглядел тихим и потухшим. Кивал всем подобострастно и даже пытался улыбаться. Но я знал, что это за человек. И отлично помнил с ненавистью произнесенное в мой адрес слово «коммунячка». Такие не меняются.

Духовой оркестр стал частым гостем в наших местах. И его музыканты в свободное время активно крутились среди простого народа. При этом не раз видел их в компании с нашими затаившимися националистами, в том числе с Купчиком, Химиком. Наиболее активным и общительным из оркестрантов был Скрипач, как его прозвали, хотя играл он на тромбоне. Долговязый, уже за тридцать лет, очень говорливый и чрезвычайно наглый, он отлично умел заводить разговоры и говорить весомо, убедительно.

После каждого приезда музыкантов народ, особенно закоренелые единоличники, начинал шептаться о том, что вот опять все то же: раньше поляков кормили, теперь москалей кормим, вместо того чтобы кормить самих себя. И что пора создавать Свободную Украину.

Когда наш комсомольский агитотряд колесил по Полесью, зазывая народ в колхозы, с каждым днем похожие реплики звучали все чаще и громче. «Кормим москаля, а свои дети голодные». Люди быстро забывали, как «сладко» им жилось в составе Польши.

Эти лозунги – они как зараза. Завелась такая вредная идеологическая бацилла и множится уже естественным воздушно-капельным путем – через коварные речи, пустые, глупые амбициозные надежды, липкие необоснованные страхи и обиды.

Всем этим я поделился со старшим братом. Рассказал и о Звире, и о музыкантах. Он отнесся к моим словам серьезно. Посоветовал помалкивать. Мол, сигнал принят, разберутся те, кому за это жалованье положено.

Разбирались долго, потому что музыканты так и продолжали встречаться с народом и играть раз в две недели в клубе.

А между тем чудеса продолжались. Как-то так совпало, что в свой короткий отпуск приехали отец с мамой. А еще через два дня ожил до того заколоченный соседний дом.

Да, в соседний дом вернулся хозяин – как всегда важный и умиротворенный, будто северный морж, Сотник. И тут же стал по-соседски заглядывать к нам. Он и рассказал, что их со Звиром не успели казнить, спасибо Красной армии. Так что теперь он чист перед законом.

– А что делать собираешься? – спросил отец. – С работой могу помочь. При советской власти ведь каждый работать должен. Филонить, как раньше, не получится.

– У каждого своя работа, – туманно пояснил Сотник.

– Только не берись за старое, – нахмурился отец. – Наша власть украинцу не враг. Наша власть – ему друг и надежда.

– Да знаем мы, какие вы друзья, – отмахнулся Сотник.

Каждый вечер, пока отец был в отпуске, они так и сидели, как встарь, за настоечкой. И отец предпринимал настойчивые попытки наставить приятеля на путь истинный. Спорили порой до глубокой ночи.

– Какая незалежность, Юлиан? Зачем тебе нищая страна с нищим народом? А ведь он будет нищим, ты же понимаешь. Только советская власть даст народу в перспективе сытую и достойную жизнь. Пока все у нас не так хорошо. Но все будет.

– Нам все не нужно. Нам достаточно малого, – упорно долдонил Сотник. – Но только своего.

– Ты мелкий собственник. А это уже прошедшая эпоха. Как питекантропы вымерли, так и собственник вымрет. «Исторический процесс» называется. Почитал бы, что ли, того же Маркса.