Чумные псы - Адамс Ричард - Страница 91

— Разумеется, я весьма озабочен этим. Я полагаю делом величайшей важности как можно скорее отыскать и уничтожить этих опасных собак. Именно это мы и собираемся сделать. Я считаю, что мой политический… то есть я считаю, что общественное спокойствие настоятельно требует…

— А вот и паровозик, пуфф-пуфф-пуфф! Какое великолепное зрелище! Вспомните свое детство, господа! Огромное вам спасибо, Господин Министр. Ну вот, как вы понимаете, через такие мощные кордоны парашютистов, поддерживаемые вертолетами, прорваться нет никакой возможности, и, очевидно, уже скоро зрители этого канала воочию убедятся, что угроза со стороны Чумных Псов миновала, ко всеобщему благу и удовлетворению. Во всяком случае, мы на это очень надеемся. Итак, доброй охоты, «Красные дьяволы»! А теперь с Уильямом Уильямсоном вернемся в студию…

Грохот, звон, стук колес и пуфф-пуфф-пуфф откуда-то спереди. Запахи горелого угля и пара, сносимые назад и проникающие в выдвижные двери дощатых вагончиков. Плеск воды и гулкие удары при движении через мост и бурая вода внизу.

Раф лежал, вжавшись в пол и положив голову на лапы. Из-под сиденья он поглядывал на проносящиеся мимо стволы деревьев, а затем на длинный ряд старых шахтерских домиков, стоящих вдоль полотна. Шустрик лежал рядом, у стенки, свернувшись калачиком, словно в корзинке, на покрытом пылью и песком полу. Непрерывное движение и пробегающие всего в нескольких футах от морды Рафа быстро меняющиеся картины доставляли ему почти невыносимое беспокойство. Он с трудом сдерживался, чтобы не выпрыгнуть наружу и не погнаться за убегающими растениями и ветками, которые то возникали перед глазами, то исчезали. Длинная полоса папоротника протянулась вдоль пахнущего торфом болота и вдруг исчезла с каким-то хлопком, обдав деревянный порог вагончика влагой. Раф вскочил и залаял, Шустрик проснулся.

— Шустрик! Мы где? Что происходит? Почему все так убегает? Куда оно бежит? Ветер… Р-раф! Р-раф!

— Лежи, приятель. Пусть себе бежит. Успокойся.

— Кто-то бросается палками! Р-раф! Р-раф!

— Мы в желобе, в мышкином желобе под полом. Вспомнил? Больше нам негде было спрятаться, но шуметь все же не стоит. У тебя над головой вполне могут оказаться люди.

— Я-то успокоюсь, но все тут так двигается.

— Табачный человек моет пол. Помнишь? Это просто мусор. Он его выметает.

Мимо станции Исток, теперь немного в гору, звонкий посвист малиновки умолкает в кустах. Запах болотного мирта и мокрого мха, крик в отдалении — перекликаются люди, высокий голос и низкий, свистки в полях ниже фермы «Родник» и за Эском.

— Это все белохалатники делают, да? Помнишь, они поставили Вертуна на какие-то ступеньки, которые все время двигались? Он рассказывал, что ему приходилось бежать, покуда не упадет без сил.

— Ляг, Раф. Тут все в порядке. Можно сказать, совсем не больно. Просто они сломали все скалы и деревья и сделали из них вереск, вот и все.

— А как же эти смуглые люди? Целая колонна, в красных шляпах, вон там идут через поле…

— Просто они ломают поле. Не высовывайся, а то увидят.

Заворачиваем на маленькую станцию Эксдейл, тут трое мальчишек глазеют с моста, положив подбородок на парапет. Начищенная латунь ярко блестит на утреннем солнце, Грэм Уитерс дает свисток и машет детям рукой. Паровоз потихоньку набирает ход, платформа находится почти на уровне пола вагончика, и ветер задувает внутрь какой-то мокрый бумажный пакет, который попадает Рафу прямо в нос, тот сгребает его лапой — хруп, хруп — нет, невкусно. Белые ворота, старая коза пасется на длинной цепи.

— Люди в красных шляпах пропали. А что будет, когда пропадет все-все-все?

— Черное молоко закипит. Спи, Раф.

— Сам меня сюда затащил, а теперь говорит — спи! Листья ветерок несет, в синем небе вертолет. Красношляпые по следу, псы чумные к морю едут. Дрозд, корова и дергач, хочешь — смейся, хочешь — плачь. В ЖОПе псы надули вас, едут-едут в Равенгласс. Что за черная машина, в ней министр, гос-скотина, псам чумным он приговор подписал с недавних пор. Стук колес и гари дух, листики летят, как пух, пуфф-пуфф-пуфф и чух-чух-чух!

— Ты же знаешь, Шустрик, я так старался быть хорошим псом. Я правда очень старался. Я бы все-все для них сделал, все, кроме бака с железной водой!

— Они не настоящие хозяева, Раф. Им наплевать, какой ты там пес, хороший или не очень. Им все равно. Я вообще не понимаю, чего им от нас надо. Я уверен, они и сами толком не знают.

Вот и станция Иртонская дорога, речушка Мит, все дальше и дальше в долину Митердейл — наименее знаменитую и поэтому самую тихую из долин Озерного Края, образованную ручьями, стекающими с болота у Языка, Нехожего кряжа и Уэстдейлских осыпей. Привет тебе, благословенный Мит, и да здравствуют Кейхо и Бауэр, равно как и вы, мокрые зеленые поля, полные черноголовых чаек! Вспархивающий бекас, рыженогие кулики, можжевельник, цветущий зимним утром. Луговые коньки, взлетающие вверх-вниз и несущиеся впереди паровоза, хлоп-хлоп-хлоп, фьюи-юи-юи!

— Какая теперь разница, Раф.

— Понимаю. Но я говорю все это для того, чтобы не вскакивать и не лаять на проносящиеся мимо деревья. Я был плохим псом. А так хотелось быть хорошим!

— Не знаю уж, для чего там придуманы собаки, но никак не для железного бака. Если не можешь жить по плохим правилам, найди себе другие.

— Какие же правила мы с тобой нашли?

— Лисовы.

— Они нам не подходят. Мы не можем так жить.

— Я знаю. Печальная истина заключается в том, что я потерял дом, а ты никогда и не имел его. Но теперь это не важно.

Слева вздымался щетинистый бок Манкастерова холма. Высокий западный склон бросал на железную дорогу и на паровозик свою холодную тень, покуда тот проходил мимо в сторону Миртуэйта, откуда до конца пути оставалось всего три мили.

— Я помню бабочку, которая долго билась на оконном стекле. Так вот один белохалатник увидел ее, открыл окно и выпустил ее на воздух. Он пришел, чтобы бросить меня в железный бак. Как ты это объяснишь?

— Эта бабочка отложила яички, а из них вывелись гусеницы, которых ты съел. Помнишь?

Церковный холм. Кривой утес, пыхай-пыхай паровоз.

А позади, на склоне — поглядите-ка! — там кролики, которые — да-да-да! — недаром у них есть глаза! — сели, поглядели мгновение на паровоз, да и юркнули по своим норам — видите рыжие пятна у них на загривке? Вообще-то летом кролики привыкают к паровозам, но, быть может, эти кролики еще не родились, когда завершился летний сезон туристских походов, бумажных отходов и прочих докучных вещей.

Зяблик с синей головкой и фиолетовой грудкой взмахнул своими белыми крылышками и исчез в можжевельнике. Вон там сорока скачет, тараторя, а Чумные Псы — Чумные Псы едут к морю. Желтая там пена, как у торта хваленого, а Чумные Псы — едут к дому у моря соленого. Удалось ли бы вам или мне ускользнуть из Эскдейла и проскочить в Равенгласс, если бы две тысячи десантников искали нас под каждым камнем? Мне бы вряд ли. Слава же Рафу с Шустриком! В конце концов, нет ничего лучше славного поражения.

— Раф, чуешь соль?

— Я слышу крики чаек. Как быстро люди тут все переменили, даже холмы, а?

Едем вдоль залива, быстро мелькают черно-белые сорочаи, машут заостренными крыльями и тревожно кричат на лету, медленно шлепает по воде старая, одинокая цапля. Неужели я вижу лиса, а то еще и Кифа на розовом облачке? О нет, прошу прощения, должно быть, мне брызнули аэрозолем в глаза, а все же давайте пропоем им славу. Прочь из ада, в желоб не надо, с поездом охнем, на дождике сдохнем… Впрочем, дождика покуда еще нет.

— Шустрик! Смотри, дома! Правда, Шустрик, самые настоящие дома!

Покуда «Ирт», дыша паром, заезжал в депо, Шустрик, навострив уши, внимательно смотрел в дверь вагончика. Он ясно слышал крики чаек и отдаленный плеск волн. Местность вокруг совершенно ровная, открытая, запах соли да камни. Песок и трава. Дома, дым и мусорные баки!

— Они вернули дома, Раф! Я знал, что рано или поздно так оно и будет.