Главная роль (СИ) - Смолин Павел - Страница 5

— Простите, Ваше Высочество! — поняв, на чьей стороне мои симпатии, бухнулся лбом в ковер Андрей Андреевич. — Совсем голову от горя потерял, дурак старый!

— Встань, — приказал я.

Мужик бодро вскочил на ноги.

— Больше голову не теряй, — добавил я. — Туда садись, — указал на диван.

— Слушаюсь, Ваше Высочество! — возрадовался он и выполнил приказ.

Радуется, что в шею не погнали, и то, что я его забыл, уже не так печалит. Оценив его одежду, возраст и то, как он отреагировал на подначку казака, я уселся за стол и спросил:

— Камердинер?

— Как есть камердинер, Ваше Высочество! — подтвердил он. — Андреич! Пятнадцать лет…

— Верою и правдою, — перебил я. — Слышал. Не помню. А ты — помнишь.

Я подошел к столу и начал писать записку Николаю, не очень уверенно расставляя твердые знаки.

— Как есть помню! — поспешил он подтвердить свою полезность и показал рукой себе по колено. — Вот с таких лет…

— А где ты был все это время? — спросил я.

— Слег я, Ваше Высочество, — пригорюнился камердинер. — Как есть от горя слёг. Как лихорадка отпустила, сразу к вам и пришел.

— Как есть пришел, — на автомате добавил я.

— Так, Ваше Высочество, — признал он.

Я свернул записку, припечатал ее углы сургучом и сходил до двери, вручив новому казаку. Повернувшись к камердинеру, процитировал Высочайшего брата:

— Господь не оставил нас.

— Как есть не оставил, — согласился Андрей.

— Рассказывай про пятнадцать лет, — решил я скоротать время до получения разрешения посветить Андреича в «тайну памяти».

Камердинер оживился, поправил усы и начал вещать о том, как маленький Георгий однажды спрятался так, что весь Гатчинский дворец сутки на ушах стоял.

— А кто в старой печке сыскал-то? Андреич! — приосанился камердинер, закончив рассказ.

Хороший дядька вроде. В дверь постучали, и получивший разрешение войти казак вручил мне ответ от цесаревича.

«Андреич — твой самый преданный слуга, любезный Жоржи. Для нас всех будет лучше, если ты будешь с ним откровенен. С наилучшими пожеланиями, твой верный брат Никки».

Девятнадцатый век, пик могущества эпистолярного жанра, и не писать же ему мне в ответ «ок»?

— Андреич, ты можешь сослужить мне очень полезную службу, — решил я применить мужика правильно. — Здесь, — открыл ящик стола и достал оттуда стопку бумаг и обтянутую кожей книжицу. — Мои письма, мой дневник и прочее. Я их изучил, но многие имена мне ни о чем не говорят. Мне нужно многое вспомнить, и в этом мне поможешь ты.

— Любую службу сослужу, Ваше Высочество! — заверил он и поерзал на диване, демонстрируя нерешительность.

— Говори прямо, — велел я.

— Грешно-с, — он виновато развел руками. — Великий пост все же. Но больным наш Господь в милости своей допускает…

— Поесть принес? — догадался я, всем телом ощущая оживление.

За прошедшие с моего пробуждения дни я успел полностью разочароваться в кухне: Великий Пост, кушать можно только постное и понемногу, даже «больному» мне. Сегодня, например, Никки, как сильно верующий, в религиозном рвении ограничился куском ржаного сухаря с солью под компот — греческий принц такую диету поддержал — а я впал в грех чревоугодия и полакомился кашей без масла под кислую капусту с теми же ржаными сухарями.

— Как есть принес! — считав, улыбнулся камердинер. — Велите подать?

— Подавай! — я временно отложил бумаги на край стола.

Камердинер сходил до двери и вернулся с лакеем Петькой — я с ним успел заново познакомиться, когда он надраивал каюту до блеска. В руках лакея обнаружился поднос с накрытыми салфеткой приборами и двумя позолоченными мармитами. Завершал композицию графинчик компота — его я пил за обедом и остался доволен.

— Тефтели рыбные, — открыл первую крышку Андреич. — Картофель запеченный, — открыл вторую.

Не так уж и грешно!

— Удружили, братцы! — от всей души похвалил я и принялся за дело.

Хорошо, когда есть по-настоящему преданные слуги!

Перекусив, я доверил Петьке унести посуду и спросил довольного тем, что принц хорошо покушал Андреича:

— Сколько у меня денег?

— Мимо меня ни копейки не проплывет, Ваше Высочество, — заверил он.

— Сколько? — нахмурился я на него.

Поежившись, мужик ответил:

— Сорок три тысячи девятьсот двадцать четыре рубля и восемьдесят три копейки.

— Это с собой? — предположил я.

Я же не нищий.

— Походная казна, — покивал он.

— А вообще?

— Деньгами — три миллиона семьсот две тысячи сто пять рублей с девятью копеечками.

— Земель много? Доход с них есть?

— Владений у Вашего Высочества много, — подтвердил Андреич. — Доходы велики.

— Насколько велики?

— Всяко год от года бывает, — развел руками камердинер. — Тысяч шестьсот.

С таким стартовым капиталом начинать большие дела одно удовольствие!

— Сколько рублей стоит слон? — спросил я.

— Ваше Высочество, слон… — он опасливо пожевал губами.

— Если я попрошу, слона мне подарят и так, — спас я его от необходимости меня отговаривать. — Но ему в Петербурге будет плохо. Точно! — в голову пришла идея. — Ты можешь достать мне списки товаров, которые мы сможем найти за время путешествия с указанием примерных цен здесь и на те же товары в Петербурге и других наших больших городах?

— Ваше Величество, — в этот раз Андреич справился с собой. — Наследнику заниматься купеческими делами невместно-с.

— Я — второй в очереди, — откинувшись на стуле, я сложил руки на груди. — Мой дорогой брат Никки, слава Богу, — перекрестился на «красный угол» — крепок здоровьем, а значит я могу заниматься чем хочу, если это пойдет на пользу Империи моего брата. Неси списки.

— Сей же час, Ваше Высочество, — щелкнув каблуками, камердинер покинул каюту.

Прежде чем искать списки, он пойдет жаловаться на меня Николаю — я в этом совершенно уверен.

Глава 3

Великий пост и плаванье шли своим чередом. Я потихоньку обживался и много времени проводил с камердинером, запоминая ближайшее окружение и даваемые Андреичем, как правило лестные — это же сплошь высшая аристократия! — характеристики на них. Познакомился и с полным комплектом личной прислуги, находящейся у камердинера в подчинении и буквально на меня молящейся.

Рейткнехт Юрка — на корабле у него особо обязанностей нет, потому что он отвечает за организацию выезда и лошадей. Когда прибудем на землю, он будет вместо меня орать на рикш и погонщиков слонов, а пока числится «гардеробным помощником». Помогает он гардеробщику Федору, тридцатипятилетнему щуплому мужичку с козлиной бородкой и в пенсне.

Слуги нижнего звена представлены троицей лакеев лет двадцати пяти: Карлуша, Петька и Стёпка. Последний — рыжий, и старше первых двух: он — лакей первого разряда, а те — второго. По возвращении в Петербург количество слуг как минимум утроится — мне, в отличие от оригинального Георгия, в Абхазии жить не придется, а в столице нужно поддерживать реноме.

Комфорт жизни, если ты офигенно важный, в этом времени вполне сносный. «Гальюны» на корабле современные — тепло, чисто, не воняет и смывается как положено. С мытьем тоже порядок — у нас с Никки и принцем Георгием одна ванна на троих, и мы пользуемся ей согласно расписанию. Качка быстро стала привычной — захваченное мной тело с ней не расставалось с самого детства. Питание с появлением Андреича резко улучшилось, и теперь жаловаться остается только на скуку — именно она толкнула нас с Никки и греком сюда, в недра крейсера, в каюты экипажа. Развлекай нас, безродная матросня!

Это, конечно, преувеличение — к подданным Николай относится с дозволенным разницей в ранге уважением, и, как положено православному монарху, честно любит. Толку с той любви? Лучше бы государственным управлением занимался — затем Господом на трон и посажен. И как же мне надоели молитвы! Николай посещает часовню в среднем раз восемь в сутки, проводя там минимум по полчаса. Меня и тезку таскает с собой, с трудом принимая отмазки в виде необходимости учиться быть вторым после брата наследником — он на полном серьезе считает, что коронация магическим образом наделит его всем нужными правителю качествами. Господь и помазанника своего без пригляда оставит? Да ни в жизнь!