Помощник викария и актриса (ЛП) - Сабатини Рафаэль - Страница 1

Рафаэль Сабатини

Помощник викария и актриса

Когда я упоминаю, что Эндрю Баррингтон был праведником, то мне почти излишне добавлять, что у него не было притязаний на пустейшее из пустых звание светского человека, ибо это уже установленный и признанный факт, что праведность — свойство, обычно не числящееся среди множества достоинств таких людей.

Чтобы вполне избежать порока, необходимо быть с ним близко знакомым, и там, где закоренелый грешник шутя выдержал бы его бешеный натиск, преподобный Эндрю Баррингтон был бы побеждён и опрокинут на лопатки, несмотря на броню благочестия и добродетели, на крепость которой он чересчур самонадеянно рассчитывал.

Так вот, в случае когда квартирохозяйка Эндрю робко заметила, что молодая леди театральной профессии сняла у неё комнаты на месяц или около того, светский человек сказал бы себе: "Давайте-ка взглянем на неё". Он бы воспользовался первой же возможностью представить эту леди на рассмотрение своему критическому взгляду, возможно заметив бы: "Недурно", а затем его пресыщенная душа обрела бы покой, и он больше бы о ней и не думал.

Но образ действий Эндрю был, к несчастью, менее мудрым и, несмотря на его праведность, менее достоин подражания.

Он покраснел, когда ему сообщили эту новость, и тревожился об этом событии полных два дня и большую часть двух ночей, вследствие чего его лицо обрело некоторую бледность и нездоровый вид, какие злой язык — если таковой нашёлся бы на свете — мог бы объяснить беспутством.

Делить кров с женщиной, притом именно молодой женщиной, было уже достаточным злом; но этой женщиной будет актриса! — праведная дрожь пробегала по его худому юношескому телу при одной мысли об этом; и в течение последующих сорока восьми часов он не отваживался выйти, чтобы случайно не наткнуться на эту грубо размалёванную женскую особь с волосами цвета соломы и накрашенными ресницами, на которую он бросил беглый взгляд через окно на другой день после её прибытия.

Он был рад приехать в Столлбридж, ибо это обещало ему свободу продолжать его занятия в покое и вдали от мира; но и сюда, в его уединение, судьба забросила весьма показательный образчик того мира, от которого он стремился избавиться на какое-то время.

Целых два дня он размышлял над сим мучительным вопросом, придя к очевидному итогу, и когда проснулся на третье утро после появления пресловутой леди, то твёрдо решился выступить в этот день на поиск нового, неосквернённого жилища для своих медитаций.

Его обращение едва ли было доброжелательным, когда он объявил миссис Джонс о своём решении, но существуют пределы стойкости даже для помощника викария[1], и бывают времена, когда недостаточная мягкость выражений может быть для него оправданной.

Квартирохозяйка была безутешна, причём в ход был пущен уголок её фартука, чтобы проиллюстрировать огорчение и иметь союзника в протестах, но Эндрю оказался непреклонен.

— Это было нехорошо с вашей стороны, миссис Джонс, — сказал он, — совершить такое. Более того, это было неблагоразумно и непрактично, ибо, поскольку по всему существовала вероятность моего пребывания у вас в следующем году, думаю, что со мной можно было бы посоветоваться перед тем, как эта… э… гм… леди… — и его тон праведника стал поистине саркастичным при этом слове — была допущена в этот самый дом на целый месяц.

— Я не думала, сэр, что вы будете против! — всхлипнула квартирохозяйка.

Безмолвный взгляд, которым помощник викария одарил её в ответ, содержал в себе больше красноречия, чем можно было бы обнаружить во всех речах Цицерона, и то, как он уходя хлопнул дверью, говорило о решении, которое ни одно живое существо не смогло бы изменить.

Он пошёл в редакцию "Столлбриджской хроники", выходившей раз в две недели, и, подав объявление, в котором с замечательным самодовольством рекомендовал себя как молодого, скромного, занятого наукой джентльмена, скорым шагом направился к реке.

Взял напрокат лодку и вскоре нёсся против течения, продвигаясь длинными широкими гребками, что противоречило кажущейся хрупкости его худой фигуры.

Доведя себя греблей до испарины и до тихой заводи, он привязал фалинь[2] к стволу дерева, а потом, растянувшись на дне лодки, выудил экземпляр "Передовой психологии" Хайленда в кожаном переплёте и вскоре, заблудившись в метафизических глубинах, был потерян как для мира вообще, так и для навязчивых мыслей о желтоволосой актрисе в частности.

— Простите, сэр, — произнёс приятный, мелодичный голос, прерывая учёные занятия Эндрю и обращая его от сухой абстракции к очень любопытному объекту действительности, — но не могли бы вы показать мне дорогу к Столлбриджу?

Шея молодого человека наполовину вылезла из римского воротничка[3], а глаза раскрылись весьма широко, чтобы получше рассмотреть прелестное видение, стоявшее недалеко на берегу в почтительно-робкой позе.

Его восхищение было таким восторженным, что он позабыл ответить на её вопрос, пока она не повторила его, отчего он вспыхнул, как девушка, и снял шляпу.

— Я знаю короткий путь, — ответил он, — но если вы незнакомы с местностью, я бы посоветовал вам держаться реки.

— Благодарю вас. Это далеко?

— Около четырёх миль.

Девушка охнула, слегка испугавшись.

— Четырёх миль! — эхом отозвалась она. — Да ведь стемнеет, прежде чем я доберусь туда. Как досадно! Вот к чему приводит изучение ландшафта!

— Вы далеко зашли? — осмелился спросить он робко.

— Далеко! — воскликнула она. — Должно быть, я прошла много миль. Я ушла из Столлбриджа в одиннадцать утра, намереваясь побывать в Кэлверт-холле; мне сказали, что есть короткая дорога через поля, которая сокращает путь до двух миль; я старалась следовать подробным указаниям, полученным мною, а в итоге безнадёжно заблудилась и с тех пор плутаю по округе.

— Боже мой! — взволновался Эндрю, потом сообразил добавить: — Должно быть, вы устали!

— Надо думать, что да, — ответила она. — А вы бы не устали?

Эндрю признал, что в таких обстоятельствах это было бы вероятным, а затем мгновение раздумывал кое о чём, что пришло ему на ум… Он отметил, что она молода, что она очень миловидна и настоящая леди как по платью, так и по манерам, и это наблюдение немало встревожило его. Будь она стара или непривлекательна, его долг был бы ему ясен. В то время как…

Он внезапно оборвал свои размышления, робко предложив отвезти её назад в Столлбридж на своей лодке.

Она сначала заколебалась, всем своим видом выказывая смущение, и сказала, что это доставит ему беспокойство и что они незнакомы, но в итоге приняла приглашение.

Конечно, нельзя было бы ожидать, что эта пара пропутешествует в молчании все четыре мили по тихой реке. Они дружелюбно беседовали, и девушка даже проявила некоторую склонность к безобидному подшучиванию, от чего нервозность Эндрю доходила до паники.

Он обратил внимание, что глаза у неё тёмные и большие и имеют особенность временами широко раскрываться, как у чем-то озадаченного ребёнка; что волосы у неё ярко-каштановые; что кожа лица нежна, как персик; что рот маленький и выразительный и что фигурка хотя и миниатюрная, но очень соразмерная. К тому времени как они пропутешествовали милю, помощнику викария пришло на ум, что нет причин, почему бы ему не утомиться из-за слишком энергичной гребли. Они достигнут Столлбриджа совсем скоро. Конечно, он говорил себе, что не имеет ни малейшего значения, когда они доберутся, но в глубине души знал, что не говорит себе всей правды, ибо — ну да — она была очень красива, и свежа, и чиста, а он был очень молод.

— Вы, конечно, гостите в Столлбридже? — спустя некоторое время осведомился он и даже сам начал опасаться проявляемой им разговорчивости.