Казино «Руаяль» - Флеминг Ян - Страница 23

20. Природа зла

Бонд выздоравливал быстро. Когда Матис навестил его через три дня, он уже сидел на кровати. Нижняя часть туловища все еще была под белым тентом, но, несмотря ни на что, Бонд пребывал в хорошем настроении; лишь изредка болезненные ощущения заставляли его морщиться. Матис же был мрачен.

— Вот ваш чек, — сказал он Бонду. — Мне было лестно прогуляться с сорока миллионами в кармане, но вы еще должны поставить на нем передаточную подпись, чтобы я мог положить деньги на ваш счет в «Креди Лионэ»... Никаких следов вашего знакомого из СМЕРШ, ни одного. На виллу он, очевидно, прибыл пешком или на велосипеде, поскольку ни вы, ни телохранители ничего не слышали. Отчаянная ситуация. Об этом человеке в Лондоне тоже ничего. Вашингтон сообщил, что у него кое-что есть, но оказалось, все это обычные фантазии эмигрантов. Приблизительно то же самое порасскажут вам на улице англичане про Секретную службу, а французы — про Второе бюро.

— Он, по всей вероятности, добирался в Европу через Варшаву и Берлин, — сказал Бонд. — От Берлина идет множество открытых дорог. Сейчас он, должно быть, уже в Ленинграде и получает разнос за то, что заодно не убрал и меня. Думаю, что после двух операций, которые М. мне поручил в конце войны, у них на меня пухлое досье. Этот парень посчитал, что с меня хватит и той буковки, которую вывел мне на руке.

— Кстати, что это? — спросил Матис. — Врач мне сказал, что порезы сделаны в форме перевернутой буквы m. Зачем эта кабалистика?

— Я видел шрам, когда мне меняли повязку, уверен, что это русская буква ш. СМЕРШ расшифровывается как «Смерти шпионам», так что ш — это «шпион». Приятного мало, потому что М., вероятно, попросит меня сделать пересадку кожи. Хотя большой надобности в этом нет. Я решил подать в отставку.

Матис изумленно посмотрел на Бонда.

— В отставку? — переспросил он. — Какого черта?

Бонд отвел глаза и занялся изучением повязок на руках.

— Когда меня собрались убивать, мне вдруг понравилось быть живым. Перед тем, как начать пытку, Намбер употребил выражение, которое меня поразило: «Играть в индейцев». Он сказал, что это именно то, что я делаю. Так вот, я подумал, что он, возможно, был прав. Знаете, — продолжал разглядывать повязки Бонд, — в молодости кажется, что можно легко отличить добро от зла. С возрастом это становится труднее. В школе дети четко знают: тот — герой, этот — враг. И растут, думая стать героями и расправиться с врагами. За последние годы, — Бонд посмотрел Матису прямо в глаза, — я убил двух таких врагов. Первого — японца, специалиста по шифрам в Нью-Йорке, в японском представительстве на тридцать шестом этаже билдинга «Ар Си Эй» в Рокфеллеровском центре. Я снял квартиру на сороковом этаже соседнего здания, откуда через улицу хорошо просматривался кабинет японца. Нас было двое, и у каждого по «ремингтону» 30/30 с оптическим прицелом и глушителем. Мы засели в квартире и ждали своего шанса несколько дней. Мой коллега выстрелил за секунду до мена. Его задача состояла только в том, чтобы пробить стекло, чтобы я уже мог стрелять в японца. В Рокфеллеровском центре очень толстые стекла, чтобы с улицы не было слышно шума. Все получилось очень удачно. Пуля коллеги пробила стекло. Я выстрелил в дыру сразу после него. Я попал японцу в лоб в тот момент, когда он обернулся на звон стекла.

Бонд закурил, несколько раз сильно затянулся.

— Работа была сделана отлично. Красиво и чисто. Почти с трехсот метров. Никаких личных контактов. Позже, в Стокгольме, было уже не так красиво. Я должен был убрать норвежца, двойного агента, работавшего на немцев. Он выдал двух наших людей, которых, насколько я знаю, потом казнили. По различным причинам все нужно было проделать совершенно бесшумно. Я выбрал спальню в его квартире и нож. Так вот, он умер не очень быстро... В качестве награды за эти операции я получил номер с двумя нулями. Это приятно. За тобой репутация надежного человека. Номер с двумя нулями означает у нас, что вы хладнокровно убили вовремя операции человека. Как благородно, — сказал он, снова глядя на Матиса, — хороший герой расправляется с плохими врагами. Но когда хороший Намбер собирается убить плохого Бонда, а плохой Бонд знает, что он вовсе не плохой, замечаешь, что у этой медали есть обратная сторона. И непонятно, кто плохой, а кто хороший. Разумеется, — добавил он, видя, что Матис собирается возразить, — на помощь приходит патриотизм. Он помогает создавать впечатление, что все прекрасно. Но рассуждения о добре и зле у нас потихоньку выходят из моды. Сегодня мы воюем против коммунизма. Замечательно. Если бы я жил полвека назад, тот консерватизм, который у нас сейчас, встречал бы точно такую же реакцию, что и нынешний коммунизм, и нам могли бы приказать с ним бороться. В наше время история движется быстро. Хорошие и плохие то и дело меняются ролями.

Матис мрачно смотрел на Бонда. Потом мягко дотронулся до его плеча.

— Вы хотите сказать, что этот милейший Намбер, который делал все, чтобы превратить вас в евнуха, не имеет права называться плохим? Разумеется, после всех ваших сказочек ни у кого не будет сомнений, что он бил вас по лицу, а не по... — Он кивнул на кровать. — Подождите, у М. еще будет возможность попросить вас заняться очередным Намбером! Держу пари, что вы помчитесь за ним на всех парах... А СМЕРШ?.. Должен сказать, что мне не нравится, что эти люди разгуливают по Франции как хотят и убивают всех, кто, как им кажется, предал их режим. Да вы просто анархист!

Он собрался сказать что-то еще, но выразительно махнул рукой.

Бонд засмеялся.

— Очень хорошо, — вновь заговорил он. — Возьмем нашего друга Намбера. Очень легко сказать, что он злой человек; мне, по крайней мере, просто, потому что он причинил мне боль.

Будь он сейчас здесь, я бы без колебаний его убил; но только из личной мести, а не по причинам высокой морали или во имя спасения родины.

Он посмотрел на Матиса, стараясь понять, насколько убедительны его самокопания и рассуждения о проблемах, которые для его друга были не более, чем вопросом долга. Матис улыбнулся:

— Продолжайте, прошу вас. Интересно познакомиться с новым Бондом. Англичане всегда занятные люди! Они как китайские ларчики, которые укладываются один в другой. Нужно долго добираться до самого последнего. Доберешься, а в результате одно расстройство, но сам процесс поучительный и любопытный. Продолжайте. Развивайте свои аргументы. Может быть, какими-нибудь из них я тоже смогу воспользоваться, когда в следующий раз мне нужно будет уговорить шефа не поручать мне скучной работы.

Матис продолжал улыбаться, но уже с хитрецой, которую Бонд, кажется, не заметал.

— Теперь, чтобы объяснить, в чем различие между добром и злом, мы изобрели образы, олицетворяющие две крайние противоположности — самое черное и самое белоснежное белое. Но тут мы немного схитрили. Образ Бога чист и ясен, можно разглядеть каждый волосок его бороды. А дьявол? На кого похож дьявол? — спросил Бонд, торжествующе глядя на Матиса.

— На женщину, — хохотнул Матис.

— Все это очень красиво, — сказал Бонд. — Но теперь я спрашиваю, на чьем стороне я должен быть? Я думал над этим вопросом и в конце концов судьба дьявола и его слуг, таких, как Намбер, вызвала у меня жалость. Дьяволу не до веселья, а я люблю быть на стороне жертвы. Мы отказываем бедняге в единственном шансе. Есть книга о добре, она объясняет, что нам нужно делать, чтобы быть хорошими и так далее, но нет книги о зле, которая рассказывает, как нужно поступать, чтобы быть плохим. У дьявола нет ни пророков, чтобы составить свои Десять Заповедей, ни команды писателей, чтобы написать свою биографию. Его судят заочно. Мы не знаем про него ничего, кроме множества сказок, которые рассказывали нам родители и учителя. Нет книги, по которой мы могли бы изучать природу зла во всех ее формах, книги с иносказаниями, пословицами и народными мудростями о зле. Все, чем мы располагаем, это примером живых людей, которых мы считаем хорошими, а по сути дела, только собственной интуицией. Вот почему, — продолжал Бонд, распаляясь, — Намбер выполнял прекрасную, жизненно важную и, может быть, самую благородную миссию. Своим существованием, как человек зла, человек, которого я по недоумию полагал уничтожить, он создавал критерий зла, благодаря которому, и только ему одному, может существовать критерий добра. Нам была подарена редчайшая возможность за тот недолгий период, в который мы с ним соприкасались, узнать глубину его подлости и стать лучше и доброжелательнее.