Третий шанс (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 9

Алексей Николаевич позабыл про папиросу, что так и осталась не закуренной, придвинул стопку бумаги и принялся за чертеж — в Николаевской академии Генерального Штаба такому умению уделялось самое пристальное внимание. Работать он умел, и очень быстро, техническими новинками живо интересовался, будучи как военным министром, так и много позже, на германском фронте. Там думал ослепить ночью прожекторами германцев, только у тевтонов много пулеметов оказалось — атакующая русская пехота захлебнулась в собственной крови, и отступила на исходные позиции.

Страшный противник эти немцы, намного опаснее, чем японцы — их живой силой не возьмешь, нужно техническое оснащение войск. И пусть эти бронепоезда станут первой «ласточкой», о которой судят по весне. А пока думал, карандаш быстро набросал штрихами два знакомых ему по фотографиям и памяти контура — в Красной армии они представляли грозную силу. Первый сверху был бронепоезд с хорошо блиндированным паровозом и тендером, за которым прицеплен защищенный вагон с пулеметами — штабной, и там же можно перевозить десантную партию. Вся мощь заключена в двух бронеплошадках, в центре каждой каземат с торчащими пулеметами. В торцах возвышались башни с трехдюймовыми пушками, которые могли за короткое время буквально забросать противника снарядами, а на близком расстоянии смести вражескую пехоту пулеметным огнем.

А вот второй чертеж представлял подвижную железнодорожную батарею, с установкой 120 мм дальнобойных морских пушек, способных накрыть вражеские позиции с безопасного для себя расстояния — полевые орудия просто не добьют до площадок. Очень важно иметь подобные батареи в войсках — быстрый маневр огнем при отражении вражеских прорывов…

Закончив чертить и набросав убористым почерком пояснительную записку к чертежу. Внимательно просмотрел чертежи, перечитал текст, быстро внес поправки. Затем достал уже достаточно толстую папку с написанными за несколько дней бумагами, развязал тесемки. Бегло пересмотрел листки — то была величайшая ценность, опыт двух кровопролитных войн на востоке и западе, которые ему довелось пройти самому. И третьей войны, уже гражданской, которую наблюдал как бы со стороны, не желая принимать участие в братоубийственной брани, хотя ему и предлагали. Даже от самого Троцкого были посланцы — отказался, сославшись на то, что пошел восьмой десяток, и пора о боге подумать, а не о войне.

— Все это нужно внедрить в жизнь, но как?

Заданный самому себе вопрос завис в воздухе — ответа на него пока не было. Но он настоятельно требовался — поезд, стуча железными колесными парами, подходил к Мукдену, древней маньчжурской столице, которую он настоятельно просил не занимать русскими войсками несколько лет тому назад. Но теперь ситуация кардинально изменилась — вопрос о будущем Российской империи отметает все условности и договоренности. Нужна победа над Японией, поражение означает крах и повторение истории для него лично. И сейчас он сражается за свое будущее, как ни странно, и будет делать это яростно — гражданская война страшная штука, беспощадная и бессмысленная, после нее лишь опустошение и разруха.

И цель уже поставил — не допустить семнадцатый год, а лучше вообще избежать войны с Германией. Тут на память пришел разговор с министром двора, графом Фредериксом, который поведал ему о приватной беседе с кайзером Вильгельмом. Слова Алексей Николаевич записал в дневник, соблюдая точность высказываний, что всегда делал. Достав требуемую тетрадь, он спустя минуту нашел запись и негромко прочитал:

«Фредерикс, с которым я поделился результатами своего разговора с государыней Александрой Федоровной, и своими опасениями, что нас ослабят на Западе, а потом ударят на нас, сказал мне: „да, опасность большая, но если так уж нужно лезть на Дальний Восток, то следовало держаться и старых традиций, и не рвать дружбы с Германией“. При этом он вспомнил, как два года тому назад на борту „Гогенцоллерна“ император Вильгельм прижал его к борту и горячо и долго говорил на тему, что нужно устранить разрыв Германии с Россией. При этом он сказал на мой взгляд великие слова: „Пускай я буду лично неприятен вашему государю, но ему надо помнить, что только мы вдвоем имеем большую власть, что только в наших, поэтому, руках участь мира Европы. Ответственны мы поэтому будем перед историей, если дело доведем до войны между нашими народами. Мы можем лично ссориться, но народы наши должны жить между собою в мире“. Дай бог, чтобы эти высокие слова одинаково твердо и неуклонно служили путеводной нитью двух могущественных монархов всего мира».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Дочитав собственноручную запись, Алексей Николаевич задумался — в голове неожиданно появились крайне интересные мысли…

Бронепоезд времен гражданской войны между «северянами» и «южанами», за сорок лет до войны русских с японцами. Но мысль об этом оружии посетила головы русских генералов только через полвека, когда началась 1-я мировая война. Такова косность человеческого мышления «власть предержащих» — хорошо и так, к чему новое…

Глава 9

— Я ведь тоже думал, что Мукден лучше оставить, и удерживать лишь Северную Маньчжурию, пока прошлым летом не стал здесь наместником. И потому в прошлом году встретившись с вами, сказал это, но после именного указа пересмотрел свои взгляды на ситуацию.

Грузноватый шестидесятилетний адмирал взглянул на Куропаткина острыми внимательными глазами, словно прощупывая настроение собеседника. А тот прекрасно понимал моряка — хоть и назначен наместником ЕИВ на Дальнем Востоке, но таких еще два — в Польше и на Кавказе. А военный министр один, к тому же назначенный командующим Маньчжурской армии, прерогативы которого четко очерчены действующим законодательством и установленным порядком вещей. К тому же не может не понимать, что хоть объявлен главнокомандующим морскими и сухопутными силами Российской империи на Дальнем Востоке, но большинство генералов от этого вряд ли в восторге. Все ведь помнят, к чему привело командование адмиралов на Березине в 1812 году и в Крыму полвека тому назад.

Потому Алексеев попытался продвинуть на пост командарма генерал-лейтенанта Линевича, которого за глаза острословы именовали «папашей» — возраст перевалил за середину седьмого десятка. Однако старик вполне энергичен и командует Приамурским округом здраво. Однако на вокзале его не встречал, предоставил это наместнику. Да оно и понятно — временно командовал армией, но тут прибыл военный министр, пусть и бывший, но так как новый не назначен, следует держать «нос по ветру».

Так что лишь немногие генералы держат «руку» Алексеева, остальные просто не определились, но то, что интриги сейчас хлынут мутной волной, Куропаткин не сомневался ни на йоту — он это хорошо знал благодаря памяти. И сейчас решил всячески избежать такого развития ситуации, потому и напросился на конфиденциальную встречу.

— И каковы были ваши соображения, Евгений Иванович?

— Надо было или не объявлять о выводе войск, что сделал министр иностранных дел Ламсдорф по собственному почину, либо вывести сразу после подавления «боксерского» восстания. Наша дипломатия сама загнала себя в капкан — если начнем выводить войска под нажимом японцев и шантажом китайцев, то покажем себя слабыми, и обретем позор. Не стали этого делать — получили войну. Впрочем, войну мы бы получили в любом случае, вывели бы войска из Мукдена или нет. От политики это уже не зависело, дипломаты бессильны там, где заговорят пушки. Наша аренда Ляодуна — вот где камень преткновения. На него претендовали японцы, победившие китайцев девять лет тому назад, и считающие эти земли своей добычей. А мы ее у них отобрали — такого не прощают, это Азия, тут все помнят. К этому добавилась Корея — там сошлись наши и их притязания. Все эти противоречия и сделали войну с желтолицыми неизбежной. Вопрос был только во времени…

Наместник остановился, отхлебнул из кружки чая, который он именовал «адмиральским» — наполовину собственно чая, и ароматного французского коньяка, налитого из пузатого графина. Алексей Николаевич пил просто чай, к которому пристрастился с юности, и лишь пригубил из рюмки. И сейчас напряженно размышлял, да и Алексеев о чем-то задумался.