Иуда (СИ) - Горелик Елена Валериевна - Страница 13

Если я не ошибаюсь, стенокардия — это «первый звоночек» инфаркта, который приближается с неотвратимостью встречного поезда в туннеле. Но в этой ситуации, помимо жирного минуса — болезни — имелся и не менее толстый плюс. Теперь что бы ни говорил Пилип, с места я не сдвинусь. Медицина запретила. А ведь он непременно попытается хоть тушкой, хоть чучелом, но вывезти меня из-под бдительного ока светлейшего.

Тот, кстати, разбуженный лекарями, немедля примчался меня проведать. И застал мою ясновельможность лежащим в постели — с крайне бледным видом.

— Не ко времени тебе хворать, Иван Степанович, — вздохнул Меншиков, присаживаясь на краешек постели. Лишних ушей здесь было через край, потому он изъяснялся так, чтобы посторонний человек ничего, кроме самого невинного разговора, не услышал. — Дел столько, что и здоровый загнётся, а делать их надобно… Что ж, немцы при твоей персоне останутся, покуда на ноги не поставят. Да и я с тобой пока побуду, мало ли, чем ещё помочь смогу.

— Благодарствую за заботу, княже, — сказал я, задыхаясь, хотя приступ уже купировали и боль начала отступать. — Хвала Господу, твои немцы грамотны, лечить умеют. Нет, сегодня я ещё не помру.

— Добро, коли так. Ты лежи, гетман, не беспокойся. Я покуда государю послание составлю, твоё здоровье не тебе одному дорого…

Значит, пока я валяюсь, здесь будут квартировать три царских полка под командованием Данилыча. Вот и хорошо. «Евроинтеграторы» при таком раскладе затаятся, иезуит в Батурин при Меншикове со своими бумагами и золотом не сунется, а колеблющиеся примут сторону царя. Или я их не знаю. Тем более, что сам с каждым поговорю, когда они по очереди ко мне с пожеланиями здравия пойдут: профит из ситуации с болезнью надо будет выжимать до последней капли.

Главное — не сдохнуть раньше времени, это было бы обидно.

Глава 9

Взгляд со стороны

Орден Иисуса с первого дня своего существования подтверждал давно известную истину: имеющий глаза — увидит, имеющий уши — услышит. Именно они после фактической оккупации значительной части Польши взяли на себя роль разведки для короля шведов.

Была лишь одна загвоздка: король шведов не желал прислушиваться к мнению каких-то католиков. Иезуиты могли заваливать его письмами с ценнейшими сведениями о численности русских и саксонских войск, об их перемещении и путях снабжения, но король-лютеранин их просто не читал. Потому было принято решение прекратить портить бумагу, сосредоточившись на сборе сведений для собственного ордена. Если Карл Шведский желает быть слепцом — горе ему.

Однако отец Адам, в отличие от своих братьев по ордену, вполне сознательно принёс присягу шведскому монарху. Знали ли об этом прочие иезуиты? Кто-то наверняка знал, но пока фортуна сопутствует шведам, руководству ордена не сообщат. Зачем? Иезуиты славились ещё и тем, что всегда вовремя оказывались на нужной стороне — благодаря таким вот наполовину секретным действиям, вроде тех, что предпринимали некоторые польские братья. Лютеранское исповедание шведов этому нисколько не мешало. Напротив: чем сильнее одни еретики — лютеране — сцепятся с другими — православными, чем сильнее обескровят друг друга, тем лучше для святой матери церкви.

Ad majorem Dei gloriam — к вящей славе Господней. Для торжества единственной истинной церкви годятся любые способы. В конце концов, любой, кто не принадлежит к оной, обречён на погибель своей души, а значит, не вполне человек. А о каком христианском милосердии может идти речь, если дело касается двуногого скота?

Отец Адам сидел в крошечном селении в половине дня пути от Батурина — и последними словами костерил этих схизматиков. Ладно — гетман. Хоть он и тайно перешёл в истинную веру, но доверия к нему нет: слишком часто продавал и предавал. Но сейчас в гетманской столице находится этот проклятый Меншиков, да не один, а с тремя регулярными полками. И пока приближённый царя-схизматика сидит там, отец Адам не может без серьёзного риска сунуться в город.

А ведь король шведов ждёт — оформленной документально присяги гетмана, подтверждения готовности принять армию, подкреплений. Как это всё провернуть в присутствии Меншикова? А тут ещё верный человек, побывавший в Батурине, сообщил свежую новость: гетман заболел. Возможно, это притворная болезнь, кто его знает, но вполне может быть и настоящая… Как же быть?

Лучше всего было бы встретиться с канцлером гетмана — Орликом. Тоже верный сын матери церкви, куда моложе и прагматичнее… Не лучше ли было бы иметь дело с ним? Конечно же, не в обход Мазепы — это грозило расколом в казачьей верхушке и междоусобицей. Пока Малороссия нужна королю Карлу как база, там должно быть относительно спокойно. Однако на тот случай, если фортуна всё же оставит шведов, стоит устроить здесь большую драку — чтобы царю было чем заняться в ближайшие несколько лет. Сгодится и междоусобица… Но что же делать прямо сейчас, когда королю нужны припасы?

Может быть, пустить слух, будто шведы идут сюда ускоренным маршем? Это вынудит Меншикова покинуть Батурин, а гетмана — действовать. Но это сработает, если русские не следят за ситуацией. А если следят, и Меншикову доложат, что никто сюда ускоренным маршем не идёт? Он сразу поймёт, что кто-то поблизости действует против русских, и может засесть в крепости со своими полками. Нет, нужно предпринять иное, не столь рискованное…

Немного подумав, отец Адам достал лист бумаги, придвинул письменный прибор и принялся составлять послание. Верный человек доставит бумаги по адресу, что бы ни случилось.

Если ложный марш шведов к Батурину не сработает, то наверняка сработает настоящий. Всё зависит от того, какие слова употребить и на кого при том сослаться. А гетманская печать… В конце концов, документ важнее человека. Гетман давно выражал согласие, станет ли он возражать, ежели документ будет подписан без его личного присутствия, будет ли опротестовывать? Станет ли король Карл тщательно присматриваться, что там оттиснуто на цветном воске?..

1

В какой-то момент я засёк, что больше не вижу в своём окружении одного джуры и двух сердюков. А ведь раньше они торчали при мне почти круглосуточно, крайне редко выпуская из поля зрения. Про одного Иван Степаныч точно знал, что тот — человек иезуитов. На кого работали двое других, он не ведал, но я предполагал, что точно не на друзей. Да и были ли у Мазепы друзья? Может, когда-то и были, да только он их всех засунул подальше. Кого в не столь отдалённые места, а кого и на эшафот.

Иван Степаныч давно осознал, что я упрям, как ишак Ходжи Насреддина, и переубедить меня сладкими речами не получится. Потому он сменил тактику и начал всяко пугать. Мол, долго ли сможешь водить всех за нос? А что, мол, будет, когда истина откроется? Я мысленно посмеивался. Возражать не возражал, но в дискуссию на эти темы не вступал. Просто делал своё дело.

Я давно осознал, что иду по минному полю. Один неверный шаг — и «не повезло», как сапёру, в первый и последний раз в жизни. Причём, спасибо за это я должен сказать Ивану Степанычу, который эти самые мины либо сам заботливо раскладывал, либо тщательно взлелеял тех, кто с огромным удовольствием копал под гетмана целые сапёрные галереи. Казацкая старшина и раньше не отличалась дружелюбием с ближнему своему, а сейчас, когда Мазепа её основательно «причесал под себя», и вовсе превратилась в банку с пауками. Вот Ивана Сирка он боялся. И Петра боится. Карла, кстати, тоже сильно опасается, и пытается заразить меня своей коллекцией фобий. Но больше всего на свете он боится… Да, вы угадали — своего ближайшего окружения. Того самого, прошедшего все возможные проверки на лояльность.

«Да пошёл ты к чёртовой бабушке со своими страхами! — наконец я не выдержал и высказался „на всю катушку“. — Сам развёл гадюшник, теперь страхами своими пугаешь! Сиди где сидишь и молчи в тряпочку!»