Доска Дионисия - Смирнов Алексей Константинович - Страница 16

Дома вечером она стала еще раз раскладывать фотографии из папки Гукасова. Опять смотрели на нее молодые ныне мертвые Шиманские и Велипольские. «А вдруг не мертвые?» — вычислив примерно год рождения Аннет — Анны Федоровны Beлипольской, — она сделала запрос в Мосгорсправку. К ее удивлению, она получила адрес: Замоскворечье, недалеко от известной церкви Климента, Папы Римского.

«Неужели я сейчас увижу живую Аннет Велипольскую, невесту архимандрита Георгия Шиманского, ту самую девушку в амазонке с хлыстом? Уж у нее наверняка есть разгадка тайны ризницы и исчезнувших икон».

Дверь с десятком фамилий, фамилии Велипольской нет. Звонок наугад. Длинный коридор, запах кухни. Соседка лет за шестьдесят, широкоскулое доброе крестьянское лицо.

— К Анне Федоровне? Опоздали. Уж на Ваганьковское с месяц как отвезли. Скоро сорокоуст будет. Да вы проходите, проходите. Вы ей родственница или ученица будете? Ученица… да… У нее много учениц, сорок лет французскому обучала. Одинокая, очень одинокая была. Перед смертью один племянничек объявился, все ходил, выспрашивал, выспрашивал. Она ему кой-чего, что осталось, отказала. Книжки он, всякую мелочь после похорон забрал. Вежливый такой, в очках… всё кланялся и благодарил. Заика… нет, ни адреса, ни телефона я не знаю. Очень аккуратный молодой человек. Нет, она замужем не была. Так всю жизнь одна. Культурная женщина, очень культурная. Я в Москве с тридцатого года, сорок лет квасом торговала и все в энтой квартире живу. Красивая она была, на нее многие заглядывались. До войны один профессор-вдовец все провожал, а потом и военный — видный, весь в ромбах. Он ей предложение делал. Отказала. Никого у нее не было. Вот к старичку одному она ходила. Кой-чего спечет и снесет. Один раз я ее провожала. Тоже учитель один. Да нет, не родственник. В церкви я его видела, на панихиде. Плакал… Адреса не знаю. Недалеко отсюда, на Балчуге, напротив гостиницы «Бухарест» церковка такая красная. Во дворике дом, там он всегда и сидит в очках темных, усики седые, ветхий. Тоже скоро помрет, наверное. Фотографии нет. Всё ученики растащили, а остальные племянник забрал. Вот тут она и жила.

Дверь была не заперта. Сборная дешевая дореволюционная мебель. Опустелый одр кровати. Засохшие цветы на окнах, разбросанные на полу бумаги. Анна Петровна нагнулась. Среди фотографий школьников — небольшой глянцевый картон с печатями и гербами «Поставщик двора Его Величества». Фотография офицера.

«Шиманский. Кто-то из братьев. Характерный овал, посадка головы. Владимир с мечами».

Соседка загляделась на фотографию.

— Это из дивана упала. Тут одна женщина себе диван кожаный брала, так в диване нашла. Берите, берите себе, все равно все во двор выволокут и спалят. Уже ордер на комнату дворничихе выдали. Кому теперя эта рухлядь нужна?

— Ну, что ж, благодарю вас, — и Анна Петровна, спрятав старую фотографию, ушла.

«Так вот что, племянник… в очках и заика… Безруков! Похититель из архива! Кто же еще? Таких совпадений на таком узком интеллектуальном пространстве не бывает. Остается только старичок — учитель в темных очках. Завтра надо приняться за него. Еще ничего не ясно, но многое собирается в напряженные узлы. Надо посоветоваться с учителем», — учителем она звала профессора Федора Федоровича Андреевского, своего научного руководителя и одного из немногих людей, к которым она могла пойти и полностью раскрыться в своих мыслях.

— Ну, как? Всё в бегах, всё в открытиях?

Как многие очень пожилые и очень одинокие люди, Андреевский всегда внешне пребывал в одинаково ровном деятельном состоянии. За этой ровностью скрывалось глубокое знание людей, истории и периодические провалы мизантропии. Анна Петровна чем-то напоминала ему некоторый тип женщин его молодости — высоких, молчаливо-грустных, как ранняя пышная осень, блондинок. Основное, что он в ней ценил, — ровность.

— Вы, мадам, ровны. Я ни разу вас не видал в истерическом состоянии, хотя женская истерия шествует победно рядом с эмансипацией и равноправием.

Анна Петровна рассказала ему все. Показала фотографии, письма, записки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Итак, я делаю резюме. У вас тут не только интерес искусствоведа, но, простите, и чисто природное любопытство. Материал богатый. Эти Шиманские-Велипольские — это для книги. Для книги Чехова, при условии, что Антон Павлович прожил бы еще лет пятнадцать. Это же его герои. Река, старое имение, брошенная невеста, любовница-француженка, заброшенное кладбище, монастырь. Жестокая была бы пьеса, интересно можно было бы написать. Вот вас, как культурного человека, и заинтересовало. Своего рода белые мастодонты, обломки Этны, незаполненные пустоты Помпеи. Любопытно из-под пепла извлечь. С другой же стороны — этот одичавший поп, жулики, племянник-воришка, мото-бандиты с «Жигулями», прибившие старушку, — это мелко, гнусно и, простите, мне жаль, что моя ученица этим занимается.

— Но ведь, Федор Федорович, в руках у этих воришек Дионисий!

— Совершенно верно, у них Дионисий, а у вас в руках есть полный материал для передачи следственным органам: ограбление архива, икона из собора.

— Федор Федорович! Но ведь это все еще только подозрения.

— Вот пускай милиция их и докажет, ваши подозрения.

— Я ищу Дионисия. Как сказал Канауров, русского Рафаэля.

— Ваш Канауров тоже жулик, только просвещенный. Я его помню, встречал в тридцатых годах в мастерской одного художника, который, кстати, разменял свой очень большой талант на подделки. Он там играл какую-то не очень красивую роль то ли при его жене, то ли при любовнице. И знаете, что он тогда продавал? Миниатюры Виже-Лебрен! Ох, мадам, сомнительные у вас знакомства. Впрочем, это уже ваше дело. Ваше.

— Я найду Дионисия, Федор Федорович.

— Упорная вы очень. Это не совсем научный интерес, тут есть элемент авантюризма, нечто от доморощенного Шерлока Холмса. Вы вступили на авантюрный путь, мадам. Вы удачливы, но будьте осторожны. Ну, давайте чай пить. А к старичку сходите… Любопытно, очень любопытно. Фотографии тоже очень хороши. Прямо грим для ненаписанной пьесы. Так и вижу их всех в исполнении старого состава МХАТа!

Через день Анна Петровна была на Балчуге. «Бухарест». Красная реставрированная церковка. За ней дворик. Во дворике висит белье. На скамейке старушки. Обыкновенные старушки. Не старушки, а хор античной трагедии. Собрание виргилиев из Чистилища, или же жэковские ликторы с розгами морали в состиранных морщинистых руках.

Анна Петровна подсела на скамейку. Покосились, но продолжили:

— Петров-то, опять жену бил. Скоро опять на пятнадцать суток поедет.

— Семениха-то, с новым вчера была! Такой тощий, галстук у него, как у пуделя бант. Кудрями машет, бантом вертит и все к Семенихе жмется. Чистый пудель! Ногами и задом так и елозит. Ну, пудель, чистый пудель!

— Простите, вы тут такого старичка в темных очках не знаете?

— Синякова-то? Сорок лет вдоль канавы с палкой ходит. Глухой, слепой, как только в школе детей учил. Чистый глухарь. Вы сами-то из собеса, что ли? Его бы в дом инвалидов сдать пора. Еле ноги таскает. Совсем одинокий. Раньше ему одна дамочка харчи носила, а теперь один-одинешенек. Килькой да хамсой, наверно, питается. Из ума давно выжил, сам с собою говорит и палкой, как младенец, на песке рисует. Да у него два удара было. Ноги волочатся, по земле елозят.

— Елозят, елозят! Он что, тоже тебе пудель? — вступился еще один голос из хора. — Учитель он истории, Синяков. У него мой Шурка учился. Вполне приличный старичок. Вон, в том парадном, номер сорок шесть. Только он никого к себе не пускает.

Анна Петровна подошла к сорок шестой квартире. На ящике были наклейки: «Правда», «Красная Звезда», «Вопросы истории». Синяков П. П.

Звонок. Молчание. Шаркающая походка. Открывается дверь. Бледное старческое восковое лицо. Знакомый овал. Знакомый прищур. Шиманский. Спокойный взгляд человека, переступившего какие-то неведомые ей грани.

«Георгий расстрелян. Андрей убит в Галиции. Значит, Сергей. Сергей Павлович».