Пурпурная линия - Флейшгауэр Вольфрам - Страница 7

Это, вероятно, был единственный момент, когда они встретились открыто. Оба были сущим ничто. Она – семнадцатилетняя красавица из семьи с безумными и несбыточными притязаниями. Он – преданный папской анафеме король без королевства и столицы. Если бы за эти годы хотя бы один из направленных в него кинжалов поразил цель, то мы вряд ли помнили бы его имя. Что касается Габриэль, то ее скорее всего задушил бы ревнивый муж, не дав дожить до двадцати лет. Этот король с плохими зубами и немытой шеей выглядит не слишком внушительно по сравнению с изящным любовником, который уже в третий раз обходит колодец, изредка поглядывая на короля и Габриэль. Если бы она сразу приняла решение, игра бы уже закончилась. Однако когда король уходит, она, словно сквозь туман, слышит: «Я вернусь».

Может быть, и так, ей все равно. Тетка проявила к этому делу гораздо больший интерес. Воображение мадам де Сурди разыгрывается от распаляющих аппетит планов, которые теперь, после такого неслыханного события, как визит короля, могут воплотиться в действительность. В нескольких сильных выражениях она растолковывает племяннице, что не стоит валить целое дерево, если хочешь надкусить яблоко, и что было бы непростительной глупостью выталкивать из постели короля Франции. Габриэль сопротивляется и протестует. Однако строгий взгляд тетки заставляет ее замолчать. Потом она выслушивает приказ. Никакой милости, пока он не начнет сгорать от вожделения. Это совсем не трудно. Габриэль думает о бородатом, изборожденном морщинами лице почти сорокалетнего короля и об исходящем от него запахе солдатчины. Потом мадам де Сурди называет цену. Теплые места для ее мужа, для ее любовника Шиверни и, конечно, для старика Эстре. И если этот человек хочет весной взять какой-нибудь город, то почему бы не Шартр, в котором пустует кресло правителя, предназначенное для ее мужа.

Габриэль, погруженная в свои мысли, едва ли слышит слова тетки. Она вспоминает тот сентябрьский вечер, когда Бельгард поднялся к ней в башню и лег рядом. Она, одетая лишь в свет луны, отдалась этому нежному и красивому мужчине, свежему, как только что выпавший снег. Его я люблю, думает она, и буду любить всегда. Может быть, я научусь для блага семьи осчастливливать и другого. Но никто не сможет купить мое сердце. Прощайте, Роже де Сен-Ларри, но не покидайте меня, властитель моей души. Отныне я вступаю в новую – отвратительную – жизнь.

Весной 1591 года был осажден не желавший сдаваться Шартр. Тем не менее Генрих был исполнен энергии и уверенности. Король все дни проводил в траншеях и на стенах осадных сооружений. Вечерами он занимался другой добычей, которую доставили ему в лагерь. Семейный совет мог быть уверен: как только город падет, король заплатит за Габриэль.

Католики, державшие сторону Наварры, не скрывали, что им не нравится эта слишком прозрачная возня. Протестанты тоже реагировали на проделки короля с отвращением и сдержанным гневом. Из-за этой Габриэль и ее семейки они штурмуют никому не нужный Шартр, а в это время важнейший Руан остается в руках неприятеля.

Падение Шартра 20 апреля 1591 года показало, что расчет госпожи де Сурди был верен. Генрих сделал господина де Сурди правителем, а Шиверни произвел в канцлеры.

Однако вместо того чтобы захватить наконец Руан, армию заставили терять драгоценное время под стенами Нуайона. Некоторые горячие головы никак не могли взять в толк, что не у дел остается еще старик Эстре, которого ждало место правителя в строптивом Нуайоне. Так люди наживают себе врагов.

Тем временем Габриэль научилась разделять чувства и дело. Как только позволяли обстоятельства, она уезжала в Кевр, где в сумерках ждал ее Бельгард. Генрих, как утверждает молва, застиг ее на месте преступления во время очередной ночной отлучки. Бельгард успел вовремя спрятаться под кровать. Король, которому ничто человеческое не было чуждо, бросил на пол несколько сладостей, которые они с возлюбленной вкушали в постели после объятий, чтобы соперник тоже поел и осознал безвыходность своего положения. Тот все понял и очень скоро уехал, а потом начал ухаживать за мадемуазель де Гиз и ее матерью.

Отца Габриэль постепенно начало тошнить от историй, ходивших вокруг его семьи. Антуан д'Эстре, вдохновленный, по-видимому, тем обстоятельством, что его неверную жену настигла справедливая кара – ее и разрушителя семьи маркиза д'Аллегра нашли с перерезанными глотками на берегу Иссуара, – спешно выдал Габриэль за сеньора Лианкура – вдовца Никола д'Амерваля.

Тому вся эта история пришлась не по душе, но он согласился, хотя, как вскоре выяснилось, несколько переоценил свои способности. Страх от того, что он противозаконно замахнулся на королевское добро, настолько охватил д'Амерваля, что в первую брачную ночь мужская сила покинула этого отца четырнадцати детей. Во всяком случае, именно так он верноподданнически доложил выведенному из себя Генриху Наваррскому, который нанес ему неожиданный визит. Удар лошадиным копытом, как стало в конце концов известно, давно лишил его мужественности, и лишь неохотно уступив натиску тестя, он женился на упомянутой Эстре. Брак оказался несостоятельным. Несколько месяцев спустя Габриэль покинула замок Лианкур и окончательно соединилась с Генрихом.

Она принесла ему счастье. Король нуждался в Габриэль. Время было трудное. Оставаясь протестантом, он терял всякую надежду когда-либо занять трон. Лига сохраняла прежнюю силу. Конечно, можно было осадить Париж и уморить голодом все его население до последнего человека. И что он получит? Нескончаемую резню и город, полный трупов. С другой стороны, Сословное собрание Лиги в Париже было совершенно беспомощным и не могло выставить против Генриха ни одного достойного кандидата. Будь Наварра католиком, его короновали бы на следующее утро. Но менять веру было рискованно. Его гугеноты почувствуют себя брошенными на произвол судьбы. И может ли он отважиться обмануть Англию, своего единственного союзника? Елизавета отвернется от него, если он на коленях приползет в курию вместо того, чтобы поставить на колени Париж. Правда, она была настоящим политиком и сама не упустила бы выгоду от перехода в католичество. Генрих с удовольствием предпочел бы купить победу золотом, а не кровью. Он вообще был властителем, не склонным к насилию, и даже обуздал своих наемников, разрешив им грабить взятые города в течение одного дня вместо прежних трех.

Филипп Испанский, властелин мира, перестал понимать, что в нем происходит. Он, христианнейший король, вынужден бездеятельно наблюдать, как чаши весов медленно и неудержимо начинают склоняться в пользу французского еретика. Смертельным холодом веяло от донесений, доставляемых в величественный дворец Эскуриал. Послы могли только с прискорбием сообщить, что план короля посадить инфанту на французский трон никогда не будет поддержан парламентом. Ни один чужеземный принц и ни одна чужеземная принцесса не могут быть возведены на французский престол, так как это противоречит салическому праву и потрясет самые основы французской монархии. Стоит Наварре переменить веру – а этого надо опасаться, – как Париж немедленно откроет перед ним ворота.

Приближалось лето 1593 года. Пока Сословное собрание Парижа от заседания к заседанию все больше раскалывалось на враждующие партии, Наварра обдумывал последствия смены вероисповедания, смертельного прыжка, как он сам это называл. Он советовался с прелатами по вопросам чистилища, отпущения грехов и иерархии ангелов. Его соратники начали опасаться будущего, но Генрих успокоил их одним ясным словом. Он, король французов – как католиков, так и протестантов, – не позволит разрезать себя на две части, и тот, кто думает иначе, скоро поймет это. Разум подсказывал ему, что делать дальше. Факты диктовали выбор пути. Католики, которые все еще поддерживали Генриха, ставя интересы королевства выше интересов веры, не будут вечно соблюдать верность отлученному от церкви еретику. Как только Парижский парламент объединится в вопросе о короле, Генрих проиграет. О его душевном здоровье заботилась Габриэль. Как говорят, тетка нашептала ей, что только Его Святейшество может расторгнуть брак короля. Между ею и престолом стояли Папа и ложная вера Генриха. Уговаривай его отступиться, шептала хитрая тетка в ухо прекрасной племянницы. Мольбы и слезы сделают все остальное.