Кодекс пацана. Назад в СССР (СИ) - Высоцкий Василий - Страница 52

Говорил про глупую пацанскую олимпиаду, про отчима и семью. Про Иваново и побег. Про Карася и его роль в смертях южских ребят. Про Ковалькова и Гурыля. Про следователя Коржева, который всё это замутил. Говорил до тех пор, пока нечаянно не уснул. А может быть просто потерял сознание…

Глава 32

— Он приходит в себя! Вон, глаза дергаются! А вон ещё рука! Да я же говорю, что мой друг сделан из железа! Что ему те щенки — из Лося гвозди ковать можно! — сквозь вату в ушах донесся голос Сереги Курышева. — Эй, бродяга, хорош притворяться!

Чего? Он живой? Или я всё-таки умер и попал на небеса… Ну, или куда там попадают после смерти?

По ощущениям, я лежал на твердой поверхности, накрытый простыней или тонким одеялом. Голова уже привычно раскалывалась, а во рту был противный вкус пластика.

— Чего кривишься, бродяга? Меня не обманешь! Я тебя насквозь вижу! — продолжал раздаваться веселый голос Курышева.

Я с трудом разлепил глаза. Надо мной склонился мой старый друг и товарищ, скалясь пожелтевшими от времени зубами. И в самом деле старый — вон, морщин целая куча, мешки от недосыпа под глазами, щетина не меньше трех дней.

Нет, не тот молодой пацан, который лежал в гробу, а взрослый и состоявшийся мужчина. Только слегка осунувшийся, и щеки немного впали.

— Ну и рожа у тебя, Шарапов, — с трудом проговорил я.

Язык во рту двигался с грацией сучковатого полена. А ещё губы отказывались повиноваться как прежде.

— Ага, ты бы на свою рожу посмотрел. Куда ты на молодых-то полез, пень ты старый? — покачал головой Серёга.

Я тем временем огляделся. Впрочем, смотреть особо было не на что — обычная больничная палата с синими стенами, Кровать рядом пустует, а я присоединен датчиками к какой-то машине, которая попискивала и старательно рисовала зеленые горные пики на чёрном фоне.

На молодых полез… пень старый…

Я поднял руку. Она и в самом деле не блистала молодостью. Нет, скорее это была рука пятидесятилетнего мужчины, который не боится трудной работы, а вовсе не лапка молодого пацана.

Неужели всё, что я видел, было сном? Привиделось в больном бреду…

И следователи, и деньги, и пацаны… всё-всё-всё…

— Я хоть победил? — спросил я на всякий случай.

— Ну, до приезда полиции ты их задержал. А потом уже этих молодчиков скрутили. Теперь в «обезьяннике» кукуют. Ждут твоего пробуждения. Ты ведь почитай целую неделю тут в коме провалялся. Неплохо тебе по башке приложили — все опилки перевернули, — с улыбкой проговорил Серёга.

Вот как… Значит точно всё привиделось. Всё было всего лишь погружением в кому. А в царстве сновидений порой человек на любые подвиги готов. Может быть этим и объяснялось моё глупое желание устроить пацанскую олимпиаду? Почему-то в коме это казалось логичным. Вот хотелось объединения ребят и всё тут. Не хотелось убийств и прочего…

Может быть это наложилось на память происшествие с залетными пацанами? Пережил это и вот оно наложило свой отпечаток…

А на самом деле я всё тот же тертый жизнью и битый ветрами холостяк, который вписался за парочку на улице и получил по башке за свою доблесть…

— Слушай, а Гурыль? Это… Ты помнишь такого? — спросил я осторожно.

Всё-таки мысль о том, что это не совсем сон в коме, а перемещение во времени немного волновало меня. А вдруг я каким-то образом вмешался в ход истории, смог изменить прошлое? А что? Вон, у Брэдбери мужик на бабочку наступил и изменил будущее, а я… Столько дел натворил, что бабочкам и в страшном сне не приснится. Даже если они будут куколками половину жизни.

— Ого, кого ты вспомнил, брат. Гурыля же убили в конце восьмидесятых. А ты чего про него спросил? В коме приходил? Сказал, кто это сделал? — поднял бровь Сергей.

— Да так, привиделось чего-то, — вздохнул я.

— Унгазун гарунге, унгазун гарунге! Замбеле гарунге, унгазун гарунге! — донеслась из-за дверей знакомая песня.

Во как, и тут эта «унгазун» играет…

— Алло? — послышался женский голос, от которого сердце пропустило один удар. — Да, поняла. Через пять минут буду. Подождете, ничего не случится! Да, через пять минут.

Я посмотрел на Курышева, тот хмыкнул и повернулся к двери. В палату вплыла… Да-да, именно вплыла Мария Вахотина. Уже не молодая девчонка, а взрослая, состоявшаяся женщина с короткой прической, всё теми же голубыми лучезарными глазами, с телефоном, прислоненным к уху. Белый халат только подчеркивал ладную фигуру. Она увидела мой взгляд, чуть остановилась, а потом сказала в телефон:

— Всё, скоро буду!

— Привет! — проговорил я, когда она отключила вызов. — Забавная песня на рингтоне…

— Да, люблю этот сериал… Ещё с молодости… Саша, рада видеть, что ты пришел в сознание. Как себя чувствуешь? — спросила она тем же самым звонким голосом, какой я помнил по школе.

— Да я в норме, — проговорил в ответ. — А ты как здесь? Ты же вроде уехала из города?

— Так на твоё счастье вернулась недавно. Устроилась работать в нашу больницу. Выходила, можно сказать тебя, засранца…

— Так уж и засранца? — пробурчал я недовольно.

— Ну, судя по частым подходам к утке…

Вот умеет Серёга выставить меня в не вполне хорошем свете. И это перед Марией! И так видок у меня не очень, а он ещё добавляет масла в огонь.

— Серёж, ты тоже мог бы быть вместо Саши, — улыбнулась Мария. — Вы вроде и взрослые уже, вон, седина в бороде и на висках, а всё пацанские у вас привычки остались.

— Да, мы чтим Пацанский Кодекс! — ударил себя в грудь Серёга Курышев. — Не отступать и не сдаваться! Вечно молодые, вечно пьяные…

В это время в его кармане заиграл телефон. Голос Виктора Цоя начал выводить: «Вместо тепла — зелень стекла! Вместо огня — дым!»

Перед глазами снова встал дискотечный зал, куда вот-вот должен ворваться Карась и заорать, что Левона убили… Похоже, что я слышал не только музыкальный рингтон Марии. Значит, Сашка тоже немало времени провел возле меня…

— О-о-о, меня ненаглядная вызывает, — взглянул на экран Курышев. — Засиделся я тут у тебя, Сашка. Давай, поправляйся. Приду завтра и принесу апельсинов. Приду к трем, так что постарайся до этого сбегать в «утку», чтобы потом не пришлось нам обоим испытывать неловкость…

— Да вали уже, балабол, — усмехнулся я в ответ. — Язык без костей, только и шлепаешь… Ленке привет передавай. Скажи, чтобы не волновалась.

— Передам-передам, — кивнул он и покосился на Марию. — Ладно, оставляю вас на романтичное… вставление катетера! Пока-пока!

— Иди уже, сорока, — усмехнулась Мария и показала свои знаменитые ямочки на щеках. — Завтра постараюсь к твоему приходу сделать так, чтобы в палате пахло розами.

— Во-во, я запомню.

После этого Серёга покинул палату, подмигнув мне на прощание. Совсем как тогда, во сне, когда мы танцевали с девушками рядом, мол, не робей…

Мария тем временем проверила капельницы, датчики на теле, посмотрела на зрачки. Когда она прикасалась, то снова повеяло запахом луговых трав и ароматом дикой малины. Тот самый аромат, который я чувствовал во сне…

— Ну что же, жить будешь. А как долго — зависит только от твоего желания нарываться на молодежь, — улыбнулась она.

— Не, нападать я пока не намерен. Не в том состоянии, но если надо, то и с капельницей смогу кому-нибудь в лобешник зарядить, если тот вдруг на тебя нападет! — я коснулся пальцев Марии, но не почувствовал кольца.

Поднял брови, показал на женскую руку. Маша слегка улыбнулась:

— Не сошлись характерами. Сын со мной остался, двенадцать лет.

— Пацан, — кивнул я.

— Пацан… Танцы любит, отличник…

Возникла неловкая пауза. Я думал, что сказать дальше и снова почувствовал себя тем мальчишкой, какой пригласил королеву школы на танец. Неожиданно Мария всплеснула руками:

— Ой, меня же в ординаторской ждут. Я сейчас туда сбегаю и потом ещё загляну…

— Маш, а как ты смотришь на то, чтобы прогуляться после моей выписки? — мой вопрос застал её уже в дверях.