Кодекс пацана. Назад в СССР (СИ) - Высоцкий Василий - Страница 29

— Ага, устроим раз-другой, а дальше? Что дальше? Каждый раз так будешь утюги дарить? Денег же не хватит…

— Вот тут и вступает работа со старшаками. Наведем мосты на этих соревнованиях, а потом уже подключим дальше работу с ними основными. Соберем общий сход, где будем решать, как жить дальше. Я могу предъявить своё видение будущего, чтобы сообща смогли решить — куда нам двигаться, в каком направлении. Или каждая улица будет жить сама по себе, или объединимся в один мощный кулак, чтобы протянуть десять лет, пока страну будет трясти и лихорадить.

— Десять лет? — вздохнул Гурыль. — Долгий срок. Новые пацаны подрасти успеют.

— И их смогут воспитать те, кого старшаки воспитают сейчас. Сам знаешь, что для щеглов порой слово старшака значит больше, чем слово отца.

— Ну да… — поджал губы Гурыль. — Но всё равно, отдавать деньги на утюги и прочее…

— Мы можем оставить их тут и тогда придет неизвестный, чтобы забрать себе, — пожал я плечами.

— Странный ты, Лось, — покачал головой Гурыль. — Сам странный и базар у тебя тоже стремный. Хочешь замутить такую бучу…

Его осталось только дожать. Я видел, что он уже почти что согласился со мной.

— И твою «ласточку» тоже отремонтируем. Я думаю, что денег хватит, — вбил я последний факт в крышку аргументов.

— Ладно, поехали к Ковалькову, — кивнул Гурыль. — Хотя, постой… А как нам быть с Серовкой? Оттуда тоже будем звать возраста?

— Нет, Серовку оставим в покое. Конечно, до них всё дойдет, но думаю, что они зассат выступать перед милицией.

— Перед милицией, перед милицией, — передразнил меня Гурыль. — Почему ты их ментами не назовешь?

— Потому что ментами их урки называют, а мы же не такие! Мы же вроде как наоборот, сотрудничать им предлагаем…

— Вот только пацанам этого не говори. Пусть они и не воровского пути, но… с ментами вожжаться западло.

— Западло, не западло… Мы вынуждены с ними существовать в одном поле, так что необходимо иметь хотя бы какое-то уважение. Вот поэтому я и не называю их ментами. Это милиция, наша защита и опора. Работа у них сучья, на такой работе трудновато порой оставаться человеком…

— Это как?

— Да вот так! Если у тебя всё нормально, то ты милицию не зовешь, а если что случится, то нужно обращаться к ним. Вот и вызываешь их на всякие косяки, как людей, которые могут помочь разрулить проблему. А им же приходится разруливать, общаться с ворами, убийцами, пьяницами и прочим сбродом. Вот и происходит у них профдеформация, когда все люди вокруг начинают восприниматься из той когорты, которая является постоянными клиентами. Потому и выходят раньше на пенсию, с испорченной психикой, язвами желудка и прочими прелестями милицейской работы.

— Ладно, убедил, — хмыкнул Гурыль. — Не менты, а милиция. Двигаем, нам ещё Ковалькова нужно на месте застать. Ох, чувствую, что он охренеет, когда столько бабла увидит.

Глава 18

Конечно, Ковальков владел собой лучше Гурыля. Может, сказывался опыт, а может он и в самом деле поверил мне, но ждал последнего подтверждения. В любом случае, следователь не подал вида, что удивлен, когда перед ним открылся пакет с деньгами.

Пакеты уже не были редкостью, но я ещё помнил то время, когда появились пакеты с ручками для переноски чего-либо. И помню, как мама рассказывала, что в её молодость пакеты стирали и вешали сушиться на веревках, как белье. Как берегли, обклеивали изолентой и с гордостью носили по улице.

В каком-то из фильмов того времени был даже такой эпизод, где плохой американец в поезде, поняв, что напротив сидят «советские» люди, вынул из полиэтиленового пакета яблоко, а пакет, глядя издевательски в глаза нашим людям, скомкал и бросил в мусорный ящик. Во какой ценностью в своё время обладала вещь, которая в моем времени порой раздается бесплатно.

А уж про «пакет с пакетами» и говорить не приходится — это одна из привычных черт многих русских квартир!

— Это настоящие? — спросил Ковальков, не отрывая взгляда от пакета.

— Самые что ни на есть, — хмыкнул Гурыль. — Все знаки на месте и Ленин как живой. Вот только…

— Что «вот только»? Где кроется подвох? — тут же напрягся следователь.

— Вот только этот чудик хочет всё бабло слить на призы для пацанов…

— Чего-о-о? — протянул Ковальков. — На какие призы? За трупы, что ли? Вы совсем…нулись?

— Вот чтобы не было больше трупов, я и хочу объединить всех пацанов, — проговорил я в ответ.

Ковальков долгим взглядом смотрел на меня. Возможно, он ждал, что я сейчас расхохочусь, что скажу будто пошутил, но… Не дождался и закурил, по обыкновению покрутив сигарету «Примы» в пальцах.

— Я обещал, что принесу деньги? Я принес. Теперь могу рассказать немного о том, что Россию ждет в ближайшие десять лет, — я разогнал дым перед лицом взмахом руки.

— Что ждет СССР?

— Нет, как раз СССР уже не будет. Останется Россия и куча стран от неё отколовшихся. Я уже рассказывал Гурылю…

— Можешь и мне рассказать. Пока вроде время есть?

— Пока? — я поднял бровь.

— Да, пока СССР не развалился, — криво ухмыльнулся Ковальков.

Ясно. Он мне тоже не верил. Даже увидев деньги, он не поверил. Так будет ли смысл в том, что я сейчас начну ему рассказывать о грядущем апокалипсисе? Будет слушать и не верить? И зачем я буду распыляться?

— Вы можете мне не верить, но на самом деле я хочу только добра нам всем и ребятам. Я хочу хотя бы немного их подготовить к тому, что скоро начнет случаться…

— Садись, рассказывай, — устало махнул рукой следователь. — У меня профессиональная привычка во всём сомневаться, поэтому так и веду себя.

— С чего бы такого начать… — вздохнул я.

— Скажи, наши снова в Афганистан пойдут? А то как в феврале вышли, так там праздник у душманов, — затянулся Ковальков.

— Не пойдут наши в Афган. Там американцы будут свои порядки наводить. Нам же достанется Чечня, а потери там будут раз в десять больше. Такие, что Афган покажется детским праздником.

И я снова начал рассказывать о том, какое черное будущее ждет наш многострадальный народ. И какие гонения на русских пойдут со стран «дружелюбной Азии». Как будут гнать нас отовсюду, травить и унижать по поводу и без повода. Ковальков слушал, то и дело затягиваясь. Между его бровей пролегла тяжелая складка. Он пару раз порывался что-то сказать, может быть даже возразить, но сдерживался.

А я рассказал про то, как смеялись американцы, когда седой президент Российской Федерации говорил, чтобы «Бог хранил Америку». Рассказал про хлынувшую в страну наркоманию, про паленую водку и того самого «Распутина», который подмигивал один раз вверху. а второй раз внизу. Про массовые отравления, про продукцию вместо зарплаты, про макароны с раскрошенным куриным кубиком, сделанным из гидрогенизированного жира, усилителей вкуса, ароматизаторов и соли.

Я говорил и заново погружался в то время, когда каждый прожитый день походил на подарок. И эти подарки больше всего касались пацанов, которым воля и свобода, а также бездействие правоохранительных органов ударило по башке. Как молодежь поверила в своё превосходство над старыми людьми и перешли на новую жизнь — по понятиям.

Ковальков слушал. Напряжение повисло в кабинете вместе с сизыми клубами дыма. Гурыль иногда хмыкал, но я не обращал на него внимания и продолжал говорить.

— И всё это тебе привиделось? — спросил Ковальков, когда я закончил свой рассказ.

— Да, — пожал я плечами. — Всё это мне привиделось. И кажется, что скоро то, о чем я рассказываю, начнет случаться. Вот поэтому я и хочу успеть всё предупредить и тех же самых пацанов вытащить из-под катка девяностых годов. Чтобы знали, что так можно делать, а так нельзя. Чтобы старшие учили молодых. Чтобы отвечали все за всех, а не только район за район…

— А-а-а, пацанский кодекс хочешь возродить?

— Хотя бы какое-то наличие власти, — покачал я головой. — Ведь скоро начнется форменный беспредел и в этом беспределе выжить смогут только более-менее приспособленные. Остальные пойдут во все тяжкие и пропадут на хрен…