Книга, в которой исчез мир - Флейшгауэр Вольфрам - Страница 25

Ди Тасси встал из-за стола и прошелся по комнате. Взяв несколько листов бумаги, он снова сел и принялся делать какие-то пометки. В это время Николай рассказывал советнику содержание своего разговора с аптекарем — о последовавших друг за другом смертях, посещениях белокурой дамы и о незнакомых людях.

Ди Тасси слушал с неослабевающим вниманием. Его перо быстро скользило по бумаге.

— Значит, Циннлехнер думал, что Максимилиана убили, чтобы прекратить род Альдорфа? — спросил он, когда Николай закончил свой рассказ.

— Да, во всяком случае, он намекал именно на это.

— Но по скептическому выражению вашего лица я вижу, что вы не очень-то в это верите.

Николай умоляюще вскинул руки.

— Позвольте, я же врач и для вас я только свидетель, не имеющий права выносить свои суждения по поводу всех этих событий.

Ди Тасси отпил еще глоток вина, потом произнес:

— Возможно, я смогу у вас кое-чему поучиться. Как мыслит врач? Что бы вы стали делать на моем месте?

Николай смутился. Чего хочет от него ди Тасси? Это нечто большее, чем допрос свидетеля. Не открывается ли перед ним выход из затхлого нюрнбергского существования?

Он посмотрел в глаза советнику юстиции и сказал:

— Я бы вернулся к исходному пункту.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил ди Тасси. Внезапно в голову Николаю пришла мысль. Законы разума одинаковы везде. В Фульде его оттолкнули и отвергли с его идеями, но этот ди Тасси, кажется, с вниманием отнесся к его размышлениям. Не стоит ли рискнуть?

— Как-то раз одна служанка поранилась о гвоздь. Ранка была маленькая, но она нагноилась, и образовался болезненный сок. Очевидно, страх или боль от раны в теле девушки привели к тому, что развились судороги, приведшие к уплотнению слизи или крови, застою, закупорке и гниению. Я дал ей очищающие средства и ревень, чтобы направить ток телесных жидкостей в ногу. Кроме того, я расширил рану, чтобы выпустить гной. Но это не помогло. Нога начала гноиться еще больше. Раневое отверстие оказалось слишком малым. Я прибегнул к нескольким кровопусканиям, чтобы удалить из тела гнилостные соки, но было слишком поздно. Соки застаивались все больше и больше, нога почернела, и девушка умерла.

— И что из этого? — нетерпеливо спросил ди Тасси, когда Николай сделал паузу.

— Я лично наблюдал десятки подобных случаев, а читал о сотнях, — ответил врач, — и мне кажется, что мы станем жертвами заблуждения, если будем искать причины отравления только в теле.

— Но где тогда надо искать причины? — спросил советник и выжидающе посмотрел на Николая.

Врач спокойно продолжил:

— То, что происходило в этом замке и с этой семьей, представляет собой непрерывную цепь причин и следствий. Три, а может быть, и четыре человека один за другим заболели и умерли. Еще три человека очень странно себя после этого повели. Естественно, наш разум пытается упорядочить эти события по их причинам и следствиям. Но при этом мы имеем дело лишь с феноменами, единичными проявлениями. Мы не знаем, что есть причина и что есть следствие. Вероятно, мы имеем дело лишь с симптомами, но не с событиями как таковыми, а с последствиями событий, о которых мы ничего не знаем или которые нам не удалось наблюдать. Но вернемся к примеру с девушкой: мы наблюдаем телесную картину болезни, проявления ее реакции и ищем объяснения в теле, в организме. Но не в отношениях, которыми связан этот организм. То, что мы наблюдаем как явление, быть может, есть не что иное, как вымысел. Но настоящий вопрос заключается в другом: какое событие предшествовало всем остальным событиям? Где начало цепи причин и следствий? Когда организм решил заболеть?

— И где же, по вашему разумению, находится эта причина? — спросил ди Тасси, не скрывая на этот раз своего нетерпения.

— Этого я точно не знаю, — ответил Николай, — но скорее всего она в гвозде.

Ди Тасси мгновение помолчал и удивленно посмотрел на Николая.

— В гвозде? — озадаченно переспросил он. — И где же находится тот гвоздь?

Николай вскинул брови. Разве советник сам это не видит? Это же так очевидно! Ди Тасси ждал ответа.

— В Лейпциге, — сказал Николай.

Ди Тасси откинулся на спинку стула, плотно сжал губы и наморщил лоб. Потом лицо его прояснилось.

Но он ничего не ответил врачу. Разговор был прерван громким стуком. Дверь открылась, и в комнату вошел Фойсткинг. Николай тотчас встал, так как еще до того, как пришедший успел заговорить, он услышал крик девушки. Она проснулась раньше, чем он ожидал. Состояние ее не изменилось. Не говоря ни слова, Николай поспешил к больной.

6

Когда он принялся расстегивать ее платье, руки его задрожали.

Дыхание девушки было безмятежно-спокойным, грудь поднималась и опускалась с завораживающей регулярностью. Под платьем оказалась простая ситцевая рубаха — обычная одежда местных деревенских девушек.

Расстегнув пуговицы до пояса, он осторожно подсунул руку под спину девушки, легко приподнял ее и, спустив платье, стащил его с ног и сбросил на пол. Больная не реагировала, она расслабленно опустилась на подушки, ни на йоту не изменившись в лице.

Прошло много часов, прежде чем она успокоилась. Он долго противился необходимости снова одурманить и усыпить ее. То неведомое, что происходило в ее потревоженной душе, должно было, по его разумению, пройти и успокоиться само. Иногда она становилась спокойнее, и Николай пользовался такими моментами, чтобы ласково говорить с больной. Он до сих пор как должно не осмотрел ее и надеялся дождаться, когда она хотя бы отчасти придет в себя. Но возобновление припадков лишило Николая этой надежды, и он был принужден снова дать больной снотворное. На этот раз он дал девушке меньшую дозу, смочил водой ее растрескавшиеся губы, откинул со лба прядь темных волос и успокаивал ее ласковыми словами, пока она наконец не уснула.

И вот теперь она беспомощно лежала перед ним. Николаю стоило больших усилий подавить смятенные чувства. Он с вожделением смотрел на ее шею, на ключицы, мягко вырисовывавшиеся под нежной кожей. Кажется, у нее была лихорадка. Кожа блестела, а на груди проступали мелкие капельки пота. С большим трудом он взял себя в руки и сосредоточился. Надо осмотреть лодыжку. Может быть, у больной есть и другие ушибы или даже переломы, которыми ему следовало бы заняться. Но он никак не мог оторвать взгляд от ее лица. Сердце его сильно билось, он понимал, что надо позвать еще кого-нибудь, что он не должен, не имеет права оставаться в этой комнате наедине с больной. Но одновременно он ничего так не желал в этот момент, как быть с нею наедине. Снова и снова против его воли глаза обращались на девичью грудь, которая в такт равномерному дыханию опускалась и поднималась, натягивая белую, становящуюся в этот миг прозрачной ткань рубашки. Сквозь ткань виднелись большие коричневые ареолы, окружавшие соски, и он, чтобы отогнать ненужные мысли, спрашивал себя, не рожала ли она. Неописуемое ощущение поразило его чресла, в которых пульсировал горячий, пугавший его поток. С большим трудом он взял себя в руки, прикрыл ее тело и принялся осматривать ноги.

Левая лодыжка, как ему показалось, распухла еще больше. Он размотал тряпку, которой девушка за отсутствием белья обмотала голень, чтобы защититься от холода. Николай ощупал кости голени до колена и нашел их неповрежденными. Вероятно, она просто подвернула ногу при падении. Но перелома не было. Во всяком случае, голень была цела. Он снял грубую ткань с другой ноги и нашел ее также в полном порядке. Он знал, что ничего не сможет сделать с припухлостью. Повязка и покой — это все, что требовалось, в остальном следовало положиться на природу.

Но бессилен он был и против той обольстительной силы, с которой действовало на него ее тело. Он опасливо оглянулся, словно боялся, что кто-то в замке прочет его мысли сквозь наглухо закрытые двери. Словно кто-то может сейчас ворваться в комнату и оторвать его от девушки. Но ничего такого не произошло. Он был наедине с ней в этой комнате, которую до сих пор ни разу не видел. Здесь жила служанка или горничная. Шкафы стояли открытыми, выставив на всеобщее обозрение пустые полки. Кровать, стул и маленький комод составляли все скромное убранство. Кровать застлана соломой, прикрытой теперь попоной, в которую завернули девушку. Но Николай плохо видел все это. В нем проснулось и рвалось наружу неуемное, непреоборимое вожделение. Он сел на край кровати и упивался видом девушки, которая с каждым мгновением казалась ему прекраснее.