Жандарм 5 (СИ) - Семин Никита - Страница 38

— Простите отче, я согрешил, — прервал я молчание.

— Смелее, — впервые заговорил он со мной. — Бог наш милостив. Раскаяние — первый шаг к прощению.

— Я хочу добра своим близким, но это заставляет меня лгать, — осторожно подбирая слова, начал я. — И даже возможно мне придется совершить грех убийства, чтобы люди вокруг наконец очнулись.

Слова… Мои слова были такими, как я видел «исповедь» революционера. Что бы они сказали Никодиму. И мне было интересно, что он отвечает в такие моменты. В этом мире люди гораздо более богобоязненны, чем в моем прошлом. И гораздо больше верят в бога и церкви. Какими бы революционерами они не были, но в такие вот моменты должны были частично раскрываться.

Впервые на лбу священника пролегли складки — он нахмурился.

— Какое бы благое дело и начинания тебя не вели, но совершать такой грех нельзя. Ибо сказано в заповедях «не убий». Подумай, наверняка есть другой способ достичь того, что тебя беспокоит.

— А если нет?

— Всегда есть выбор. Благословлять тебя на грех я не буду. Лишь предостерегаю — подумай, зачем тебе это. Не губи свою душу.

Скомкано попрощавшись с Никодимом, я отошел в сторону, освобождая место для следующего исповедующегося прихожанина.

Итак. Если остальным людям священник Никодим говорит то же самое, то как минимум не причастен к радикалам революционного движения. Осталось дождаться окончания исповеди и послушать остальную проповедь.

Очередь продолжила двигаться дальше, а я осмотрелся. Вокруг уже человек семьдесят собралось, кто никуда не уходил, а ждал проповеди. И если поначалу на меня не особо обращали внимания, то потом я начал ловить на себе удивленные, а иногда даже неприязненные взгляды. Странно. Вроде одет я также как они, во время службы тоже не выбивался из толпы, да и мою исповедь никто кроме священника не слышал. Напряглись, увидев новое лицо? Большинство здесь уже друг друга знают? Тогда понятно удивление, но откуда неприязнь?

— Григорий Мстиславович, — вдруг тихо позвали меня сбоку.

Обернувшись, я увидел Сергея — одного из троицы моих «агентов», когда-то завербованных в самом начале моего приезда в Москву. Что он здесь делает? Хотя… это ведь он мне когда-то рассказывал о здешнем священнике. Еще до моего отъезда на Аляску.

— Здравствуй, Сергей. Давно не виделись.

— Да уж давненько, — слегка хмыкнул он и тут же посерьезнел. — Вам лучше уйти, Григорий Мстиславович.

— Это еще почему?

— Вы слишком выделяетесь. И вызываете много вопросов.

— И чем же я выделяюсь? — искренне удивился я.

— Это так сразу не объяснишь, но по вам видно — барин ряженый.

Тут он задумался, и все же смог найти подходящие слова.

— Руки у вас холеные. Мозоли вроде есть, но не такие, как у рабочих. Усы как у дворянина подстрижены. И пусть сделано давно и даже щетина у вас уже видна, но все равно — выбивается. Простой люд так не стрижется. Держитесь вы ровно и независимо. Уверенно. Шапку ломили во время службы словно нехотя. Непривычно вам это. Я еще удивился, когда вас увидел, но подходить не стал. Мало ли, зачем вы здесь.

— А сейчас почему подошел тогда?

— Сюда на службы иногда дворяне приходят. Вот как вы. И люди к этому с пониманием относятся — все под богом ходим. Исповедь — тоже понятно. А сейчас будет проповедь о бедах наших, житейских. Дворянину не понять, да еще мало ли что ему в голову стукнет. Еще сорвет проповедь или полиции что насочиняет. Те ведь сильно разбираться не будут. Прошу, уйдите. Если вам так интересно, вечером к вокзалу приходите — там я все вам и расскажу.

— Ладно… — протянул я. — Тогда до вечера.

Покидая церковь, я мысленно костерил Артюхова. Почему он мне о таких тонкостях не сказал? Или специально умолчал, или не такой уж он грамотный филер, как я о нем подумал. Ну, Емельян Никифорович, держись! Устрою я тебе выволочку.

Тот словно чуял мою злость — ушел из церкви сразу после окончания службы, даже на исповедь не остался. Ладно, завтра с ним поговорю тогда.

До вечера еще было часа три и, думая чем себя занять в это время, я вспомнил про алеутов. Сегодня как раз воскресенье — нужно их проведать, да узнать, как у них с учебой дела и вообще — с бытом. Перед тем, как идти к «великолепной семерке» я вернулся домой и переоделся. Ну его, этот маскарад, раз по словам Сергея я больше на «ряженого», то есть клоуна похож.

Парни встретили меня радостно. Феофан так и чуть обниматься не кинулся.

— А мы уж думали, что вы про нас забыли, — бесхитростно сказал он. — Ждем-ждем, а вас все нет.

— Как видишь — не забыл. Рассказывайте, как вы тут живете.

В целом у парней все было хорошо. Столицу нашей страны они продолжали изучать, но хотя бы главные улицы и достопримечательности запомнили. Немного повздорили с местными ребятами из работяг, но ничего серьезного. Как обычно причиной были девушки. Видите ли алеуты — это экзотика и девчата из села или просто из женского любопытства стали на них засматриваться. Что не понравилось местным «кавалерам», как это часто и бывает. Если бы не мои уроки и общая физическая подготовленность парней, одними синяками они бы не отделались. К ним ведь пришли с численным преимуществом — аж семнадцать против семерых. И то «великолепная семерка» сумела свести эту драку к ничьей. А потом уже и отцы местных парней вмешались. Своих сыновей окоротили, но и моим алеутам сказали не наглеть. Было это буквально пару дней назад. Со словами тех мужиков я согласился и пригрозил парням, если будут от учебы сильно отвлекаться и на неприятности нарываться, а не пытаться завести знакомства и связи — билет на Аляску быстро в зубы получат.

В учебе у них таких проблем не оказалось, хотя и не сказать, что давалась она им легко. Роман показал мне отзывы от репетиторов, с которыми я тщательно ознакомился. Такие отзывы я попросил Романа взять у всех их учителей и брать в дальнейшем раз в неделю. В самых сложных случаях пускай назначают встречу со мной.

Уже после всего этого по напоминанию неугомонного Феофана мы перешли к тренировке. Но тут сначала я отправил этого «проблемного» за мальчишками. Сашке с Сенькой-то я тоже такие тренировки обещал.

За всеми этими делами три часа до вечера пролетели незаметно.

Попрощавшись с парнями и снова предупредив не устраивать вражду с местными, я отправил мальчишек домой, а сам поймал извозчика и двинулся на вокзал.

Запах машинного масла, толпы приезжих и тех, кто только ждет свой поезд, суета, толкотня даже несмотря на вечернее время — все это навеяло даже некоторую ностальгию. Вспомнилась сестренка, с которой мы приехали в Москву. Надо бы и ее навестить. Но дел так много и они накатывают как снежный ком, что даже не знаешь, когда время выкроить.

Сергей ожидал меня на одной из лавочек. Заметив меня, он встал и махнул рукой в сторону проулка между домами. Уже там, подальше от лишних глаз и ушей, мы и поговорили.

— А вы упорный, Григорий Мстиславович, — начал Сергей. — Я ведь помню, как вы тогда отцом Никодимом заинтересовались. А потом пропали и, вернувшись, снова про него первым делом вспомнили.

— Работа такая, — пожал я плечами. — Я и про вас вспомнил и даже совет тебе один давал, — с намеком посмотрел на него. Тот промолчал, и я перевел тему. — А вы тут как?

— Живем потихоньку, — пожал плечами Сергей. — Василий вас иногда вспоминает. Жалеет, что не навещаете вы нас.

— Как увидишь его, передай, что я готов к встрече. Адрес я вам свой давал, пусть заходит. Не на службе буду — обязательно поговорим. Так что ты про проповедь мне можешь сказать?

— Не забываете о ней? — усмехнулся парень. — Может и правильно. Помню я, как вы нас предостерегали, — все же показал он, что не пропустил мимо мое замечание о «совете». — Мол, личности туда не самые законопослушные могут зайти. Сманивать и подначивать против императора могут начать… — тут он вздохнул тяжело. — Правы вы тогда были. Есть там такие люди.

— А отец Никодим?..

— Не с ними он, — покачал головой Сергей. — За людей радеет. Помочь хочет. Верит, что можно донести до императора чаяния народные. Подписи собирает, чтобы потом с письмом от обчества к Кремлю пойти по Болотной. Да еще недавно слух прошел, что один жандарм за рабочих встал, укоротив заводчика. Не дал тому полицию на них натравить. Это отца Никодима воодушевило. Да и некоторых иных работяг тоже. Поверили, что не впустую его затея.