О времени, о душе и всяческой суете - Браннер Джон - Страница 68

В его голосе сквозила чудовищная свирепость, направленная, впрочем, не на старика, с которым он говорил. Тон свидетельствовал лишь о том, что он исчерпал все доступные ему ресурсы.

– С тех пор я повидал много других, ему подобных, – ответил Котивала. Сейчас явно говорил не санньяси, а опытный врач с многолетним стажем. – Так что могу себе представить. Но все равно расскажите.

В направленном на него взгляде Чанса читалось нечто, близкое к восхищению. Собравшиеся неподалеку любопытные деревенские жители узнали это выражение и пришли к выводу – хотя даже наиболее образованные из них не могли разобрать быстрой английской речи, – что на незнакомца с неба подействовала аура их святого человека. Они заметно расслабились.

– Ну… Ну, ваша подруга, старшая медсестра, все настаивала, что, раз вы сказали, что с ним что-то не так, значит, так и есть, хотя и я, и доктор Банерджи говорили, все в порядке. Она все напирала и напирала, и под конец это начало мешать работе и задерживать мой отъезд. Так что я сказал, ладно, к черту, и отвез его в ВОЗ в Дели, где эксперты провели самый полный набор тестов, какой только возможно. Угадайте, что они обнаружили?

Котивала устало потер лоб.

– Полное подавление альфа- и тета-ритмов? – предположил он.

– Вы все-таки знали!

Обвиняющего тона Чанса хватило, чтобы разрушить языковой барьер, и некоторые из деревенских жителей угрожающе придвинулись к санньяси, словно собирались защищать его, если возникнет необходимость.

Котивала одарил их успокаивающей улыбкой. Чансу он сказал:

– Нет, не знал. Только сейчас понял, что вы могли обнаружить.

– Тогда как, ради всего святого, вы…

– Как я догадался, что у мальчика какие-то аномалии? Этого я вам объяснить не могу, доктор Чанс. Чтобы вы могли увидеть то, что видел я, потребовалось бы шестьдесят лет работы в родильных домах, где на глазах у вас ежедневно рождаются десятки младенцев.

Чанс прикусил язык, сдерживая горячее желание огрызнуться в ответ, и опустил плечи.

– Придется мне с этим смириться. Но факт остается фактом: несмотря на то что ребенок выглядел здоровым, а ни один из наших анализов не выявил никаких органических деформаций, вы спустя всего несколько минут после его рождения поняли, что его мозг… пуст, что в нем нет разума! Боже, сколько ж сил я потратил, чтобы убедить ВОЗ, что вам это действительно удалось. Мы спорили несколько недель, прежде чем мне разрешили вернуться в Индию и попытаться вас отыскать!

– Эти ваши анализы, – сказал Котивала, как будто не слышал последнего предложения. – Много их?

Чанс всплеснул руками.

– Доктор, где вы, черт возьми, были последние два года?

– Скитался босиком от одной деревушки к другой, – ответил Котивала, умышленно восприняв вопрос буквально. – Я не следил за новостями внешнего мира. Для этих людей мир таков. – Он указал на неровную улицу, жалкие хижины, вспаханные и засеянные поля и окружавшие все это голубые горы.

Чанс сделал глубокий вдох:

– Значит, вы не в курсе, и вам по большому счету все равно. Позвольте вас просветить. Всего через несколько недель после нашей первой встречи появились новости, из-за которых меня отозвали из Индии: вдруг ужасающе резко вырос уровень врожденного слабоумия. Обычно ребенок в очень раннем возрасте начинает реагировать согласно человеческой модели. Более развитые дети быстро начинают улыбаться, и любой ребенок вскоре начинает различать движения и цвета, тянуться к предметам и хватать их и… Но не мне вам рассказывать!

– Кроме тех, кого вы назвали витанулами?

– Именно! – Чанс стиснул кулаки, будто пытаясь выхватить что-то из воздуха. – Никакой жизни! Никаких нормальных реакций! Отсутствие нормальных мозговых волн на ЭЭГ, как будто все, что делает человека личностью… просто выбросили! – Он вызывающе указал рукой на грудь Котивалы. – И вы были самым первым, кто это распознал! Расскажите как!

– Терпение. – Несмотря на тяжесть лет, Котивала по-прежнему держался с невероятным достоинством. – Этот рост слабоумия – вы заметили его, как только я уволился из больницы?

– Нет, конечно.

– Почему «конечно»?

– Мы были слишком заняты… Ох, вы и правда ни на что не обращаете внимания, да? – с горькой насмешкой проговорил Чанс. – Все заголовки кричали о небольшом медицинском триумфе, и у ВОЗ и так было полно головной боли. Процедуру лечения от старости представили публике через несколько дней после нашей с вами встречи, и каждый второй выстроился в очередь, желая получить его.

– Понятно, – сказал Котивала, и его старые плечи наконец опустились. Вся его поза выражала отчаяние.

– Понятно? Что это значит?

– Простите, что перебил. Пожалуйста, продолжайте.

Чанс вздрогнул, очевидно, не только из-за морозного воздуха, но и от воспоминаний.

– Мы сделали что могли, отложив объявление о лечении до тех пор, пока не запасли достаточно препарата, чтобы хватило нескольким миллионам заявителей, но это, разумеется, оказалось так же ужасно, как если бы мы раскрыли все на стадии лабораторных исследований, потому что у каждого как будто в прошлую пятницу умер лучший друг, и народ завопил, что это мы убили его своим безразличием, и… Черт возьми, ну, вы поняли. Что бы мы ни делали, все выходило боком. А потом навалилась еще одна проблема. Врожденное слабоумие наблюдается у десяти процентов новорожденных, у двадцати, у тридцати! Что происходит? Все сходят с ума… Только мы поздравили друг друга с тем, что закончился этот психоз с лекарством от старости, а тут наступил самый невероятный кризис в истории, и решения ему не предвидится, все будет только хуже и хуже… За последние две недели коэффициент превысил восемьдесят процентов. Вы это понимаете или вы настолько укоренились в своих суевериях, что вас это больше не волнует? Из каждого десятка родившихся на прошлой неделе детей – не важно, в какой стране и на каком материке – восемь – безмозглые животные!

– И вы считаете, ребенок, которого мы обследовали вместе, был самым первым?

Котивала не обращал внимания на резкость тона молодого человека. Его рассредоточенный взгляд смотрел в далекую синеву над горами.

– Насколько мы можем судить. – Чанс развел руками. – Так или иначе, более тщательная проверка показала, что первые дети, у которых это было замечено, родились в тот день, и я вспомнил, что самое раннее время рождения тех, о которых мы слышали, было примерно за час до моей встречи с вами.

– Что произошло в тот день?

– Ничего, что могло бы это объяснить. ООН задействовала все свои ресурсы, мы изучили все международные записи, причем не только за этот день, но и за девять месяцев до него, когда, вероятно, были зачаты эти дети – хотя это тоже не подходит, потому что некоторые из них родились преждевременно, иногда аж на шесть недель раньше срока, и они такие же, пустые, опустошенные… Если бы мы не дошли до ручки, я не стал бы совершать подобных безумств и бросаться на поиски вас. В конце концов, вы, наверное, тоже ничем не в силах помочь, верно?

Огонь ярости, горевший в Чансе, когда он приехал, обратился в пепел. Казалось, ему больше нечего сказать. Котивала на минуту-другую задумался, а обеспокоенные жители деревни принялись перешептываться между собой.

Наконец бывший врач спросил:

– Лекарство от старости имеет успех?

– О да, слава богу. Думаю, все мы давно бы уже сошли с ума, если бы не это утешение посреди всего безумия. Мы потрясающе сократили уровень смертности – я уже говорил, нам изначально хватало на несколько миллионов человек еще до того, как мы опубликовали новости в печати, а, поскольку все было хорошо спланировано, мы можем надеяться прокормить лишние рты…

Он осекся. Котивала как-то странно на него смотрел.

– Тогда, – заявил старик, – я, возможно, смогу сказать, что произошло в день нашей встречи.

Чанс, как в тумане, сделал шаг вперед.

– Ну же, не тяните! Вы – моя последняя надежда… наша последняя надежда.