О времени, о душе и всяческой суете - Браннер Джон - Страница 64

– Но, – сказал он, в своей простой, примитивной манере задумавшись о конце всего сущего, – если людей больше не будет…

– У этого есть самые лучшие причины, – ответили они. – Мы создали тебя, чтобы ты помог нам определить, породил ли наш вид достаточное сознание. То, что ты такой, какой есть, свидетельствует о том, что мы получили то, что хотели. Цель рационального, разумного вида – получить не как-можно-больше, а достаточно.

– На Сатурне мне попалось похожее решение, – сказал Лодовико. – Пока я не понимаю, что вы имеете в виду. Но, уверен, однажды пойму. Я с радостью приму конец человечества.

– Это хорошо, – сказали они и приступили к необходимым делам.

И вот, когда пришло время, это случилось – и человечество перестало существовать как материальный вид. Но орды призраков исчислялись миллиардами, и они отправились общаться с незнакомцами, совершившими такое же открытие, чтобы подтвердить или опровергнуть то, что выяснили о вселенной. И часто оказывалось, что они ошибались.

Достаточно часто, чтобы любопытство и интерес занимали их как минимум на нынешний космический цикл. Даже бессмертие не способно сократить расстояние между галактиками.

Sic fiat[47].

Витанулы

Старшая медсестра роддома остановилась перед звуконепроницаемым, антимикробным стеклянным окном родильной палаты.

– А это, – обратилась она к высокому молодому американцу из Всемирной организации здравоохранения, – наш святой покровитель.

Барри Чанс моргнул. Медсестра была бойкой женщиной лет сорока из Кашмира, на вид очень расторопная и совершенно не похожая на того, от кого можно ожидать шуток по поводу работы всей жизни. В ее тоне действительно не ощущалось ни намека на шутку. Но на перенаселенном Индийском субконтиненте чужак никогда не мог быть уверен, насколько серьезно местные что-либо воспринимали. В конце концов, согласно классическим учениями, вся вселенная – майя, иллюзия.

Он пошел на компромисс.

– Прошу прощения, – солгал он, – я, кажется, не расслышал…

Краем глаза он разглядывал человека, на которого указала медсестра. Престарелый лысеющий мужчина; немногие оставшиеся у него волосы побелели, образуя своего рода нимб вокруг его морщинистого лица. Американец заметил, что индийцы в большинстве своем с возрастом склонны полнеть, но этот человек стал тощим, как Ганди. Но неужели внешности аскета и нимба волос достаточно, чтобы претендовать на святость?

– Наш святой покровитель, – повторила медсестра, пребывая в блаженном неведении насчет замешательства гостя. – Доктор Ананда Котивала. Вам очень повезло, что вы можете увидеть его за работой. Сегодня его последний день перед уходом на пенсию.

Пытаясь понять ее комментарии, Чанс без зазрения совести уставился на старика. Он решил, что его невежливость простительна, поскольку коридор, ведущий к родильной палате, представлял собой нечто вроде публичной галереи. По обе стороны расположились родственники и друзья будущих матерей, в том числе совсем маленькие дети, которым приходилось вставать на цыпочки, чтобы заглянуть в окно. Частная жизнь в Индии была только у богатых. В любой перенаселенной, недоразвитой стране лишь малое количество людей наслаждалось роскошью, которую он с рождения принимал как данное.

То, что маленькие дети могли увлеченно наблюдать за тем, как в мир прибывают их новые братики и сестрички, здесь считалось атрибутом взросления. Чанс строго напомнил себе, что он иностранец и – более того – сам врач, прошедший обучение в одной из немногих больниц, где выпускники все еще приносили клятву Гиппократа в полном варианте. Он задвинул личные предубеждения на задний план и сосредоточился на том, чтобы разобраться в любопытных замечаниях старшей медсестры.

Сцена, которую он наблюдал, никак не помогала. Он видел лишь типичную для Индии родильную палату, где лежало тридцать шесть будущих матерей. У всех начались роды; две страдали от боли и кричали – по крайней мере, судя по открытым ртам и извивающимся телам; звукоизоляция работала очень хорошо.

На мгновение он задумался о том, как индийцы на самом деле воспринимают обстоятельства, при которых появляются на свет их дети. Ему это напомнило конвейер: женщины, словно машины, производили свою квоту младенцев согласно заранее составленному расписанию. И все это – о, ужас! – на публике!

Однако он снова попал в ловушку ограниченного мышления современного американца. Бесчисленные поколения людей рождались у всех на виду. Хотя, по разным оценкам, нынешнее население планеты приблизительно равнялось количеству всех людей, живших до двадцать первого века, большая часть населения Земли продолжала следовать этой древней традиции, превращая рождение в социальное событие: в деревнях оно давало повод устроить грандиозные гуляния, а здесь, в городе, всей семье сходить в больницу.

Современные атрибуты мероприятия было легко перечислить. Например, поведение рожениц: с первого взгляда было ясно, кто из них прошел современный предродовой инструктаж; их глаза были закрыты, а лица выражали целеустремленность. Они знали, что за чудо происходит в их телах, и собирались помочь, а не препятствовать ему. Хорошо. Чанс одобрительно кивнул. Но некоторые женщины кричали, вне всякого сомнения, скорее от ужаса, чем от физической боли…

Он заставил себя переключить внимание. В конце концов, он приехал, чтобы изучить используемые здесь методы.

Судя по всему, здесь правильно применялись новейшие рекомендации экспертов – этого следовало ожидать от крупного города, где большей части медицинского персонала повезло обучаться за границей. Рано или поздно он намеревался выехать в деревню, и там, разумеется, все будет иначе, но об этом он задумается в соответствующее время.

Престарелый врач, которого назвали «нашим святым покровителем», только что закончил принимать роды. Мальчик. Рука в перчатке подняла влажно блестящего новобранца в армии человечества. Шлепок – вернее, аккуратный, сдержанный хлопок открытой ладонью, которого достаточно, чтобы спровоцировать крик и первый глубокий вдох, но не чтобы осложнить травму от процесса рождения. Затем младенца передали ожидавшей рядом медсестре, а та уложила его на скамеечку возле койки, пониже матери, чтобы последние несколько ценных капель материнской крови стекли с плаценты, прежде чем обрежут пуповину.

Превосходно. В полном соответствии с лучшей современной практикой. Вот только… почему врач так долго и терпеливо объяснял что-то ассистирующей ему неуклюжей девушке?

Чанс недолго гадал. Скоро он все понял. Ну конечно. В этой стране недостаточно обученных медсестер, на всех матерей их не хватает. Значит, испуганные девушки, аккуратно завернутые в одноразовую процедурную одежду, с тусклыми черными волосами, покрытыми стерильными пластиковыми сеточками, – это младшие сестры или старшие дочери, прикладывающие все усилия, чтобы помочь.

А потом старик, в последний раз ободряюще улыбнувшись, оставил обеспокоенную девушку и взял за руку одну из кричащих женщин.

Чанс с одобрением смотрел, как он успокаивает ее. Всего за несколько минут она полностью расслабилась. Насколько Чанс понял, невзирая на двойное препятствие звуконепроницаемого стекла и непонятного языка, доктор давал ей указания, как ускорить роды. Впрочем, подобное он видел уже в сотне больниц.

Повернувшись к старшей медсестре, он спросил напрямик:

– Почему вы называете его «святым покровителем»?

– Доктор Котивала, – ответила медсестра, – самый… Как это сказать по-английски? Есть такое слово – «эмпатичный»?

– От слова «эмпатия»? – Чанс нахмурился. – Не знаю. Но я понял, о чем вы.

– Да, – сказала медсестра. – Разве вы не видели, как он успокоил ту, которая кричала?

Чанс медленно кивнул. Да, если подумать, способность преодолеть суеверный ужас почти деревенской женщины и заставить ее понять то, что женщины вокруг поняли за целых девять месяцев беременности и с помощью профессионального инструктажа, в подобной стране вполне можно расценивать как особый дар. Теперь осталась только одна женщина, чей рот широко раскрылся от воя, и врач уже подошел к ней, чтобы успокоить. Та, с которой он поговорил раньше, поддалась схваткам, перестав бороться с ними.