Лишний в его игре - Филипенко Алена - Страница 69

Моя жизнь похожа на настольную игру-ходилку с полем и кубиками. На этом поле много коварных клеток, которые отбросят игрока назад, если на них шагнуть. Самые паршивые клетки не только возвращают на старт, но и обязывают игрока пропускать несколько следующих ходов. Как бы далеко я ни продвинулся, моя фишка всегда попадает на такую. Я оказываюсь в западне снова и снова. И мне приходится начинать все заново.

Я не знаю, смогу ли я обойти коварные клетки и дойду ли когда-нибудь до финиша. Но я пытаюсь, очень пытаюсь.

Да, Нонна с дядей Юрой заставили меня бросить школу. Да, меня снова отбросило назад, я пропускаю целую кучу ходов и думаю, что вернусь к тому месту, до которого дошел, только через несколько лет.

Когда мне исполнится восемнадцать, я наконец освобожусь из этого рабства. Сейчас мое право на самостоятельность очень спорное. Большинство действий по закону я могу совершить только с согласия Нонны — например, если я захочу уйти из дома и снять квартиру. Конечно, Нонна ни за что не даст мне это сделать, если только я не буду отдавать ей свою зарплату. А зарплату я не смогу ей отдавать, потому что тогда мне не на что будет снимать жилье и вообще жить. Выходит замкнутый круг.

Но потом я дойду, я обязательно дойду до финиша!

Я не хочу ни с кем делить мои проблемы, особенно — с Катериной и Ярославом. Я просто хочу, чтобы они жили нормально, а это возможно только без меня. Вот почему я так противлюсь их задумке с опекой и судом. Их фишки далеко впереди, они ловко обходят коварные клетки и уверенно идут к финишу, но если погрязнут в моих проблемах, то завязнут. Так же, как и я.

Я вспоминаю один наш с диалог с Катериной. Тогда я снова искал ответы на свои вопросы.

— Стремиться к своей мечте — это хорошо? — спросил я.

— Не всегда. Бывает так, что мечта может обмануть, — ответила она.

— Как это?

— Она может быть недостижимой. А если ты будешь гоняться за ней, ты растеряешь все свои силы. Но так и не достигнешь ее.

— А как понять, достижима мечта или нет?

— Боюсь, очень сложно.

— А моя мечта — поступить в университет и стать успешным — она реальна или нет?

— Это хорошая мечта. Уверена, что она реальна.

— А какие еще мечты можно назвать хорошими?

— Те, которые никому не вредят и не требуют обмана.

— А если мечта хорошая, то ради нее можно пойти на все?

— Даня, если ради мечты ты готов кому-то навредить, то это нехорошо…

Мои мечты вредили другим людям. Я играл нечестно. И я заслужил самую коварную клетку. Я начну все заново. Только теперь уже без обмана.

* * *

Рома с гневом смотрит на Нонну. Я замираю. Из всех людей в мире я меньше всего ожидал увидеть здесь его. Что с ним? Я не доверяю ему. Он причинил мне столько боли, что теперь я ожидаю от него только худшего. Он не мог встать на мою сторону. С чего?

— Рома? Ты чего тут делаешь? — удивляется Нонна.

Рома переводит взгляд на сотрудницу опеки.

— Я брат Дани, и я расскажу всю правду, — отчеканивает он.

— Какую еще правду? — Нонна тоже смотрит на сотрудницу и торопливо заявляет: — Он ничего не может вам рассказать! Ему вообще нельзя верить!

— Так, — тяжело говорит сотрудница опеки, садится на свое место и снова открывает тетрадь. — Никто отсюда не выйдет, пока я во всем не разберусь.

И Рома рассказывает все. Даже то, о чем не знал я сам.

Сложно представить, но моя семья не всегда была такой. Когда-то мы были нормальными. Первый муж Нонны — отец Ромы — умер. Потом она познакомилась с моим папой и вышла за него замуж.

У папы в девяностых был бизнес по продаже компьютеров, мама помогала его вести. Он приносил неплохие деньги, мы жили хорошо. Мы даже ездили отдыхать в Турцию, когда для большинства это считалось роскошью.

Это было счастливое время — теплое, уютное, полное любви. Нонна была очень красивой, делала прически, носила броские украшения и наряды. Всегда улыбалась. А еще Нонна… тогда еще мама… была «большим ребенком»: обожала дурачиться с нами, мы строили шалаши из диванных подушек, делали разноцветное мороженое, играли в кафе и магазин. Папа в шутку ворчал: «Я думал, у меня двое детей, а у меня их трое!»

Папа любил меня и брата одинаково, несмотря на то что Рома ему не родной. У нас с Ромой было по компьютеру: в те годы хотя бы один компьютер мало у кого был, а у нас — целых два. Наши комнаты были завалены «Лего». Друзья обожали приходить ко мне в гости. Большинство имели только простенькие крохотные наборы конструктора из «Волшебных сундучков MilkyWay». А у нас с братом были огромные замки, корабли, пожарные станции, грузовики, аэропорты и многое другое.

Мы с Ромой обожали друг друга. Разница в три года не мешала нам дружить. Казалось, наша семейная идиллия будет вечной. Но потом все сломалось.

Как-то после прогулки мы с Ромой вернулись домой и увидели папу. Он повесился в нашей комнате, висел на люстре, а под ним на полу валялись наши игрушки: конструктор «Лего», машинки, фигурки из «Хеппи-мила». Мы не могли понять, как же это случилось. Почему? А затем узнали правду.

Мой папа обладал болезненной страстью к азартным играм. Он проиграл бизнес и оставил нам кучу долгов. Мы продали все: недвижимость, машину, вещи и переехали в квартиру, которая Нонне досталась от родителей. Остальное ушло на покрытие долгов.

Нонна изменилась не в один день. Я не заметил, как это произошло. Она начала пить. Ее настроение постоянно менялось. Самое страшное — она во всем винила меня, все больше злясь. Она считала папу предателем: он бросил на нее свои проблемы и ушел из жизни. И как будто я тоже был в этом виноват. Так я стал расплачиваться за поступки отца. Моя жизнь потихоньку скатывалась в ад. Когда папа умер, мне было семь, Роме — девять.

За день до смерти папы мы гуляли в лесу втроем: он, я и Рома. Папа поднял, хорошенько рассмотрел и протянул мне сосновую шишку. Сказал, что это самая идеальная шишка из всех, ее чешуйки все одинаковые и равноудалены друг от друга.

Я забрал шишку домой, но тогда она не показалась мне особенной. Такой она стала для меня со следующего дня.

После смерти папы Нонна обрушила на меня всю свою злость — срывалась по малейшему поводу и нещадно била. Затем она стала натаскивать на меня и Рому — дрессировала его, как собаку. Если она видела, что он ко мне добр и пытается защитить, то наказывала и его. Если же, когда она била меня, он не вмешивался, она говорила ему ласковые слова, что-то покупала. Затем Нонна изменила правила. Награду Рома стал получать, только если сам принимал участие в моем наказании.

Нонна умела дрессировать, знала слабые места. Ее наказания были изощренными.

Рома страдал клаустрофобией, и мама могла надолго запереть его в темной тесной кладовке. Она морила его голодом. Удивительно, на что пойдет человек, испытывающий мучительный голод, если пообещать ему еду… А еще она могла высунуть в окно любимого кота Ромы, угрожая разжать руки, если брат не послушается ее и не сделает то, чего она хочет. А хотела она одного: чтобы Рома учился самостоятельно меня наказывать.

Кот, кстати, прожил долгую жизнь и умер от старости, не подозревая, что был чьим-то оружием и средством манипуляции.

У Ромы не было шансов противостоять Нонне, и он сдался. Он выключил в себе все чувства и превратился в ее послушного цепного пса, готового разорвать меня в клочья.

Я никогда не ненавидел их по-настоящему, хоть кричал им о своей ненависти не один раз. Просто не мог: я слишком отчетливо помнил, какими мы все были раньше, до смерти папы.

Нонна была моим самым близким человеком, я верил каждому ее слову. И если она говорит, что я чудовище, я разрушил ее жизнь, значит, так и есть. Вслед за ней я считал себя плохим, недостойным любви. Я во всем винил себя, даже не понимая, что сделал. Я ненавидел и презирал себя.

Я очень хотел стать хорошим. Но, наверное, лет в одиннадцать понял: что бы я ни сделал, это не изменит маминого ко мне отношения. И вообще я начал замечать, что что-то не так с ней, с Нонной. А не со мной. Тогда пришел гнев. Я пытался сопротивляться. Но сделал только хуже. Я еще сильнее злил Нонну, и ее наказания становились суровее.