Красные рельсы - Адамс Клифтон - Страница 3

— Рэй вам рассказывал о банде Пардю?

Она задумалась.

— Боб Пардю заманил вас в ловушку, но Рэй застрелил его.

— Более того: я был ранен, у меня не осталось патронов, и Боб Пардю целился мне в голову из карабина. Я думал, что Рэй мертв. — На мгновение он вспомнил Рэя, лежавшего в луже крови. — Но он был жив, и у него хватило сил выстрелить и убить Пардю.

Женщину эта история, казалось, не очень заинтересовала, и Конкэннон решил, что она слышит ее не впервые.

— Так что Рэй спас мне жизнь. Я был его другом. И я не сделаю ничего такого, что могло бы вам навредить.

— Даже если этого потребует ваш шеф?

— Даже в этом случае.

Она слабо улыбнулась.

— Я верю вам, мистер Конкэннон, но я не хочу больше страдать. Я отказываюсь об этом говорить…

— К сожалению, — смущенно сказал Конкэннон, — так легко отступиться готовы далеко не все. Речь идет о ста тысячах долларов. Если вы не станете говорить со мной, то к вам придут с вопросами работники транспортной компании и представители власти. И кое-кто из них покажется вам гораздо более неприятным, нежели я.

— Я не пойму, почему вы пришли только сейчас, — сказала она устало. — Ведь Рэя убили больше месяца назад.

— Тогда я работал на севере. Мой начальник вспомнил, что мы с Рэем были друзьями; он хочет, чтобы я продолжал дело: надеется, что я раскопаю то, что не заметили остальные. Когда речь идет о ста тысячах долларов, Джон Эверс проявляет необычайную настойчивость.

— Деньги!.. — Она горько усмехнулась. — Они думают только о деньгах. До Рэя никому нет дела…

— Может быть, кто-то действительно думает только о деньгах, но не я. Вы ведь хотите, чтобы убийца вашего мужа предстал перед судом?

— Разве это вернет Рэю жизнь?

— Нет. Но это принесет вам хоть какое-то удовлетворение.

Он чувствовал, что выражается неуклюже.

— Уходите, пожалуйста, — сказала она беззлобно. — Извините, но я не хочу продолжать этот разговор.

Толстый повар сидел на табурете за стойкой и наблюдал за ними. Конкэннон нехотя встал.

— Прошу прощения, миссис Аллард. Я больше не буду надоедать вам, если смогу этого избежать.

Он заплатил за пирог и кофе, вышел на улицу и пешком добрался до отеля.

«Вояджер-отель» представлял собой двухэтажное деревянное строение, к которому администрация решила прилепить фасад из красных кирпичей в надежде придать ему более надежный вид. Отель еще входил в число приличных, но его быстро обгоняли более крупные и современные конкуренты. В течение года ему предстояло прекратить свое существование, и на его месте должен был вырасти новый импозантный дом. Таковы были законы новых городов вроде Оклахома-Сити.

Конкэннон взял у дежурного в холле свой саквояж и поднялся в номер. Разложив вещи, он принялся умываться и бриться, даже не взглянув на комнату. Она наверняка была как две капли воды похожа на тысячи гостиничных номеров Канзас-Сити, Денвера или Чикаго. За последние пять лет Конкэннону слишком часто доводилось жить в таких номерах, и он не ожидал увидеть здесь что-либо новое.

Он намылил щеки, налив в стаканчик холодной воды из голубого фарфорового кувшина, и взял в руки бритву. Из зеркала в дубовой рамке на него смотрело обычное продолговатое лицо. Честные голубые глаза, большой правильный рот. Маркус Конкэннон был простым открытым парнем. Ему нравилась работа железнодорожного детектива, и он исполнял ее добросовестно и умело.

Жизнь полицейского была чем-то похожа на жизнь наемного солдата. Она состояла из долгих периодов бездействия, перемежавшихся резкими вспышками насилия. Иногда месяцами подряд приходилось заниматься скучнейшими делами: кого-то разыскивать, писать рапорты, задавать вопросы. Но железная дорога имела неоспоримые преимущества: ему хорошо платили, он носил дорогие костюмы, которые не мог себе позволить, будучи заместителем старшины. Извозчики принимали его за преуспевающего дельца…

Конкэннон улыбнулся своему отражению и закончил бритье.

Тут он поймал себя на том, что ограбление поезда ни на секунду не выходит у него из головы. Рэй Аллард был хорошим полицейским и обладал свойственным хорошему полицейскому инстинктом самосохранения. Его трудно было представить себе мертвым; он казался практически неистребимым.

«Может быть, это было не простое ограбление, Рэй? Может быть, тебе недостаточно было жалованья сопровождающего?»

— Извини, Рэй, — сказал Конкэннон вслух, обращаясь к своему отражению в зеркале. — Я знаю, что ты не брал этих денег. Вот что происходит, когда слишком долго работаешь на такого человека, как Эверс.

Нитроглицерин… Если у этой загадки и было решение, то его следовало искать здесь. Нитроглицерин использовали либо профессионалы, либо безумцы. Но безумцам не под силу ограбить поезд…

Он повесил кобуру с автоматическим револьвером тридцать восьмого калибра поверх жилета и надел куртку. «Если бы я был бедным парнем с нефтяных скважин, то куда бы отправился тратить свою долю добычи?» — подумал он.

Ответ был совершенно ясен: в «Адский уголок».

Глава вторая

На углу Бродвея и Гранд-авеню играл оркестр Армии Спасения, состоявший всего из трех инструментов. Конкэннон бросил в кубышку двадцать пять центов. Воздух был наполнен дымом костров, запахом горького пива и мусора, к которому примешивался едва уловимый аромат опиума с узкой улочки, носившей название Хоп-бульвар. Чуть дальше, со стороны Бродвея, уличные мальчуганы подзадоривали дерущихся собак. С Алабастер-роуд доносились крики разгневанной потаскухи; где-то щелкала рулетка; среди зевак, слушавших музыкантов Армии Спасения, бледными тенями мелькали карманные воришки.

Конкэннон не спеша прошел по Банко-Эллей в направлении вокзала «Санта-Фе». То, что он видел и слышал вокруг, не вызывало у него ни малейшего удивления. Он давно к этому привык. Такие картины он часто наблюдал в Лидвилле и Денвере, во всех новорожденных городах на конечных станциях железных дорог.

Барабанщица Армии Спасения воинственно пела «Как грешник узнал о прощенья грехов»… Музыкант, игравший на рожке, изо всех сил старался поспевать за ней… Конкэннон остановился на пороге заведения, которое называлось «Дни и ночи у Лили», удрученно вздохнув: с самого приезда он знал, что обязательно окажется здесь. Как всегда…

Когда Конкэннон вошел в «Дни и ночи», полицейский сержант Марвин Боун сидел у дальней стены и смотрел в свои карты. Он встретил Конкэннона быстрым недобрым взглядом.

Из-за деревянной стойки Конкэннона придирчиво осмотрел новый незнакомый бармен. За столом для игры в «Фаро» стоял новый крупье. Лампы над игорными столами тоже были новые, а голые стены зала были недавно выбелены известью. Даже в таком месте, как «Дни и ночи», происходили постоянные изменения.

Конкэннон немного постоял, осматривая помещение. Этот двухэтажный деревянный дом имел на Банко-Эллей не меньше дюжины близнецов. Столы для покера, для «Фаро», для «семерки», неизменная рулетка. Половину ближней стены занимал бар.

Апартаменты Лили Ольвен и комнаты трех «девочек» располагались на втором этаже.

Вот уже четыре года, после каждой дальней поездки, Конкэннон неизменно приезжал в «Дни и ночи», словно домой. Дом был, конечно, незавидный — бар, игорный зал, салун и бордель, — но другого не было.

На этот раз он впервые не почувствовал удовлетворения, оказавшись здесь. Что-то было не так. Девицы, сидевшие вокруг столика для «семерки», показались ему некрасивыми и затасканными.

Здесь что-то переменилось, подумал он, но тут же инстинктивно понял, что перемена произошла не в заведении, а в нем самом.

Сержант Марвин Боун разглядывал его черными, быстрыми, как у хищной птицы, глазами. Это был здоровый верзила в шляпе и мешковатом костюме. Он неловко сидел на краешке стула: расположиться поудобнее ему мешал тяжелый «Кольт» сорок пятого калибра, торчавший из заднего кармана брюк. Внезапно он бросил карты на стол, поднялся на ноги и приблизился к Конкэннону.