Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Набоков Владимир

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Стихи - Набоков Владимир - Страница 9

Изменить размер шрифта:

Пир

Так лучезарна жизнь, и радостей так много.

От неба звездного чуть слышный веет звон:

бесчисленных гостей полны чертоги Бога;

в один из них я приглашен.

Как нищий я пришел; но дали мне у двери

одежды светлые, и распахнулся мир:

со стен расписанных глядят цветы и звери,

и звучен многолюдный пир.

Сижу я и дивлюсь… По временам бесшумно

дверь открывается в мерцающую тьму.

Порою хмурится сосед мой неразумный,

а я – я радуюсь всему:

и смоквам розовым, и сморщенным орехам,

и чаше бражистой, и дани желтых пчел;

и часто на меня со светлым, тихим смехом

хозяин смотрит через стол.

22 мая 1921 г.

Тристан

1. По водам траурным и лунным…

По водам траурным и лунным

не лебедь легкая плывет,

плывет ладья и звоном струнным

луну лилейную зовет.

Под небом нежным и блестящим

ладью, поющую во сне,

с увещеваньем шелестящим

волна передает волне.

В ней рыцарь раненый и юный

склонен на блеклые шелка,

и арфы ледяные струны

ласкает бледная рука.

И веют корабли далече,

и не узнают никогда,

чтó это плачет и лепечет —

луна ли, ветер, иль вода…

2. Я странник. Я Тристан. Я в рощах спал душистых

Я странник. Я Тристан. Я в рощах спал душистых

и спал на ложе изо льда.

Изольда, золото волос твоих волнистых

во сне являлось мне всегда.

Деревья надо мной цветущие змеились;

другие, легкие, как сны,

мерцали белизной. Изольда, мы сходились

под сенью сумрачной сосны.

Я тигра обагрял средь тьмы и аромата,

и бег лисицы голубой

я по снегу следил. Изольда, мы когда-то

вдвоем охотились с тобой.

Встречал я по пути гигантов белоглазых,

пушистых, сморщенных детей.

В полночных небесах, Изольда, в их алмазах

ты не прочтешь судьбы моей.

1921 г.

Облака

1. На солнце зóлотом сверкает дождь летучий…

На солнце зóлотом сверкает дождь летучий,

озера в небесах синеют горячо,

и туча белая из-за лиловой тучи

встает как голое плечо.

Молчи, остановись… Роняют слезы рая

соцветья вешние, склонясь через плетень,

и на твоем лице играет их сырая,

благоухающая тень.

Не двигайся, молчи. Тень эту голубую

я поцелуями любовно обогну.

Цветы колышутся… я счастлив. Я целую

запечатленную весну.

2. Закатные люблю я облака…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Закатные люблю я облака:

над ровными, далекими лугами

они висят гроздистыми венками,

и даль горит, и молятся луга.

Я внемлю им. Душа моя строга,

овеяна безвестными веками:

с кудрявыми багряными богами

я рядом плыл в те вольные века.

Я облаком в вечерний чистый час

вставал, пылал, туманился и гас,

чтоб вспыхнуть вновь с зарею неминучей.

Я облетал все зримое кругом,

блаженствовал и, помню, был влеком

жемчужной тенью, женственною тучей.

Берлин, 1921 г.

В поезде

Я выехал давно, и вечер неродной

рдел над равниною нерусской,

и стихословили колеса подо мной,

и я уснул на лавке узкой.

Мне снились дачные вокзалы, смех, весна,

и, окруженный тряской бездной,

очнулся я, привстал, и ночь была душна,

и замедлялся ямб железный.

По занавеске свет, как призрак, проходил.

Внимая трепету и тренью

смолкающих колес, я раму опустил:

пахнуло сыростью, сиренью.

Была передо мной вся молодость моя:

плетень, рябина подле клена,

чернеющий навес, и мокрая скамья,

и станционная икона.

И это длилось миг… Блестя, поплыли прочь

скамья, кусты, фонарь смиренный.

Вот хлынула опять чудовищная ночь,

и мчусь я, крошечный и пленный.

Дорога черная, без цели, без конца,

толчки глухие, вздох и выдох,

и жалоба колес – как повесть беглеца

о прежних тюрьмах и обидах.

Груневальд, 4 июля 1921 г.

Кто меня повезет…

Кто меня повезет

по ухабам домой,

мимо сизых болот

и струящихся нив?

Кто укажет кнутом,

обернувшись ко мне,

меж берез и рябин

зеленеющий дом?

Кто откроет мне дверь?

Кто заплачет в сенях?

А теперь – вот теперь —

есть ли там кто-нибудь,

кто почуял бы вдруг,

что в далеком краю

я брожу и пою,

под луной, о былом?

Берлин, 1921 г.