Ничья (СИ) - Лимова Александра - Страница 32

Он не выдержал первым. Подался вперед, размыкая губы. Амина растерялась, осмыслить не успела и увела лицо, при этом зарываясь пальцами в его волосы.

Богдан остановился. В считанных миллиметрах ее шея. Остановился из-за того, что Амина, отстранила ладонь от его головы и вновь сделала вид, что ничего не происходит, начала двигаться под звучащий бит. Он, прикрывая глаза, кратко выдохнул, пытаясь взять себя под контроль, а от его дыхания по ее коже мурашки. Не заметил, не видел этого, потому что Амина тотчас повернула голову так, чтобы волосы это закрыли. От него, но не от камеры. И в ее темных глазах одурманенность в смеси с остатками сопротивления. «Давай-давай-давай!..» — мысленно умоляла я, держа в фокусе ее лицо. И Богдан, глядя на нее вновь подался вперед, а она увела голову совсем. С мучением скривившись и Богдан отстранился, убрал обнимающие ее руки, дал право уйти, а у меня сердце оборвалось, когда Амина отступала, опуская взгляд вни, а ресницы орошает влага.

Богдан закусил губы, фокус на этом, сердце снова замирает от того, насколько все откровенно, насколько честно и по граням нервов у обоих, когда она отступает, не поднимая на него глаз.

И он перехватил ее. За локоть и рывком дернул на себя. Вжимая в себя и целуя смело, открыто, безапелляционно и в тоже время истинно по мужски — покровительственно, очень нежно, чувственно и честно заявляя, что очень долго ждал и терпел. И готов это повторить, лишь бы целовала так же снова — задыхаясь, вжимаясь в него всем телом, обнимая его, чтобы ни малейшего расстояния между ними больше не было, подавалась к ему и отвечала ему так же ярко, так же на пределе возможностей, сгорая от ощущений и больше не скрывая их.

Остановив съемку, медленно отступила спиной назад, но натолкнулась на Марка, прикусившего губу, смазывая улыбку глядящего на них, а потом посмотревшего на меня и улыбнувшегося уже открыто, мягко и нежно.

Повернулась к зрителям, тоже переживающим за эти отношения больше чем за свои: Андрей, застыл с поднятой бутылкой, явно хотев что-то сказать, но ему вовремя обеими ладонями зажал рот Тёма стоящий позади него, и в больших-больших глазах у обоих напряжённое ожидание, сменяющееся несмелой надеждой. Рядом с ними Дима, которого со спины обнимала склонившаяся Ева, положив ему подбородок на темечко и с силой закусившая губу. Приблизительно с такой же силой, с какой пальцы Димы сжимали ее запястья перекрещенные на его груди. Леха, обнимающий сразу и Еву и Диму облегченно выдохнул. Это зрелище было и смешным и восхищающим.

Марк едва слышно прыснул и, вытаращив глаза и прижав указательный палец к губам, сделал жест, дескать, сваливаем, только без шума.

Вернувшись на террасу, где уже прибрались и заменили тарелки официанты, бахнули бухишка под тост Димы:

— Когда приезжает Мар, понимаешь — наполовину все пройдет ахуенно, а на другую половину в ахуе. Как охуенно. Спасибо Сонь, мы долго этого ждали.

Улыбнулась, монтируя видео на органично и последовательно соединяя ролики, примеряя фильтры и в нужные моменты замедляя кадры. Богдан и Амина вернулись вскоре, сели рядом с Димой и Евой, которая, со страданием глядя на завершающего очередную эпичную историю Тёму, произнесла:

— Ты можешь снять пирсинг? Я постоянно в рот тебе смотрю, я устала.

— Не только у тебя такая реакция. — Рассмеялся Марк. — И именно поэтому он и не снимает.

— Не только поэтому. — Возразил Тёма. — Моя девушка тоже против, — со значением посмотрев на меня, приоткрыл губы, стукнул шариком о верхние зубы и с нажимом прокатил по нижней губе нижний шарик штанги.

— Проколи язык. — Взмолила я Марка, убирая звук с ролика и глядя то в экран то на него, иногда путаясь и глядя сосредоточенно на него и умоляюще на экран.

— Тебе проколоть? — он усмехнулся и покачал головой, — нет, Тёма две недели плохо разговаривал, не мог есть, а каждый раз когда все-таки удавалось, флаконами заливал в себя антисептики, и самое ужасное для нас обоих — не мог бухать, а заживало это все почти четыре месяца. Он по случайности вкинул карамель как-то, мне было смешно, а ему больно. Нет. Я не готов, прости.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я горестно вздохнула и, встав под гремящий за столом смех, направилась к новообразованной паре, остановившись рядом с Богданом и обратившись к Амине:

— Как человек со вкусом человеку со вкусом — хочу услышать твои любимые треки, поделись, пожалуйста, — твердо обозначила я, включая блютуз, стоя у кресла с Богданом в такой позиции, чтобы мне была видна его мимика.

Поочередно воспроизводя скинутые ею мне песни и внимательно, но незаметно отслеживала реакцию Богдана на каждой воспроизведенной, чтобы остановиться на том, что был красив в смысле, изысканен в эмоциях и превосходен по звучанию. На него он отреагировал инстинктивно. И задавлено. Но…

— Этот. — Сделала выбор я, проникновенно глядя в глаза Амины. — Он очень подходит. Не возражаешь?..

Разумеется, нет. И результат при моем кропотливом пятиминутном подгоне кадров под биты стал одуряющим не только для забывшей дышать Амины и Богдана, приобнявшего ее положив подбородок на плечо, но и для остальных зрителей застывших за ними, видящих красоту этой задавленной рамками любви, но не видящих до сего момента, насколько эта запредельна эта красота.

Вечер подходил к логическому завершению, со стола было убрано почти все. Богдан, проводивший Амину, за которой отец прислал водителя, с того момента почти не отрывался от экрана своего телефона, с кем он там безостановочно переписывался, догадаться было не трудно, но тактичность крепла вместе с поглощаемыми литрами бухла. Мы с Марком почти не пили, планируя заняться плотскими утехами перед сном, у остальных таких планов не было и опьянели все довольно быстро. Наступил тот самый трепетный момент, когда разговоры в пьянках подходят к выказыванию любви и уважения к ближнему. Богдан, как первая жертва, которого задергали с разговорами, мешая ему переписываться, сообщил, что устал и пошел спать. И вся любовь перекинулась на Марка:

— Что мы говорим, — пьяно улыбнулся Андрей, — когда у нас не получается разойтись с кем-либо мирно после маленьких казусов?

— Мар, тут допиздеться надо. — Нестройным хором отозвались остальные.

Я тихо рассмеялась, когда Марк убито покачав головой, закурил и, хохотнув, спросил:

— И что Мар отвечает?

— «Как же ты заебал», — тоже хором еще более не стройным из-за смеха.

— Не, ну, по чесноку если, — обратился ко мне Леха, пытаясь сфокусировать на мне взгляд и едва не упав, когда вернувшаяся Ева протискивалась мимо него к своему креслу, — Мар, как мост, что ли. Он объединяет. Мы раньше с Димасом… братишка, не обижайся… презирали друг друга. — Обозначил сразу и за себя и за согласно кивнувшего Диму. — А Димка когда позвоночник сломал, мы же вместе были, это мой друг, мы всегда вместе… я увидел, что он не всплывает, панику развел, ребята спускаться начали, но это слишком долго, а он спиной вверх всплыл и не реагирует на крики…. и спускаться очень-очень долго… я подумать не успел до конца, вообще подумать не успел… просто спину его увидел и дикий страх внутри, больше ничего не было… сам ебанул с мыса за ним, немного левее, а там затон был, как оказалось… Мы постоянно вместе с Димасом с тех пор как Мар пояснил, что по сути такой хуйней мы оба маемся, все эти условности ебанные, они ведь и вправду не нужны… главное — кто ты и какой человек напротив тебя, а не условности эти сраные… и мы по-другому смотреть начали друг на друга и всю ситуацию… Димас мне брат и мы с ним, может, по крови и не связаны, но я понял, что это мой брат. Во всем. Потом в реанимашке, когда озвучили предварительный диагноз, что у него просто перелом и паралич… вот честно: я расплакался. Я стоял, сука, посреди коридора, и плакал потому что самое страшное миновало и он живой, а это ведь главное… Потому что в машине скорой он дал клиническую смерть, когда гнали к госпиталю, и я никогда не смогу забыть это чувство, когда доктор кричит фельдшеру, что у Димаса, моего брата, остановка, а я… блядь, я сижу в уголке и смотрю, как они его откачивают и у меня мыслей вообще никаких нет, только ужас…. просто нечеловеческий ужас… и когда доктор сказал, что он будет жить, я… да похуй как и какой урон, мы сдюжим, братишка, главное, что жив, — Леха крепко сжал руку Димы и приобнял, — а со всем остальным мы со всем сдюжим.