Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней - Лейбин Валерий Моисеевич - Страница 33

Это сновидение помогло Юнгу принять жизненно важное для него решение, пришедшее к нему в форме «сокровенного прозрения» во время лечения Гросса, которое он никак не мог перевести из плоскости фантазий в область реальной жизни. Осенившее его понимание судороги как символического выражения совершаемого над собой насилия, связанного с возведенными культурой и поддерживаемыми им самим искусственными заграждениями, проложило окончательный путь от моногамии к полигамии.

Тони Вульф стала его постоянным сексуальным партнером. Любовь к Сабине Шпильрейн вытеснилась эротически мистическим чувством к другой молодой девушке. С этого времени Юнг стал все глубже погружаться в лоно полигамных отношений, когда его жена, пятеро детей и мнение других людей по поводу «экспериментов по групповой психологии» уже не тревожили швейцарского психолога и психиатра.

Юнг порвал с психоанализом Фрейда, открыл коллективное бессознательное с его многочисленными архетипами, создал новое учение, названное аналитической психологией.

Фрейлейн Антония Вульф, или, как выражался Юнг в одном из писем Фрейду в августе 1911 года, «мое новое открытие», стала для него тем личностно-мистическим созданием, которое позволяло ему поддерживать полигамные отношения, по меньшей мере, на протяжении последующих тридцати лет.

Гордый характер

Над чем же я размышляла?

Сабина внутренне напряглась и спустя несколько секунд вспомнила.

Ах да! Всепоглощающая любовь к Юнгу и его признание в том, что он тоже любит меня.

Его горячие поцелуи. Бешеное биение сердца, которое того и гляди вырвется из груди. Мое полуобморочное состояние. Трепетное ожидание новой встречи с ним.

Какое же это счастье! И как все ужасно!

Как хочется быть всегда рядом с моим любимым! И как горько осознавать, что после коротких встреч со мной он вынужден идти домой, к своей жене!

Если бы я только знала, на что могу надеяться! Если бы я могла просить судьбу распорядиться таким образом, чтобы никогда не расставаться с любимым!

У меня нет никого ближе Юнга. А у него?

У него есть не только я, но и его жена, его дети. Уже не говоря о работе, которая отнимает у него столько времени.

Что же делать? Как поступить?

Полностью отдаться своему любимому и быть хоть на время счастливой или, подобно Юнгу, с головой уйти в научную деятельность, которую я люблю не меньше, чем он?

Быть просто любовницей – значит постоянно мучаться ревностью от мысли, что любимый мужчина не принадлежит тебе целиком. Лучше быть верным другом, обмениваться с ним плодотворными идеями и от этого дружеского союза в творческом порыве родить ребенка в виде оригинальной работы.

Я не такая слабая, как это может показаться на первый взгляд. Я смогу противостоять натиску тех страстей, которые бросают меня то в жар, то в холод.

Смогла же я найти выход из того тупика, в котором мы оба оказались по вине Юнга, усомнившегося в моей порядочности. Даже профессор Фрейд оценил мое корректное поведение во время инцидента, связанного с грязной сплетней.

Мама говорит, что если я нравлюсь Юнгу, то он захочет полноценной любви, выходящей за рамки дружбы. А если я буду холодна, это разрушит его чувства.

Как безболезненно проплыть между Сциллой обуревающих нас обоих страстей и Харибдой сохранения теплых отношений, не подкрепленных физической близостью?

О всесильный и милосердный!

Позволь нам с Юнгом быть исключением!

Позволь мне и ему быть вместе и все же всегда оставаться на расстоянии!

Позволь получать наслаждение от наших встреч!

Позволь поддерживать друг друга в радости и горе!

Позволь нашим душам слиться, чтобы мы могли, взявшись за руки, идти навстречу лучшему и прекрасному!

Я воспринимаю Юнга как моего взрослого ребенка, в которого вложила так много усилий, что, окрыленный моей любовью, он может свернуть горы. Надеюсь, моя любовь к нему стала не только источником его болезни, но и средством выздоровления. Теперь он сможет жить независимо.

Независимо от меня?

Конечно. Выздоровевший ребенок не нуждается в излишней опеке со стороны матери.

Еще недавно Юнг пытался убедить меня, что я смогу полюбить кого-нибудь другого точно так же, как его. Разумеется, я тут же возразила ему, говоря о том, что я слишком сильно люблю его, чтобы думать о возможной любви к кому-то другому.

Но если, как мне представляется, теперь Юнг сможет жить без меня, то почему я не смогу жить без него?

Наверное, смогу, хотя вряд ли когда-нибудь забуду о той сумасшедшей любви, которую питала к Юнгу.

Другое дело, что сейчас я забываю все на свете, когда он гладит мои волосы и целует мои пальчики. От этого действительно можно сойти с ума.

Как бы мне сохранить силу духа и устоять в борьбе со своими влечениями, подталкивающими меня в объятия этого большого ребенка?

Во время улаживания недоразумения, связанного с гнусной сплетней, я сказала Юнгу, что он мне дорог и мне по-прежнему хотелось бы видеть в нем благородного человека. Кроме того, я подчеркнула, что не собираюсь делать ничего такого, о чем впоследствии он мог бы пожалеть.

Правда, сохранение дружеских отношений при его приступах пылких признаний в любви и порывистого стремления осыпать меня жаркими поцелуями становится для меня подлинной мукой.

Мое тело судорожно отзывается на его поцелуи. Жар любви испепеляет дотла. Мурашки бегут по коже. Волна желания накрывает с головой. Влага трепетных губ каким-то непостижимым образом находит отклик в сокровенном ущелье, которое раскрывается, готовое вобрать в себя любимого целиком и полностью, без остатка.

Но я держусь из последних сил, чтобы, подобно любящей и заботливой матери, оградить его и себя от последующих страданий. Мне приходится ласково, но в то же время неуклонно отстраняться от его разгоряченного тела, а он, как ребенок, то обижается, то вновь пылко льнет к моим губам, точно не может насытиться ниспосланным ему счастьем.

Как я могу забыть тот волшебный и в то же время вызвавший во мне горечь разочарования день, когда, в очередной раз придя ко мне, Юнг принялся меня целовать!

Он говорил мне о своей любви и страстно сжимал в своих крепких объятиях.

Откликаясь на его ничем не сдерживаемый порыв и окончательно потеряв всю свою рассудительность, я чуть было не поддалась на его неистовство и безумство. Казалось, еще немного, и в порыве захлеснувшей меня страсти я сама начну срывать с него одежду.

Но в последний момент я скорее инстинктивно, чем сознательно немного отодвинулась от него. Я не отпустила его от себя, но в то же время создала между нами невидимое пространство, которое не позволило Юнгу почувствовать мою слабость и воспользоваться ею.

Через какое-то мгновение он опомнился. Почему-то смутился и, отведя глаза в сторону, стал вновь говорить о своей любви ко мне.

Я плохо соображала, но усилием воли заставила себя сосредоточиться на его словах. И тут я поняла то, чему раньше не придавала значения, когда с упоением слушала его признания в том, как сильно он меня любит.

На этот раз Юнг говорил не о том, как любит меня, а о том, почему и за что меня любит. Он так и сказал, что любит меня потому, что в наших мыслях есть параллели и что он любит меня за мой гордый характер.

О, этот мой гордый характер!

Он принес мне столько бессонных ночей!

Если бы не моя гордость, то, возможно, мы с Юнгом не сидели бы сейчас обнявшись, а, растворяясь друг в друге, взлетали бы в бесконечную высь, падали бы в бездонную пропасть и снова возносились бы до небес.

О моя гордость, делавшая меня неприступной в глазах Юнга!

Благодаря ей он не срывался в пучину бездонной страсти ко мне и не терял голову настолько, чтобы, воспользовавшись моей слабостью, порывистыми и сильными движениями ворваться в мое плохо защищенное и распахнутое именно для него ущелье.

Я не знала, радоваться ли тому, что Юнг по достоинству оценил мой гордый характер, или огорчаться из-за того, что он действительно таков.