Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней - Лейбин Валерий Моисеевич - Страница 16


16
Изменить размер шрифта:

Юнг для меня как отец. А кто я для него?

Мать? Точнее женщина, которая в первое время заменила ему мать, заболевшую, как он сам сказал мне однажды, истерией, когда ему, маленькому мальчику, было всего два года.

Мать Юнга провела несколько месяцев в больнице в Базеле. Маленького Юнга взяла к себе незамужняя тетка, которая была почти на двадцать лет старше его матери. Он сам вспоминал о том, что был обеспокоен отсутствием матери.

За маленьким Юнгом приглядывала также служанка, о которой у него остались любопытные воспоминания. Он помнил, как она приподнимала его над собой и клала его голову на свое плечо. У нее были черные волосы и, как он выражался, оливковая кожа. Говоря об этом воспоминании, он как бы явственно видел линию ее волос, ее шею и родинку на ней.

Похоже, я напоминаю ему ту девушку из далекого детства, которая на время заменила ему мать. Черные, добавила бы от себя, вьющиеся волосы и оливковая кожа. Точнее не скажешь.

Интересно, и как это я не обращала внимания на это до сих пор. Его мать, болевшая истерией, и я – истеричка в соответствии с поставленным диагнозом лечащего врача, Юнга. Значит, он полюбил меня потому, что я оказалась женщиной-истеричкой, а не просто женщиной – здоровой, любящей и жаждущей ответной любви.

А если бы я была здоровой, обратил бы Юнг на меня внимание?

Конечно, тогда бы мы не встретились в клинике Бургхольцли. Но, предположим, я приехала бы на учебу в Цюрих, стала бы студенткой медицинского факультета и слушала бы лекции Юнга. Заинтересовала бы я его в этом случае как молодая, источающая флюиды и вызывающая у мужчины соответствующие желания женщина?

Скорее всего, нет, поскольку он женат и соблюдает правила хорошего тона, поддерживая репутацию примерного семьянина.

С психоаналитической точки зрения получается, что моя истерия, бессознательно соотнесенная им с истерией его любимой матери, вызвала в нем свободные ассоциации, воскресившие ее образ и связавшие между собой два других образа, воплощенные в лице женщины, заменившей ему мать в раннем детстве, и в лице молодой истерички, каковой я предстала перед ним в клинике Бургхольцли.

Наше последующее общение лишь углубляло сначала невидимую, а затем все более явную связь с женщинами-истеричками, тем более что, как в случае с его матерью, так и в случае со мной речь шла о его неизменном желании, чтобы мы стали здоровыми.

В детстве Юнг лишь желал выздоровления матери. Теперь, будучи врачом, он стремится все сделать для того, чтобы выздоровела я. И если раньше он не мог проявить надлежащую заботу о своей матери, то сейчас переносит всю свою окрашенную в дружеские тона и эротические обертоны любовь на меня.

Если это действительно так, то с чем мы имеем дело?

Получается, что как с моей, так и с его стороны имеет место инцестуозность.

Моя любовь к нему сопровождается глубокими переживаниями, вобравшими в себя чувственное влечение, маскирующееся под стремление к дружеским отношениям, и постоянные терзания от бессознательной вины за запретный инцест, осуществляемый в фантазиях и грезах.

В свою очередь, его любовь ко мне как к женщине, заменяющей истерическую мать, пронизана амбивалентными чувствами эротического желания и невозможности его реализации в силу установленных культурой запретов.

Теперь становятся более понятными те сомнения, переживания и загоняющие в болезнь подавленные желания, которые оказались обоюдоострыми как для меня, молодой девушки, не искушенной в любовных играх, так и для него, женатого мужчины, познавшего глубины сексуальной страсти.

Можно сказать, что он полюбил истеричку, а я полюбила психопата с неровным динамическим характером и вместе с тем со значительной чувствительностью и потребностью не только страдать, но и сострадать.

Самое интересное состоит в том, что, в отличие от того времени, когда Юнг лечил меня от невроза с истерическими симптомами, как написал Блейлер, или от истерии, согласно диагнозу моего лечащего врача, теперь я стала вроде бы вполне здоровой. Во всяком случае, Юнг уже не считал меня больной. А вот сам он заболел. Полюбил меня и заболел, как это обычно бывает с безнадежно влюбленными людьми.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Кажется, в первых числах декабря 1908 года в очередном письме ко мне Юнг сам был вынужден признаться в своей болезни:

«Я очень сожалею о своей слабости и браню ожидающую меня судьбу… Простите ли вы меня когда-нибудь за то, что я тот, кто я есть? Что этим я обижаю вас и забываю свой долг врача в отношении вас?.. Мне не повезло в том, что я не могу жить без радостного присутствия бурной переменчивой любви в моей жизни. После недавней сцены я полностью утратил чувство безопасности в отношении вас. Мне нужны определенные соглашения, чтобы мне не приходилось беспокоиться о ваших намерениях. Иначе пострадает моя работа, а это кажется мне более важным, чем сиюминутные проблемы и страдания настоящего. Верните мне сейчас ту любовь, терпение и отсутствие эгоизма, которые я мог вам давать во время вашей болезни. Сейчас я сам болен».

Юнг заболел любовью. И причиной тому я.

Но чего он хочет от себя, а главное, от меня?

Его отчаянная борьба со своими собственными чувствами оказалась проигранной, иначе бы он не писал о том, что забывает свой долг врача. Ведь если раньше Юнг держал по отношению ко мне дистанцию, то с недавних пор, поддавшись моему поэтическому настроению, он замирает с бьющимся сердцем, готовый вот-вот обрушить на меня всю свою пока еще сдерживаемую страсть.

Как он печется о своей репутации!

Может быть, он боится того, что я потребую его развода с женой? Хочет, чтобы я не претендовала на законные отношения, а стала его любовницей?

Ведь он недвусмысленно написал, что работа для него важнее, чем сиюминутные проблемы и страдания настоящего.

А как же насчет моей репутации?

О Боже! Для него наша взаимная любовь всего лишь «сиюминутные проблемы». Он не хочет для себя никаких осложнений, хотя постоянно говорит о том, что печется прежде всего о моей судьбе. Беспокоится о моей судьбе, но ни слова не говорит о том, что возможная сексуальная связь с женатым мужчиной подорвет мою репутацию.

Кроме того, он хочет, чтобы именно я нашла выход из того тупика, в который мы оба попали. Я не должна делать ничего такого, что вызывало бы у него беспокойство. Словом, он пытается положиться на меня как на рассудительную женщину, способную сдерживать не только свои, но и его страстные порывы. Более того, он стремится переложить всю ответственность на меня, как будто сам не приложил руку к тому, что случилось с нами.

Судя по всему, он находится на грани срыва. Именно поэтому он требует от меня определенного соглашения, застраховывающего его от моих, как ему представляется, эгоистических намерений.

Он, несомненно, болен, и я должна помочь ему выздороветь. По его мнению, я загнала его в болезнь и я же должна вылечить его, точно так же, как в Бургхольцли он вылечил меня.

Но лечение в Бургхольцли оказалось лишь предпосылкой к развитию того безумия, которое обрушилось на меня в виде любви к Юнгу. И если я, истеричка, оказалась способной влюбить в себя женатого мужчину, то он, здоровый врач и примерный семьянин, превратился в психопата, больного, требующего от меня помощи.

Юнг считает себя ответственным за мою судьбу и готов, как он сам говорит, отречься от всего, чтобы не препятствовать моему счастью. А что, раньше он не мог сообразить, в чем состоит это самое счастье и где оно?

Прощу ли я его когда-нибудь в жизни за то, что он со мной сотворил? Не прокляну ли за ту безысходность, в которую я попала по его милости или неопытности как начинающего психоаналитика?

Черт возьми! Какой-то заколдованный круг, из которого невозможно выскочить! Ведь точно так же я могу спросить себя: а простит ли он мне то, что я с ним сделала? Не проклянет ли за ту болезнь, которая обрушилась на него по моей милости?

О, как бы я хотела помочь моему Юнге! Я готова выступить в роли его целителя. Но если бы я только знала, какое лекарство может спасти человека от любви!