Маленькая Птичка большого полета (СИ) - Тулина Светлана - Страница 31

Гиацинт.

Хитрый евнух, отлично знающий, где у манго сочная мякоть, а где — жесткая косточка и горькая кожура. Уже не жалкий ученик — старший помощник хранителя второй галереи восточного крыла, для такого юного возраста должность более чем достойная. Хадидже не ошиблась, когда предрекала ему быстрый взлет по ступенькам иерархической лестницы Дар-ас-Саадет.

Ошиблась она в другом — Гиацинт оказался по-своему честен и не лишен чувства благодарности, а может быть, просто расчетлив и не по годам умен, и тоже отлично умел вычислять тех, кто сумеет подняться быстро и удержаться надолго. И понимал, что с ними лучше дружить, что тоже говорит в его пользу. Во всяком случае, получив желаемый урок (а потом и еще несколько столь же тайных уроков), он не перестал каждое утро наведываться к Хадидже и исполнять ее распоряжения с большим усердием, чем даже приказы прямого начальства. Разве что вкусности более не приносил — зато радовал лакомыми и свежайшими сплетнями, что было намного полезнее для здоровья и благополучия.

Последнее время он много и часто рассказывал ей про Османа и Халиме-султан. Да пожалуй, только про них и рассказывал. И лицо его при этом было обеспокоенным.

Наверное, его беспокойство тоже должно было тревожить Хадидже. И, наверное, оно и тревожило — но так, легонько. По самому краю.

Лежа на мягких шелковых подушках, Хадидже гладила свой слегка округлившийся твердый живот и улыбалась. Живот пока еще вырос не сильно, под куртой совсем незаметно было бы, но курты здесь не носят, не принято, да и холодов таких не бывает. Впрочем, даже под камизом — и то незаметно было бы. А уж тем более — под роскошным халатом хасеки.

Хорошо, что хасеки кроме дневной положена еще и ночная одежда — одежда, в которой спят, вот ведь тоже глупость какая! Однако кто такая Хадидже, чтобы приходить в чужой храм со своими статуями? Ну… разве что самую чуточку… Потому-то и выбрала Хадидже для спальной одежды не широкие ачачи или сальвари мягкого шелка и без вышивки, как делали большинство прочих высокорейтинговых наложниц, которым по статусу было положено спать одетыми, а привычный чуть ли не с детства чурикар — свободный сверху, но плотно охватывающий голени и лодыжки, словно браслеты-чури, только не из металла или дерева, а из мягкого шелка. У чурикар низкий пояс, чуть ли не на бедрах лежит. Очень подходящее одеяние для того, кому нечего скрывать.

Сверху же вместо широкой и удобной рубахи-камиз Хадидже надевала укороченную чоли, словно девочка — да только вот именно детская чоли, ничего не прикрывая, как раз и показывала, что перед вами вовсе не девочка, а без пяти месяцев кадине.

Нет, пожалуй, не тревожило Хадидже изменившееся поведение Османа. Он мужчина, и этим все сказано.

Мужчины непредсказуемы, их мотивы понять способен разве что только Аллах, вечно живущий и неумирающий. Стоит посмотреть поближе на правящего султана Мустафу хотя бы, особенно в его плохие дни — и сразу расхочется удивляться и задавать ненужные вопросы. И откровенная ненависть Халиме-султан не тревожила ее — что она может, безумная старуха? Да ничего! А если так, то с какой стати Хадидже тревожиться?

По-настоящему беспокоить Хадидже должно было совсем другое — ребенок. Он наполнял ее изнутри, и не только физически, делая твердым живот. Он наполнял ее всю, до кончиков пальцев, он совершенно не оставлял пустоты — и это значило, что внутри Хадидже не оставалось места и для воли богини, если бы вдруг той захотелось воспользоваться своей перчаткой именно сейчас.

Наверное, это действительно должно было беспокоить хорошую перчатку, а Хадидже вполне заслуженно полагала себя таковою. Наверное, должно было, да…

Однако вместо того чтобы изнывать от беспокойства и мучиться угрызениями совести, страдая от собственной недостойности, Хадидже лежала на мягких подушках, наслаждалась покоем и одиночеством, гладила твердый живот и была совершенно и бесстыдно счастлива.

Обязывает не только имя

Хадидже, бывшая Кюджюбиркус, бывшая Шветстри Бхатипатчатьхья

Сегодня с утра было душно, и Хадидже удалилась к себе сразу после полуденного намаза — ее покои располагались в верхней галерее, там высокие окна и полумрак, и даже в самые безветренные дни можно было наслаждаться небольшим сквознячком. Обычно она легко переносила духоту и считала, что те, кто в Доме Счастья плакались и страдали громко и напоказ, или преувеличивали свои страдания, или же никогда не видели настоящей влажной жары, липкой и удушающей, их бы в Калькутту в сезон дождей хотя бы на недельку — сразу бы передумали жаловаться! Им бы после этого Дар-ас-Саадет райским садом Аль-Джаннатом показался, каковым и казался он самой Хадидже.

Но сегодня ее слегка подташнивало с самого утра, и кружилась голова, и ныли опухшие ступни, вот Хадидже и сочла за лучшее немного полежать. В сущности, могла бы и пропустить аср и магриб — женщинам в тягости, как и больным, путникам или янычарам во время войны, вполне допустимо исполнять не все шесть намазов, предписанных правоверным-муминам, а то и не соблюдать их вообще, — но она сочла себя не настолько больной, чтобы слушать муэдзина лежа.

Да и имя обязывало — жена пророка не пропустила ни единого намаза за все годы, отпущенные ей Аллахом, а ведь она шестерых детей подарила Мухаммаду, да благословит его Аллах и приветствует, и была при этом далеко не молода. Значит, и нынешней Хадидже поступить иначе было бы просто… несообразно, неправильно как-то. А на подушках можно полежать и потом, подложив самую толстую под ноги, а еще одну — под поясницу, чтобы не так ломило…

Интересно, а в могиле подушки будут? Ведь когда великий ангел Исрафил протрубит в Сур, возвещая о Конце света, настоящие испытания только начнутся. И подступят к каждому умершему два старших ангела, Мункар и Накир, и будут допрашивать и выпытывать, насколько человек был благочестив и праведен при жизни и кому поклонялся. И целую неделю будут пытать они правоверных, вместе и по-очереди, не давая шевельнуться, и горе тому, кто ответит неправильно хотя бы на один их вопрос или собьется — в них заподозрят неверных язычников, не знающих, что нет Бога кроме Аллаха, Единственного создателя всего сущего, которому только и следует поклоняться. Или же грешников, сомневающихся в непогрешимости Аллаха, вечно живущего и не умирающего, и в необходимости ему поклоняться. А для неверных и грешников допрос продолжается сорок дней.

Сорок дней в неподвижности, беспросветном мраке и могильной тесноте! О, Аллах! Кто способен такое вынести? А ведь придется всем, ибо каждый должен вкусить смерти и воскреснуть, пройдя посмертное испытание, и только хашиды избавлены от него, пророки, святые и те, что погибли за веру. Азраил, ангел смерти, сам перенесет их на своих черных крыльях через огненную пропасть, что лежит перед райским садом Аль-Джаннат.

Интересно, а оперенные могут считаться хашидами перед глазами Аллаха? Их тоже Азраил перенесет через пропасть на своих черных крыльях? Или они как и те перчатки, которым ни разу не довелось выполнить волю богини, идут на общих основаниях? Впрочем, оперенным легче, у них у самих есть крылья...

Остальным же придется идти самим по мосту Сират, что тоньше волоса и острее кинжала. И многие будут стенать и плакать, и немногие смогут пройти по нему и не сорваться в адское пламя, что бушует внизу на дне пропасти. И многие в страхе так и не решатся ступить на него и повернут обратно, и еще больше сорвутся и будут вечно гореть в янтарном пламени Нара.

В янтарном, да…

Но разве можно напугать подобным мостом воздушную плясунью, привыкшую танцевать слезинкой на реснице Аллаха? Мост Сират прекрасен пред ее глазами, он словно сотканная из звездного света веревка, натянутая над адской пропастью грязной калькуттской улочки. И возрадуется плясунья в сердце своем, и взойдет на него босиком, ловя кожей подошв его живое биение, его божественный пульс, и двигаясь в такт этой все пронизывающей пульсации.