Король-одиночка - Дробина Анастасия - Страница 4

Ночью зазвонил телефон. Марго проснулась первая, вскочила, босиком перебежала комнату. Не открывая глаз, Король слушал, как она яростно шепчет в трубку:

– Кали никта, кали никта! А сколько времени, ты знаешь, сукин сын?! Сплю я, сплю, и все, утром звони! Что «парагалло»?.. Да говори медленнее, не пойму я! Ладно, хорошо, завтра. Будь здоров… Холера единокровная.

Осторожно положив трубку на рычаг, она вернулась к кровати.

– Петрос прилетел? – сонно спросил Король.

– Замучил совсем! – видя, что он не спит, Марго с размаху повалилась на постель. – Володька, застрели его, а?

– Международный скандал, – предупредил Король, переворачиваясь на спину. – Совести у тебя нет. Мальчик из Афин по два раза в месяц носится…

– А тебе, сволочь, хоть бы хрен.

– Шла б ты, мать, за него. Пока берет.

– Тебя не спросилась, – отрезала она. Сердито сбросив его ладонь, села. Король вытянул руку, на ощупь нашел грудь Марго. Женщина опять недовольно отстранила его. – Опять в Москву, высунув язык, несешься? Не надоело? Привез бы их сюда – и дело с концом.

– Белка замуж вышла, не поедет.

– Девчонку свою вези.

– И куда ее девать?

– Не знаю. Только ребенок на глазах должен быть, а не в цыганской шобле. Сам говорил, что она тебя уже в упор не узнает… И потом – все равно с делами завязываешь. Зачем только тебе этот Граф напоследок понадобился – не пойму.

– Отвяжись. – Король закрыл глаза, по опыту зная – не отвяжется. Еще во времена своей дворовой юности он никакой руганью и побоями не мог отогнать от себя рыжую, голенастую, драчливую, как помойная кошка, девчонку дворничихи. Упрямства у Марго Канделаки было не занимать, она бесстрашно таскалась за Володькой повсюду, без тени смущения забирала стирать и штопать его единственную рубашку и вызывалась стоять на шухере во время его коммерческих операций на Привозе. Марго было четырнадцать, когда Король лишил ее невинности на жестком деревянном лежаке пляжа Ланжерон. Она предложила сама, и с чего ему было отказываться? Ночь была августовской, теплой, по черному морю бежала лунная дорожка, идти домой было нельзя. Мать, тогда еще красивая и не потасканная, предупредила его заранее: «Чтоб я тебя, босяк, до утра не видала».

Он не возражал: матери надо было как-то устраивать личную жизнь. У Володьки к тому времени уже были женщины, и его позабавило то, как растрепанная, заплаканная Марго имитирует неземной восторг в его объятиях. Потом они искупались, съели завалявшуюся в его кармане воблу, поболтали о жизни. Володька, как джентльмен, проводил Марго до дома и помог втащить в квартиру пьяную, храпевшую на лестничной клетке дворничиху. А через неделю его вместе с лучшим другом Ленькой Тараканом посадили за уличный разбой. Они имели глупость сопротивляться при задержании, и работа медвежьих Ленькиных кулаков лишь осложнила положение. На суде не было ни матери Володьки, ни младшей сестры. Пришла лишь Марго – осунувшаяся, зареванная пацанка в штопаном платье и старушечьем платке на рыжих вихрах. Когда их уводили, она закатила в зале суда настоящую истерику:

«Ой, Володенька-а… Ой, и единственный ты мой, голубь, рыбочка-а-а… Ой, и боже ж мо-ой… Ой, и куда ж ты от мине-е, хосподи-и-и…»

Он рыкнул на нее – по-взрослому, солидно – уже от дверей:

«Не вой, лахудра! Три года – не срок».

Писем Марго ему не писала, да он их и не ждал и мало-помалу забыл о подружке. Во взрослой колонии Володьке сказочно повезло: на него, ничем не примечательного, только что переведенного с «малолетки» пацана, обратил внимание известнейший вор в законе Монах. Под его покровительством Володька без забот домотал свой срок, научился массе полезных в зоне и на воле вещей и незаметно привязался к старому вору. Монах освободился двумя месяцами раньше Володьки и пригласил его в Москву, пообещав заняться карьерой начинающего джентльмена удачи. Отказываться было грех: после освобождения Володька взял курс на столицу. Тогда ему было двадцать лет.

В Москве работы было много. Операции с наркотиками только начинались – осторожно, с оглядкой, без лишней жадности. Володька вместе с другими подручными Монаха ездил в горный Бадахшан, месяцами мотался по одичавшим аулам, скрытым горным площадкам и плантациям с анашой, возвращался почерневший и худой, с сумками бесценного, пахнущего скошенной травой «товара». Монах усиленно развивал бизнес, прибирая к рукам весь московский рынок наркотиков. Несколько лет Володька неотлучно находился возле него. Потом ему пришло в голову, что в Одессе можно работать не хуже, и он, не слушая уговоров Монаха, отбыл на родину. Там завертелись дела с цыганами, портовая контрабанда, транзит героина через море. Делать бизнес на своей территории Володьке понравилось гораздо больше, и в Москву он не вернулся.

Однажды Король (к тому времени уже Король) зашел в публичный дом на Седецкой. Таракан затащил его туда почти насильно, заверив, что это – лучшее заведение в Одессе при вполне умеренных ценах. В тот вечер Король был не в духе и на угодливый вопрос хозяйки заведения коротко ответил:

«Любую».

Через пять минут в комнату вошла длинноногая красавица в вечернем платье с разрезом до талии, с прической из густых рыжих волос. Он повернулся к ней – и едва успел заметить, как изумленно и радостно блеснули глаза проститутки. Кинувшись Королю на шею, она по-обезьяньи обхватила его руками и ногами и пронзительно заверещала:

«Володенька-а-а!!!»

По этому воплю он ее и узнал.

Из публичного дома они уехали к ней домой. Теперь Марго жила на тихой Студенке, в маленьком доме, выходящем окнами в заросли акации и черешен. Жила одна – мужское начало в доме представлял желто-зеленый, важный попугай-ара по кличке Прокурор. При виде Короля Прокурор что-то небрежно пробормотал не по-русски и нагло повернулся задом. Король уважительно хмыкнул, Марго расхохоталась и потащила его в комнату пить мартини.

Они проговорили всю ночь, и лишь под утро Марго, спохватившись, стянула с кровати покрывало. Перед уходом Король попытался произвести расчет, но Марго не на шутку рассвирепела. С размаху залепила ему кулаком по скуле и демонстративно спустила зеленые бумажки в унитаз. Больше к вопросу об оплате Король не возвращался.

Марго не захотела оставить заведение: по ее словам, хороший заработок и квалификация на дороге не валялись. Она была права, и настаивать Король не стал. С еще большим удивлением он узнал о том, что Марго посещает собрания греческой диаспоры в Одессе. Вскоре всплыло на поверхность обширное семейство Канделаки в Афинах – дальние родственники Марго, – и она зачастила в Грецию. Эти поездки увенчались появлением на горизонте некоего Петроса Ставропуло. Король ограничился тем, что навел справки, и, убедившись в том, что у грека собственная фирма и неплохой доход от оливковых плантаций под Салониками, предпочел не вмешиваться.

– Как у тети Кати дела? – потянувшись, спросил Король. – Сто лет не был.

– Зато Зямка Лягушонок торчит с утра до ночи. – Марго села, прислонившись к стене, усмехнулась: из темноты ярко блеснули зубы. – Тетя Катя – молодцом. Никакая конкуренция ее не берет. Негритянку завела, Наной зовут. Ну, я тебе доложу, динамо-машина! Одна за весь бордель пахать может и не сильно вспотеет.

– То-то Лягушонок третий день на ходу спит.

– Еще бы… Нанка кого хочешь заездит. Знаешь, как она делает? – Марго растянулась на животе рядом с Королем, протянула руку. Он увидел совсем близко ее сощуренные, как у проказливого чертенка, глаза.

– Сперва вот так… А потом так… И вот здесь… Леж-ж-жи, тебе говорят, не двигайся!

Из сада одуряюще пахло акацией. Огромная луна стояла прямо в окне, серый свет падал на развороченную постель, на полу шевелились тени. Висящая на стене Джоконда взирала на освещенное безобразие со снисходительной улыбкой. Старинные часы с маятником тихо отсчитывали время.

– Ну, как? – довольно спросила Марго десять минут спустя, откидываясь на спину. Ее повлажневшая от пота кожа блестела в лунном свете, спутанные волосы разметались по подушке. Король небрежно погладил их: