Тебе больно? (ЛП) - Карлтон Х.Д. - Страница 60

— L'oceano era l'unico posto in cui mi sentivo a casa — Океан был единственным местом, где я когда-либо чувствовал себя как дома, — продолжаю я, перемещая руки к узлам по обе стороны ее бедер.

Я пощипываю и их, сырое желание поглощает каждую клеточку моего мозга, когда она опускает нижнюю часть тела. Я чувствую запах ее возбуждения, и мне трудно сосредоточиться на том, что я говорю.

— Era l'unica cosa che mi eccitava e dava pace. Hai rovinato anche questo. Sentirti su di me è meglio di immergersi nell'oceano. Neanche con questa rivelazione so che fare. — Это было единственное, что давало мне волнение и покой. Ты разрушила и это. Быть внутри тебя лучше, чем быть в океане. тоже не знаю что с этим делать.

Наклонившись вперед, я беру ее сосок в рот, резко посасываю его и получаю низкий, хриплый стон. Я обхватываю ее одной рукой, удерживая ее в неподвижном состоянии, а другой рукой дразню ее вход, распространяя ее возбуждение до клитора и слегка кружась.

— Однажды, — говорит она. — Я выучу итальянский, и буду точно знать, что ты сказал.

Я не могу объяснить висцеральные эмоции, возникающие в моей груди при мысли о том, что она выучит мой язык — погрузится в мою культуру. Невозможно сдержать воспоминания о том, как Сойер идет по Меркато Кампо де Фиори в Риме, на ее лице выражение удивления, когда она заходит в торговые ряды на площади, улыбается продавцам, которые зазывают ее, пытаясь очаровать, чтобы она подошла к их прилавкам. Она восхищалась фруктами и овощами, тянулась к сильному аромату свежих цветов, утыкаясь в каждый из них своим пуговичным носиком. Я заправил бы ей в волосы голубой гибискус, который по цвету сравнялся с ее глазами.

Один день.

Она сказала, что позволит мне оберегать ее, но я не знаю, что это значит для нас. Я не знаю, останется ли она. Я не уверен, что когда-нибудь буду, но я держу это в себе. Мне не хочется ранить собственные чувства.

Вместо ответа я погружаю средний палец в ее мокрую киску, мой собственный стон заглушает ее крик.

— Cazzo, quanto sei bagnata — Ты чертовски мокрая, — бормочуя.

— Энцо, — стонет она, двигая бедрами в моей руке. Я добавляю еще один палец, изгибаю их, растягивая ее, нащупывая сладкую точку и настойчиво поглаживая ее.

Ее крики становятся все громче, пока я большим пальцем поглаживаю ее клитор.

— Пожалуйста, мне нужно больше, — умоляет она, разрывая мою рубашку. Я вынужден отстраниться от нее, чтобы снять ее, но холодный воздух приятно ощущается на моей разгоряченной коже.

Затем она работает над моими шортами, и после некоторого маневрирования спускает их с моих ног и снова садится на меня.

Как раз в тот момент, когда она готовится опуститься на мой член, я останавливаю ее.

— Не нужно торопиться, bella — красавица, — говорю я ей, и мои губы непроизвольно растягиваются в ухмылке, когда она возмущенно лепечет.

— Ты собираешься меня пытать, да? — захныкала она. — Ты должен был умолять меня о прощении.

— Разве мы не можем умолять вместе, детка? — мрачно произношу я.

Ее рот открывается, но я встаю, поднимая ее на руки. Она резко вдыхает, быстро хватаясь за мою шею. Как будто я когда-нибудь позволю ей упасть. Только если ради меня.

Я несу ее к воде, и с каждым шагом она становится все тверже.

— Энцо, — предупреждает она, извиваясь в моих руках и потираясь своей сладкой, маленькой киской о мой член. Хотя я не думаю, что она хотела этого, я все равно рычу, прижимаясь к ней. — Энцо, — повторяет она, в ее тоне звучит истерика. — Не делай так со мной больше. Я думала, ты хочешь, чтобы я тебя простила.

— Ш-ш-ш, я не собираюсь причинять тебе боль, amore mio — любовь моя. Я собираюсь заменить это воспоминание чем-то хорошим, — заверяю я ее, опускаясь на колени и усаживая ее на край бассейна. — Ты хотела, чтобы я извинился за то, что сделал с тобой на лодке, а я сказал, что не буду, пока не захочу. — Я провожу губами по линии ее челюсти, и ее тело восхитительно дрожит. — Я готов раскаяться, детка. Если ты скажешь мне остановиться, я остановлюсь.

Она смотрит на меня широкими, паническими глазами. Если у нас с Сойер действительно будет один день, то я сделаю все, чтобы она больше никогда не смотрела на меня так. Я не могу вернуть то, что сделал, но я заменю это чем-то хорошим.

— Что ты собираешься делать?

— Адреналин может быть похож на афродизиак, — объясняю я. — Страх, возможность смерти, заставляет тебя чувствовать себя живой. Это одна из причин, почему я делаю то, что делаю.

— Плавание с акулами возбуждает тебя? — спрашивает она с сомнением, хотя она полностью отвлечена. Я поворачиваю ее жесткое тело, прежде чем она успевает заметить ухмылку на моем лице. Когда она оказывается лицом к воде, я прижимаюсь грудью к ее спине, прижимаю ладонь к ее животу и наклоняюсь, чтобы прошептать ей на ухо.

— Учитывая, что моя работа не имеет ничего общего с сексом, я не возбуждаюсь, нет, — говорю я с весельем. — Но это заставляет меня чувствовать себя живым. И это тоже, если ты позволишь мне показать тебе.

Если бы у меня было рентгеновское зрение, я бы увидел, как две половины ее мозга воюют друг с другом. Она напугана, но она также заинтригована.

— Я возбужусь? — тихо спрашивает она.

— Да, — отвечаю я. — Ты будешь кончать сильнее, чем когда-либо раньше.

Она пожевала губу, все еще размышляя.

— Это большое обещание.

— Тогда тебе лучше позволить мне его сдержать.

После минутного раздумья, ее подбородок опускается на мельчайшее расстояние, и эта первобытная, животная часть меня вырывается на свободу.

— Наклонись, — приказываю я, подталкивая ее верхнюю часть спины вниз, пока ее нос не окажется в дюйме от воды, а круглая попка — высоко в воздухе. — Bellissima — прекрасно, — хвалю я, проводя рукой по ее заду и крепко сжимая.

Она так крепко держится за край, что костяшки пальцев побелели. Но я не успокаиваю ее. Хотя я хочу, чтобы она чувствовала себя в безопасности, я также хочу, чтобы ей было страшно.

Ей должно быть страшно.

Я наклоняюсь ниже, заменяя руку ртом и проводя влажные поцелуи по ее стекающей киске. Чем ближе я подхожу, тем громче становится ее дыхание.

— Черт, ты так хорошо пахнешь, — простонал я, прежде чем погрузить язык в ее тугую дырочку. Сойер громко стонет, звук эхом разносится по всей пещере, когда я начинаю энергично ласкать ее киску.

— Энцо, — кричит она, упираясь в меня бедрами. Я скольжу языком вниз к ее клитору, настойчиво кружусь вокруг него, пока ее ноги не начинают дрожать. — О, не останавливайся! — она расширяет свою позицию и выгибает спину еще больше, чтобы дать мне лучший угол.

Ей пришлось бы броситься в воду, чтобы оторвать меня от себя. Я представляю, что этот голод, который я испытываю к ней, не менее дикий, чем голодная акула среди своей добычи.

Я быстро отворачиваюсь от нее и ложусь на спину, располагая голову между ее бедер. Затем я опускаю ее бедра, пока она не садится на мое лицо. Ее позвоночник выпрямляется, и теперь она с такой же яростью набрасывается на мой рот, пока я поглощаю каждую ее каплю.

Ее руки обхватывают груди, пощипывая затвердевшие соски, а голова откидывается назад, ее крики переходят в вопли. Это самое прекрасное зрелище, которое я когда-либо видел. Достаточно, чтобы я сам дошел до края. Я хватаю свой член, крепко сжимаю его, пока боль не оттесняет потребность.

— О Боже, Энцо, я сейчас кончу, — стонет она. Я чувствую, как ее бедра сжимаются вокруг моей головы, и в тот момент, когда она начинает отпускать член, я толкаю ее вверх.

Она в шоке опускает голову, на ее лице свирепый взгляд. Разгневанная богиня здесь, чтобы взять то, что принадлежит ей по праву, с огнем в глазах, белокурые локоны окружают ее лицо, как львиная грива, и рычание скривило ее губы.

Христос. Она великолепна, и я на грани того, чтобы взорваться, как гребаный мальчишка, достигший половой зрелости.