Дуня с Машей еле дождались, когда уйдет тетя Ирина. А когда повеселевшая мама сказала, что завтра им ждать Евпраксию Елизаровну, то Дуняша даже уснуть не могла. Ситуация с

росписью вызывала у неё двоякие чувства. С одной стороны она всерьёз обеспокоилась из-за

поднявшегося шума вокруг её работы, а с другой ей не верилось, что из такой ерунды кому-то

не стыдно раздуть скандал с последствиями. Она могла бы нарисовать действительно

шокирующие вещи, но выбрала милый, подходящий её возрасту сюжет и, к полнейшему своему

изумлению, ошиблась.

Дед только крякнул, когда услышал, какая важная гостья завтра посетит его дом, но был

доволен. А Милослава торжествующе посмотрела на него и весь вечер сидела, как царица.

А на следующий день случился коллапс! Не успела прибыть боярыня Кошкина со своими

женщинами, отведать наливочки и посмотреть чудо-картину, как заявился отец Варфоломей. У

Дуни даже сердце сжалось в предчувствии неприятностей. Она с тоской посмотрела на

Кошкину и потупила взгляд.

Боярин Еремей велел Милославе спуститься и чинно попросил разрешения войти в Дунину

светелку вместе с отцом Варфоломеем. Разрешила. Отец Варфоломей вошёл и застыл. Повисла

гнетущая тишина. Потом он вплотную подошёл к иконе, перекрестился, благословил

присутствующих.

— Постилась ли ты, Дуняша, перед тем, как браться за кисти? — первым делом спросил отец

Варфоломей.

Дуня от неожиданности только глазами хлопала, но мама помогла:

— Мы соблюдаем все посты, и ты знаешь об этом.

— Но тут особый пост, чтобы очистить душу перед…

— Уж если у ребенка душа грязная, то… — громогласно влезла боярыня Кошкина. Она

сидела в креслице за рабочим столом Дуняши и неодобрительно наблюдала за отцом

Варфоломеем. Её перекосило уже тогда, когда священник оставил уличные следы на чистом

девичьем коврике.

Да и Иринка вчера рассказала, зачем нужна её поддержка Милославе Дорониной, и та

решила, что если ей понравится расписанная стена, то она заступится.

Евпраксии Елизаровне с первого взгляда очень понравилась светелка маленькой Дуняши, как

и сама малышка. Она хотела с ней пообщаться, чтобы убедиться, что девочка сама всё

рисовала, но ей помешали.

— И что означает сия фреска? — проигнорировав выпад боярыни, непривычно ласково

спросил отец Варфоломей.

Дуня насторожилась и мысленно возмутилась: ничего не означает! И шторы ничего не

означают, как и кровать, испачканный уличной грязью коврик, сундук… Но надо было отвечать

и искать смысл в детской картинке, а то придумают за неё.

— Дерево, — сглотнув, начала говорить Дуня, — это наш мир. А животные… они наше

настроение, — тщательно подбирая слова, она пыталась выразить свою мысль коротко, чтобы

не дать повод прицепиться к пояснениям.

— Настроение? — всё же заострил внимание отец Варфоломей.

— Волк выискивает, чем поживиться; зайцу надо всё успеть и никому не попасться; улитка

рада тому, что просто живёт…

Дуня замолчала. Лица взрослых вытягивались в удивлении, и она поняла, что наговорила

уже достаточно.

— Хм, вот оно как. Улитка рада тому, что просто живёт, — глубокомысленно повторил отец

Варфоломей. — Значит, ты решила, что можешь наделять бездушных тварей божьих

собственным предназначеньем? Решила оспорить…

— Гхм, — кашлянул дед и строго посмотрел на него.

Дуня колебалась между тем, чтобы заплакать и подбежать к матери и тем, чтобы гордо

посмотреть на своего личного врага, а отец Варфоломей — её враг. Но решать не пришлось, её

лицо само по себе сделалось насупленным, а сжатые кулачки привлекли взгляд Кошкиной.

— Почто дитя светлое гнобишь? — боярыня грозно пристукнула посохом и подалась в

сторону отца Варфоломея. — Кто дал тебе право изничтожать божью искру в сердце ребёнка?

Дуня вскинулась и с восхищением посмотрела на Кошкину. От той веяло силой и властью.

Вот такой должна быть боярыня! А отец Варфоломей сдулся, если употреблять приличные

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

слова, и тем противнее он стал для Дуни. Дрянной человек! И, кажется, к этому же выводу

пришёл дедушка, но не спешил что-либо говорить.

Установившуюся тишину разбила Милослава.

— Прошу дорогих гостей откушать, — пропела она, выпроваживая всех в общую горницу.

Там гости разделились. Обычно за столом все сидели вместе, но когда появлялись чужие, то

женщинам накрывали отдельный стол или они вовсе уходили на свою половину. Сейчас

требовалось подчеркнуть официальность визита боярыни Кошкиной, поэтому женщины

остались в общей горнице.

Дуню с Машей в этот раз за женский стол не посадили, но боярыня Кошкина задержала

девочек и обратилась к младшей:

— А мне сможешь такую же красоту нарисовать?

— С радостью, — выпалила Дуня. — Только вот краски… у меня кроме охры, ничего нет…

— Так всё же сама всё нарисовала?

— Сама… — пожала она плечиками и открыто посмотрела на боярыню.

Дуня не раз видела деда важным и значительным, да и мама могла быть властной… кхм, она

была властной! Но Кошкина… у этой женщины даже энергетика была другой: ощутимо

сильной, подавляющей или ласкающей. Эта мощь поразила Дуню. Ей захотелось быть такой

же, но получится ли? Такое не изобразишь, сделав строгое лицо! Это что-то другое, наработанное годами… Дуня же до сих пор стесняется приказывать, хотя заметила, что

усложняет своим поведением жизнь зависимым от неё людям.

Застолье не получалось. Дед напряженно косил глаза в сторону женского стола, а отец

Варфоломей сидел мрачным вороном, демонстрируя своё негодование. Было видно, что внутри

него всё клокочет, но высказываться более он не смел. Только молодой боярин с лаской и

гордостью поглядывал на свою жену, подмигивал дочерям, подающим угощение Евпраксии

Елизаровне.

Боярыня благосклонно посматривала на девочек, но ела только из вежливости. Она слегка

пригубила кубок, отщипнула кусочек от пирога и немного подождав, когда сопровождающие её

женщины хоть немного насытятся, обратилась к хозяйке дома:

— Милослава, приводи дочерей поутру ко мне. У меня лучшие по всей Москве мастерицы

сидят, вышивают, а я слышала, что старшая у тебя искусница.

Дуня взволнованно посмотрела на маму. Её не пригласили, а только дочерей. Это обидно, но…

— Испрошу разрешения у боярина Еремея. Как он скажет, так и будет.

— И ладно, — одобрила Евпраксия Елизаровна. — Засиделась я, пойду… — боярыню

подхватили под руки, чтобы помочь встать. Она не была беспомощна, но её наряд, точнее, наряды весили прилично.

Еремей тоже подскочил, а вместе с ним остальные мужчины. Кошкина удостоила дьяка

Доронина насмешливым взглядом, а он огладил бороду, скрывая улыбку.

Боярыня, проходя мимо смотревшей на неё во все глаза Дуни, остановилась и погладила её

по щеке. Потом вздохнула и неспешно поплыла к выходу.

Тогда показалось, что вопрос с росписью закрыт.

Дуняша уже вовсю работала в горнице боярыни, под присмотром десятков женских глаз, самой боярыни и Маши с девушками из их дома, когда узнала, что её настенный рисунок по

настоянию отца Варфоломея продолжили обсуждать в церковной среде.

Оказалось, что неугомонный священник противопоставил Дуняшину роспись

расположенной в углу той же стены иконе и на собранном церковном совете громко вопрошал: кому молится боярышня? Животным, как язычница, или святому?

И конечно же, попы быстро договорились, что Дунина картина — это ересь и грех, и

повелели замазать.

Но выполненную ею роспись в тереме Кошкиной не тронули. Может потому, что побоялись

лезть в дом первого боярина, а может, не смогли придраться к изображению. В этот раз Дуня на