— Спасибо, дедушка! — ничуть не переживая по поводу брюзжания отца Варфоломея, выкрикнула Дуня и поскакала по лестнице скорее к себе, прижимая горшочек к груди.

Ей не терпелось начать украшать стену. А что дед раздобыл только охру, то ничего.

Обойдется она без киновари и сурика, здоровее будет. Разве что сажа пригодится, но её лучше

попросить наскрести Любашу.

Не теряя времени, воодушевленная девочка скинула лишнюю одежду и оставшись в одной

рубашке, немедленно приступила к творчеству. Она собиралась нарисовать во всю стену дерево

и лесных жителей на нём. Из охры можно было получить множество оттенков, а если добавить

сажу, то будут ещё сероватые тона. А ещё можно с мелом поэкспериментировать. Этого должно

хватить, чтобы получилась неяркая, но интересная фреска.

В первые дни дворовые девки постоянно искали повод, чтобы заглянуть в светёлку

маленькой боярышни, посмотреть и доложить старшему боярину о том, что делает его внучка.

Поначалу в доме шушукались о рисовании Дуняши, как о баловстве, но вскоре замысел

девочки стал понятен и отдельные штрихи сложились в картину, которая день ото дня

становилась краше.

Теперь уже всем хотелось попасть в светёлку девочки, чтобы хоть так приобщиться к

маленькому чуду. И немудрено: таких дивных и больших картинок на Руси не было. Каждая

Дунина птичка и зверушка на диковинном дереве-цветке были узнаваемы, но в то же время они

были не похожи на себя. Вот сова… не такая, как в лесу, а спутать её нельзя. Она кажется

умной, даже умудренной! Или волчара… Где ж это видано, чтобы он на задних лапах стоял в

засаде на ежа, да ещё с такой предвкушающей мордой? А тут ещё заяц косит хитрым глазом и в

лапке держит часы, да не большие, как на кремлёвской башне, а махонькие.

А улыбающаяся улитка размером с ладонь? Или вот ящерка на дереве… еле разглядишь, но

на голове у ней маленькая корона! И всё одним цветом… светлая охра, потемнее, ещё темнее и

сероватая... Дивно! Невозможно без ярких красок создать красоту, но вот же она и глаз не

отвесть!

А главное, стоишь-смотришь, а на душе покойно и никуда уходить не хочется. Из окошка

свет льётся и листочки на дереве словно бы живые. Стоишь, смотришь-смотришь — и вдруг

замечаешь что-то новое: вон же в корнях дерева мышка с узелком в руках, а в стороне под

ворохом упавших листьев крот в смешном колпаке. Бежишь к матушке-боярыне, чтобы

похвалиться своей глазастостью, а там узнаешь, что другие гусениц в европейских чепчиках

разглядели, и в верхних ветвях солнышко прячется с отеческой доброй улыбкой.

Дуня рисовала две недели и все дни домашние обсуждали её картину. Иногда ей помогала

Маша. Девочка с трепетом брала кисть и прорисовывала листочки, как учила сестра, а потом

подолгу смотрела на них, удивлялась, что она смогла сделать так красиво.

Мужчинам не было ходу на женскую половину и даже отец там не появлялся, но это не

мешало всем всё знать.

С неохотой Дуня прерывалась на походы в церковь, на обучение домашнему хозяйству и

чтению единственной в доме книги под присмотром дедова Веденея.

Дед надеялся породниться через внучек с боярским родом более высокого статуса. Сам-то он

стоял чином ниже окольничих и даже воевод, хотя с последними уже не так всё очевидно. Но

чтобы осуществить задуманное, девочки должны получить хорошее образование. Вот и

выделил он им старого Веденея. Тот много где побывал и повидал, а главное, в молодости

учился философии в европейском университете и любую книжку объяснить может.

Наконец наступил тот день, когда Дуняша объявила о завершении работы по украшению

светёлки. В последние дни она не торопилась, потому что дала Маше задание и сестра шила ей

из лоскутков верхнее одеяло.

Мария с девушками собирала из кусочков узор, повторяющий картину на стене. Дуня всего

лишь попросила сестру собрать из обрезков, коих накопилось множество, покрывало на

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

кровать, а Маша сама уже усложнила себе работу.

И ведь справилась!

А потом она с дворовыми девушками сделала в таком же духе гору подушечек, и под конец

всем девичьим коллективом на окна были водружены деревянные карнизы с занавесками, а на

пол брошен сплетённый из верёвки коврик. В будущем плетение усложнится, и это искусство

получит название макраме, а пока у Дуни была брошена однотонная и простоватая на вид

плетёнка, но она удивительно гармонично сочеталась со всеми новинками в комнатке.

— Девочки, отец Варфоломей настаивает на том, что он должен увидеть ваш рисунок, —

обнимая дочек, сообщила Милослава. — Дворня по всему городу разболтала, что вы расписали

стену в светелке, как в храме. Слухи пошли…

Маша побледнела, а Дуня сжала кулаки и выпалила:

— Пусть приходит, но не один. Не нравится он мне.

— Доченька, да как же… в девичью, да не один.

— Матушка, а ты съезди в женскую обитель в Серпухове, поговори с игуменьей и заручись

её поддержкой, — предложила Машенька. — Пригласи к нам матушку настоятельницу, пусть

она посмотрит, а когда заручимся её поддержкой — позовём отца Варфоломея. Там же твоя

тетушка живёт и её сестра там же, так может скажут словечко за нас?

Милослава сидела, задумавшись и что-то решив, мотнула головой:

— В Серпухов я не успею съездить, да и игуменья там… — боярыня поморщилась.

Дуня с Машей больше ничего не могли предложить. Дуняша только удивилась сестре, которая вдруг насторожилась против отца Варфоломея. Ранее она ему в рот смотрела.

— Если успею, то приглашу боярыню Никитину с дочерями и Сергееву, — Милослава ещё

подумала и махнула рукой: — Спрошу у Ирины, что у Кошкиных приживалкой живет, уместно

ли Евпраксию Елизаровну зазвать на смотр картины.

Дуня обрадовалась:

— Спроси, мама, сегодня же спроси!

На Никитиных и Сергеевых у неё надежды не было. Дед говорил о них, как листиках на

ветру — куда ветер дует, туда и они всем родом смотрят.

— Ох, дочка, мы словно к битве готовимся, — посетовала Милослава, — надо с отцом

вашим посоветоваться.

— Ты с тётей Ириной переговори, — попросила Дуня, — а там видно будет. Не надо пока

мужей втягивать в это. Женским умом всё решим, а потом уже надавим на остальных.

— Ишь ты какая! — воскликнула Милослава и засмеялась. — А и верно, Дуняша. Сами

красоту оценим и решим, как дальше быть. Но что делать, если боярыня Евпраксия Елизаровна

себе такую же красоту домой захочет?

Дуня пожала плечиками, всем своим видом показывая, что нет проблем.

— В её светёлке мне не зазорно бывать.

— И то верно, девушки будут вышивать, а ты рисовать.

— А я? — жалобно спросила Маша.

— А ты покажешь, как такое чудное одеяло сотворила. Как выложила разноцветные кусочки

и прошила видно, а что внутри?

Маша расцвела и принялась объяснять. Милослава слушала и улыбалась. Конечно, девушки

уже рассказали ей, как щипали и раскладывали тонким слоем овечью шерсть, стегали и только

потом соединяли с изукрашенной верхней частью и шёлковой нижней. Боярыня не сразу

поняла, почему младшая дочь называет одеяло верхним, но потом пощупала и согласилась, что

оно только для красоты.

— Так надо сейчас послать кого-нибудь к Кошкиным и договориться о встрече сначала с

Иринкой, — нахмурив брови, решительно произнесла боярыня и подошла к окну. — А если она

зазовет к нам Евпраксию Елизаровну, то тогда посмотрим, что делать дальше.

Милослава поводила пальчиком по удерживающей слюду рамочке и вздохнув, пожаловалась:

— Ох, чую я, что отец Варфоломей недобро настроен.

Дочери кивали и с надеждой смотрели на неё. Милослава поджала губы, а потом решительно